Снег в Перми в конце ноября – дело обычное, почти обязательное. Он валил с низкого серого неба крупными, мокрыми хлопьями, превращая город в размытую акварель. Елена вела машину осторожно, до боли в костяшках вцепившись в руль. Перед глазами все еще стоял испуганный голос помощника ее мужа, Андрея: «Елена Викторовна, тут… ДТП. Андрей Николаевич в сознании, но его в краевую везут, на обследование. Ничего страшного, говорят, но лучше приехать».
Ничего страшного. Эта фраза стучала в висках набатом. За тридцать лет совместной жизни она научилась читать между строк. «Ничего страшного» от чужого человека почти всегда означало, что все как раз очень страшно, просто говорить не велят. Она судорожно перебирала в голове варианты: перелом, сотрясение, ушибы… Господи, только бы был жив, только бы не инвалидность.
Она припарковалась кое-как, выскочила из машины, забыв запереть, потом вернулась, нажала на брелок. Сумка на плече казалась неподъемной. В ней, как всегда, был идеальный порядок: кошелек, паспорт, косметичка, влажные салфетки и книга в твердом переплете – она работала в краевой библиотеке и не мыслила себя без чтения даже в транспорте. Сегодня она машинально сунула в сумку пакет с апельсинами, которые купила по дороге к дому. Яркое, оранжевое пятно жизни в этом сером, тревожном дне.
Больничный коридор пах хлоркой и застарелым страхом. Длинный, тускло освещенный, с обшарпанными стенами цвета казенной тоски. У поста дежурной медсестры была небольшая очередь. Елена встала за женщиной в пуховом платке, нервно теребившей в руках носовой платок. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Она репетировала слова: «Здравствуйте, к вам привезли Андрея Николаевича Сомова, после ДТП. Что с ним? В какой он палате?»
Наконец подошла ее очередь. За стеклянной перегородкой сидела уставшая женщина лет сорока в накрахмаленном колпаке. Она что-то писала в журнале, не поднимая глаз.
– Здравствуйте, – голос Елены дрогнул и прозвучал жалко, тонко. – Мне бы узнать про Сомова Андрея Николаевича. Его привезли минут сорок назад.
Медсестра медленно подняла тяжелые веки. Взгляд равнодушный, выцветший от тысяч таких же, как Елена, встревоженных родственников.
– Сомов… – она протянула, листая журнал. – А, да. В седьмой палате, травматология. Состояние стабильное, средней тяжести. Но к нему сейчас нельзя.
– Почему нельзя? – выдохнула Елена. – Я жена. Я только на минутку, просто посмотреть…
Медсестра посмотрела на нее с легким, едва заметным недоумением. Потом снова уткнулась в свой журнал.
– Я же вам русским языком говорю, – ее голос стал жестче, профессионально-непробиваемым. – Его жена только что ушла. Сказала, на часик, в аптеку и за вещами. Придет – и заберете у нее пропуск. В палату только по одному.
Елена замерла. Воздух кончился. Слова медсестры, произнесенные будничным тоном, не сразу дошли до сознания. Они повисли в спертом больничном воздухе, как пылинки в луче света, а потом медленно, одна за другой, вонзились в сердце.
Жена. Его. Только. Что. Ушла.
– Какая жена? – прошептала она, не узнавая собственного голоса. – Я его жена.
Медсестра вздохнула так, будто Елена была самой бестолковой посетительницей за всю ее смену.
– Женщина, вы слушать умеете? Пришла молодая женщина, представилась женой, Сомовой Мариной. Паспорт показала, все как положено. Сидела с ним, пока врач не выпроводил. Все, я вам все сказала. Ожидайте в коридоре. Следующий!
Елена отступила от окошка, как отшатнувшаяся от удара. Ноги стали ватными. Она нащупала за спиной жесткую банкетку у стены и рухнула на нее. Пакет с апельсинами выпал из рук, и три оранжевых шара лениво раскатились по грязному линолеуму. Она смотрела на них и ничего не чувствовала. Просто смотрела.
