Севастополь пах иначе, чем Одесса.
Одесса пахла выжженной степью, пылью и горьким дымом. Севастополь пах холодным камнем, солью и безысходностью.
Море, бывшее когда-то символом свободы, теперь стало последним рубежом.
За спиной — только черная, безразличная вода. Впереди — армада Манштейна, вгрызающаяся в оборонительные обводы города.
Здесь, в главной базе Черноморского флота, война была другой. Более плотной, концентрированной. Каждый камень, казалось, был пропитан ненавистью. Каждый день начинался с авианалета и заканчивался артобстрелом.
Жизнь ушла под землю — в штольни, подвалы и наспех вырубленные в скалах укрытия.
Слава снайпера Павличенко, "Одесской Ведьмы", прилетела в Севастополь раньше ее самой. Здесь ее ждали. Но здесь же ее ждало и новое испытание.
"Снайперы работают парами," — сказал ей командир полка, суровый майор с выцветшими глазами. — "Это не обсуждается. Местность сложная, противник опытный. Нужен второй номер — прикрывать, корректировать, подавать патроны. Твой напарник — младший лейтенант Киценко. Алексей Киценко. Тоже снайпер, один из лучших. Сработаетесь."
Людмила восприняла новость в штыки.
Она привыкла быть одна. Одиночество на позиции было ее броней, ее способом выжить. Она не хотела ни за кого отвечать, кроме себя.
Алексей Киценко оказался под стать ее худшим ожиданиям. Спокойный, немногословный, с цепким, оценивающим взглядом. Он не выказал ни восхищения ее рекордом, ни снисхождения к тому, что она женщина. Он смотрел на нее как на равного. Как на коллегу. И это почему-то раздражало больше всего.
— Слышал о тебе, Павличенко, — сказал он при первой встрече, проверяя затвор своей винтовки. — Говорят, глаз как у орла.
— Говорят, кур доят, — буркнула Людмила, не отрываясь от чистки своей оптики.
Он усмехнулся краешком губ.
— Посмотрим на твоего орла в деле. Завтра выходим на высоту Безымянную. Там у фрицев наблюдатель завелся, житья не дает.
***
Они лежали вдвоем в крошечной, выскребенной в известняке "лежке". Пространства было так мало, что их плечи соприкасались. От него пахло махоркой, порохом и немного — осенними листьями. Странный, спокойный запах.
Людмила вела наблюдение. Алексей молча лежал рядом, прикрывая ее сектор своим биноклем. Он не давал советов. Не мешал. Он просто был рядом. И в его присутствии, к ее собственному удивлению, было нечто... правильное. Она впервые за много месяцев почувствовала, что ее спина прикрыта.
— Вижу. Метрах в восьмистах. За камнями. Перископ, — прошептала она.
— Вижу, — так же тихо ответил Алексей. — Ветер боковой, порывистый. Бери поправку влево.
Она и сама это знала. Но его слова не прозвучали как приказ. Они прозвучали как подтверждение ее собственных мыслей. Словно он думал вместе с ней.
Людмила задержала дыхание. Мир снова сузился до перекрестья прицела. Плавный спуск. Выстрел разорвал утреннюю тишину. Там, у камней, что-то звякнуло и пропало.
— Готов, — констатировала она.
— Чистая работа, — безэмоционально ответил Алексей. — А теперь уходим. Быстро.
Они меняли позицию, и в этот момент по их старому укрытию ударил миномет. Осколки со свистом пронеслись там, где они лежали секунду назад. Он спас ей жизнь. Просто и буднично. Без героизма.
С этого дня лед тронулся.
Они стали идеальной парой. Не в романтическом, а в смертоносном, боевом смысле. Людмила была глазом и интуицией. Алексей — тактикой и хладнокровием.
Он умел просчитывать ходы противника, как шахматист. Она умела чувствовать цель, как хищник. Вместе они превратились в единый, безупречно работающий механизм смерти.
Но чем слаженнее они работали, тем больше трещин появлялось в броне Людмилы. В долгие часы тишины в засаде они начали разговаривать.
Оказалось, что до войны Алексей был учителем в сельской школе. Он рассказывал ей о своих учениках, о том, как мечтал построить дом у реки.
А Людмила, сама того не замечая, начала рассказывать ему об университете, о Хмельницком, о том, как пахнут киевские каштаны.
Они делились друг с другом кусочками своей прошлой, настоящей жизни. И с каждым таким разговором, с каждым разделенным глотком воды из фляги, с каждым понимающим взглядом Людмила чувствовала, как оттаивает что-то внутри нее. Что-то, что она считала убитым и похороненным под Одессой.
Однажды ночью, после особенно тяжелого дня, когда они вернулись в свою сырую землянку, вымотанные до предела, Алексей молча протянул ей что-то на ладони.
Это была крошечная, вырезанная из дерева фигурка птицы. Неумелая, грубая работа, но сделанная с невероятной нежностью.
— Чтобы удачу приносила, — тихо сказал он, не глядя ей в глаза.
Людмила взяла эту теплую, гладкую деревяшку. Она вертела ее в пальцах, ощущая каждую зазубрину. И вдруг поняла с ошеломляющей, пугающей ясностью.
Ей было страшно. Но не от свиста пуль и не от разрывов снарядов. Ей впервые за эту войну стало страшно потерять человека, который сидел рядом.