Жена. Сомова Марина.
В голове был абсолютный, звенящий вакуум. Тридцать лет. Тридцать лет брака. Они поженились, когда ей было двадцать два, а ему двадцать пять. Он – молодой, подающий надежды инженер на «Мотовилихинских заводах», она – выпускница филфака, тихая, домашняя девушка. Он красиво ухаживал, дарил ромашки, читал ей стихи Есенина. Их сын Дима, уже взрослый, давно жил в Санкт-Петербурге, работал программистом, звонил по выходным.
Их жизнь… была ли она счастливой? Елена никогда не задавала себе этого вопроса. Она была… правильной. Как библиотечный каталог. Утром – завтрак, потом работа, вечером – ужин, телевизор, редкие походы в театр. Андрей последние годы стал молчаливым, каким-то отстраненным. Часто утыкался в свой смартфон, на котором внезапно появился пароль. «Для безопасности, Леночка, сейчас столько мошенников», – объяснил он, не глядя на нее. У него появились частые командировки. Недалекие, по краю – в Березники, в Соликамск. Возвращался уставший, привозил ей какую-нибудь безделушку – шкатулку или платок. Она радовалась, ставила шкатулку на комод, убирала платок в шкаф. Она верила. А зачем было не верить? Люди живут вместе, стареют, привыкают друг к другу. Это и есть семья.
А сейчас оказалось, что где-то есть другая семья. Другая жена. С паспортом. Сомова Марина.
Елена подняла один из апельсинов. Холодный, упругий. Она сжала его в руке так, что ногти впились в кожуру, и по пальцам потек горьковатый ароматный сок. Запах несбывшейся заботы.
Что делать? Уйти? Устроить скандал? Позвонить сыну? Нет, Диму втягивать в это нельзя. Он будет рвать и метать, примчится первым же рейсом, а что толку?
Нет. Она будет сидеть здесь. На этой жесткой, холодной банкетке. Она должна увидеть ее. Ту, другую. Ту, которая только что была с ее мужем, держала его за руку, пока она, настоящая, законная жена, гнала машину по заснеженному городу, молясь всем богам.
Она должна была увидеть ее. Чтобы понять, что это не ошибка, не дурной сон. Чтобы ее мир, такой привычный и упорядоченный, рухнул уже окончательно, без всякой надежды на восстановление.
Прошел час. Или, может, два. Время потеряло свой ход. Мимо проходили врачи, сновали медсестры, стонали больные, которых везли на каталках. Елена сидела неподвижно, как изваяние. Внутри нарастало странное, холодное спокойствие. Шок прошел, оставив после себя выжженную пустыню.
Двери больницы открылись, впустив облако морозного пара. В коридор вошла женщина. Моложе Елены лет на пятнадцать, не меньше. В элегантной серой дубленке, на невысоком, но уверенном каблуке. Светлые волосы уложены в аккуратную прическу, на лице – легкий, но качественный макияж. Она была ухоженная, энергичная, из тех, кто точно знает, чего хочет от жизни. В руках у нее был небольшой пакет из аптеки.
Она решительно направилась к седьмой палате, но на полпути остановилась и хлопнула себя по карману дубленки. Лицо ее выразило досаду. Она развернулась и пошла обратно к выходу, по пути шаря в сумочке. Видимо, что-то забыла в машине.
Она прошла совсем рядом с Еленой. И даже бросила на нее короткий, скользящий взгляд. Взгляд хозяйки положения на серую, незаметную женщину, сидящую на скамейке в окружении раскатившихся апельсинов. Она не узнала ее. Она вообще ее не увидела.
И в этот момент Елена поняла. Это была она. Та самая Марина Сомова.
Когда незнакомка скрылась за дверью, Елена медленно поднялась. Ноги все еще были чужими, но теперь в них появилась какая-то свинцовая тяжесть, придававшая устойчивость. Она не пойдет к Андрею. Не сегодня. Она развернулась и пошла к выходу, оставив апельсины лежать на полу, как оранжевые метки ее рухнувшей жизни.
***
Следующий день на работе прошел как в бреду. Елена механически выдавала книги, штамповала формуляры, отвечала на вопросы читателей. Ее тихий, упорядоченный мир, пропахший старой бумагой и книжным клеем, казался теперь хрупкой декорацией. Коллега, Светлана, разбитная и проницательная женщина, несколько раз бросала на нее изучающие взгляды.
– Лен, ты чего как в воду опущенная? Случилось что? Андрей-то твой как? Ты ж вчера сорвалась к нему.
Они сидели в подсобке во время обеденного перерыва. Светлана разливала по чашкам кипяток из старого электрического чайника.
Елена молчала, глядя в чашку, где плавал пакетик с бергамотом. Сказать? Рассказать все этой чужой, в общем-то, женщине? Но молчать было уже невыносимо.
– У него другая жена, Света, – произнесла она тихо, и слова прозвучали дико даже для нее самой.
Светлана замерла с чайником в руке.
– В смысле?
И Елена рассказала. Про больницу, про медсестру, про уставший голос и слова «его жена только что ушла». Про молодую, уверенную женщину в серой дубленке. Рассказывала монотонно, без эмоций, словно пересказывала сюжет прочитанной книги.
Светлана дослушала, поставила чайник на стол с таким стуком, что Елена вздрогнула.
– Ах ты ж, кобель сиволапый! – произнесла она с чувством. – Вот это номер. И что ты?
– Ничего. Я ушла.
– Правильно сделала, что не стала там цирк устраивать. А дальше что? Лен, ты меня извини за прямоту, но сидеть и сопли на кулак мотать – не вариант. Ты кто ему? Жена по закону?
– Да, – кивнула Елена.
– Квартира на кого?
– На нас обоих. В браке покупали.
– Так! – Светлана отхлебнула чаю и посмотрела на Елену в упор. – Значит, так, слушай меня, заслуженный работник культуры. Сейчас ты досиживаешь свою смену, идешь домой, собираешь его манатки в мешки и выставляешь за дверь. И немедленно звонишь мастеру, меняешь замок. Немедленно!
– Света, как я могу? Он же в больнице…
– И прекрасно! – отрезала Светлана. – Очень удобно. Меньше криков будет. Лен, очнись! Он тридцать лет тебе в глаза врал! У него там, может, дети уже в школу ходят! А ты будешь его жалеть? Он тебя пожалел, когда вторую семью заводил? Нет! Он думал только о себе. А теперь твоя очередь подумать о себе. Мой дом – мои правила. Точнее, твой дом. Пока еще твой наполовину.
Слова Светланы были грубыми, прямолинейными, но они действовали, как нашатырь. Они пробивали ватную пелену шока и апатии. Подумать о себе. Елена не помнила, когда в последний раз думала о себе. Она всегда думала о муже, о сыне, о том, что приготовить на ужин, постираны ли рубашки. Чего хотела она сама? Она хотела… хотела маленькую дачу на берегу Камы. С небольшим садиком. Чтобы летом сидеть на веранде с книгой и слушать плеск воды. Они с Андреем когда-то мечтали об этом, в самом начале. А потом он сказал, что дача – это обуза, вечная работа, а отдыхать надо на море. И они ездили на море. Он лежал на пляже, а она сидела под зонтиком, потому что ее светлая кожа моментально обгорала.
Вечером, вернувшись домой, она вошла в их пустую трехкомнатную квартиру. Тишина оглушала. Все было на своих местах: его тапочки у дивана, его чашка на кухонном столе, его куртка на вешалке в прихожей. Вещи, потерявшие хозяина. Или, вернее, хозяин, у которого было несколько таких квартир, с тапочками и чашками.
Она не стала собирать вещи. Светлана была права, но Елена не могла так сразу. Ей нужно было что-то еще. Доказательство. Не для суда, а для себя. Чтобы вытравить из души последние остатки сомнений и глупой надежды, что все это – чудовищное недоразумение.
И она вспомнила про гараж.
Андрей купил его лет десять назад. Обычный металлический бокс в гаражном кооперативе за домом. Он проводил там много времени, особенно по выходным. «С машиной ковыряюсь, мужикам помогаю», – говорил он. Елена никогда туда не ходила. Это была его территория, его «мужская берлога». Она уважала это. У нее был свой ключ – на всякий случай, так настоял сам Андрей, – но она им ни разу не воспользовалась.
Сейчас она нашла связку ключей в ящике комода. Тяжелый, ржавый ключ от гаражного замка показался ей ключом от ящика Пандоры. Она оделась и вышла на улицу. Снег все шел. Под ногами хлюпала грязная каша.
В кооперативе было пустынно. Она с трудом нашла нужный бокс – номер 117. Замок заржавел и поддавался нехотя. Наконец с громким скрежетом он открылся. Елена потянула на себя тяжелые створки ворот.
Внутри пахло не бензином и машинным маслом, как она ожидала. Пахло пылью и чем-то еще… чем-то жилым. Слева стояла их старая «Лада», накрытая брезентом. Но все остальное пространство… Это был не гараж. Это был склад чужой жизни.
Вдоль правой стены тянулись стеллажи, заставленные коробками. Не с инструментами. Елена подошла ближе и открыла одну. Внутри лежала аккуратно сложенная детская одежда. Розовые кофточки, ползунки, крошечные платьица. На бирках – «на 1-2 года». В другой коробке – одежда побольше. «На 3-4 года». И так далее. Целая хроника взросления неведомого ребенка.
У дальней стены стоял старый письменный стол. На нем – стопка рисунков. Елена взяла верхний. Неуклюжей детской рукой, акварелью, было нарисовано солнце, дом и три фигурки. Большая – папа, поменьше – мама, и совсем маленькая – девочка с бантиком. Внизу корявыми печатными буквами было выведено: «ПАПЕ АНДРЕЮ ОТ НАСТИ. 6 ЛЕТ».
Настя. Ей сейчас, должно быть, уже лет десять-одиннадцать. Она посмотрела на дату на рисунке. Пять лет назад. Значит, сейчас ей одиннадцать. Она учится в пятом классе. Может быть, ходит в музыкальную школу. Любит своего папу, который приходит по выходным, а потом уезжает в «командировку»… к другой своей семье. К ней, к Елене.
Она опустилась на какой-то ящик. В груди было пусто и холодно. Вот оно. Неопровержимое доказательство. Целая жизнь, о которой она не подозревала. Спрятанная, упакованная в коробки, хранившаяся в пыльном гараже, как постыдная тайна. Он не просто изменял ей. Он жил на два дома, на две семьи. Он лгал не только ей. Он лгал и той, другой женщине, и той маленькой девочке Насте.
Она сидела в холодном гараже, среди вещей чужого детства, и впервые за последние сутки заплакала. Но это были не слезы жалости к себе. Это были слезы прощания. Она оплакивала не мужа-предателя. Она оплакивала тридцать лет своей жизни, отданных иллюзии. Оплакивала ту наивную девушку Лену, которая верила в ромашки и стихи Есенина. Той девушки больше не было. Ее убили и похоронили здесь, в гараже номер 117, под грудой детских рисунков и розовых кофточек.
***
На следующий день она снова пошла в больницу. Но теперь она шла не как испуганная жена, а как человек, идущий исполнить неприятный, но необходимый долг. Она купила пропуск в регистратуре, солгав, что идет к другому больному.
Андрей лежал в двухместной палате у окна. Он был бледен, одна рука была на перевязи. Увидев Елену, он вздрогнул, и на его лице отразилась целая гамма чувств: удивление, испуг и, главное, винa.
– Лена… Ты… как ты?.. – пролепетал он.
– Здравствуй, Андрей, – сказала она ровно. Она не чувствовала ни злости, ни ненависти. Только усталость. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально… Голова болит. Сотрясение. Врач сказал, полежать недельку…
Он смотрел на нее затравленно, ожидая чего-то. Скандала, слез, упреков. Но она молчала, просто стояла у его кровати.
И в этот момент дверь палаты открылась, и вошла она. Марина. А за руку она держала девочку лет одиннадцати, с двумя русыми косичками и большими серыми глазами.
– Папочка! – девочка бросилась к кровати Андрея. – Мы тебе компот принесли, вишневый!
Марина улыбнулась Андрею, а потом перевела взгляд на Елену. В ее глазах промелькнуло удивление и легкое раздражение.
– Андрей, а это… кто? – спросила она, кивнув на Елену.
Андрей побледнел еще сильнее. Он открыл рот, но не издал ни звука.
– Это Елена Викторовна, моя коллега с работы, – наконец выдавил он. – Зашла проведать.
Коллега. Вот кем она стала за тридцать лет.
Марина вежливо, но холодно кивнула.
– Очень приятно. Марина. Жена Андрея. А это наша дочь, Настя.
Елена посмотрела на девочку. Та с любопытством разглядывала ее, «папину коллегу». Обычная девочка. С глазами Андрея.
Елена перевела взгляд с девочки на Марину, потом на съежившегося на кровати мужа. И приняла окончательное решение.
Она сделала шаг вперед.
– Очень приятно, Марина, – сказала она спокойным, отчетливым голосом, в котором не было ни малейшей дрожи. – Только я не коллега. Я его жена. Законная. Мы женаты тридцать лет.
Марина замерла. Улыбка сползла с ее лица. Она смотрела то на Елену, то на Андрея, который, казалось, сейчас провалится сквозь больничную койку. Девочка испуганно прижалась к ней.
– Что?.. Андрей, что она говорит?
Но Елена уже не смотрела на нее. Она смотрела на мужа. На человека, с которым прожила большую часть своей жизни.
– Я подаю на развод, Андрей, – сказала она так же тихо и четко. – Не волнуйся, я не оставлю тебя на улице. Квартиру нашу поделим через суд. Как положено по закону. И гараж. Особенно гараж, – она сделала паузу. – Там много ценных вещей, которые нужно будет разделить.
Она развернулась и пошла к двери, не оглядываясь. За спиной она услышала сдавленный женский всхлип и испуганный детский голос: «Мама, что случилось?».
Она не обернулась. Их драма ее больше не касалась. У нее начиналась своя.
***
Вернувшись домой, она первым делом позвонила мастеру по замене замков. Пока тот ехал, она начала действовать. Методично, без суеты. Она достала с антресолей большие картонные коробки, оставшиеся от покупки холодильника. И начала складывать в них вещи Андрея.
Вот его костюмы, висящие в шкафу. Рубашки, аккуратно сложенные на полках. Его книги на прикроватной тумбочке – детективы, которые он любил читать перед сном. Его коллекция значков, которую он собирал в юности. Каждая вещь была воспоминанием. Но теперь эти воспоминания не вызывали боли. Она просто упаковывала прошлое в коробки. Это был почти ритуальный процесс. Очищение.
Когда приехал мастер, высокий хмурый парень, и начал возиться с замком, она выносила коробки на лестничную клетку. Одну за другой. Соседка, баба Маня, высунулась из своей двери.
– Леночка, что это у тебя? Переезд?
– Развод, Мария Ивановна, – спокойно ответила Елена. – Вы не волнуйтесь, я скоро все уберу.
Баба Маня понимающе покачала головой и скрылась за дверью.
Когда последний винт нового замка был закручен, и мастер вручил ей комплект блестящих ключей, Елена почувствовала огромное, невыразимое облегчение. Она закрыла за ним дверь, повернула ключ в новом замке. Щелк. Этот звук был музыкой. Звуком начала новой жизни.
Она обошла свою, теперь только свою, квартиру. Провела рукой по пыльной крышке пианино, на котором давно никто не играл. Подошла к окну. Снег перестал. Город внизу сиял огнями. Она была одна. Впервые за тридцать лет по-настоящему одна. И это было не страшно. Это было… правильно.
Она позвонила сыну.
– Дима, привет.
– Мам, привет! Как вы там? Что-то случилось? Голос у тебя странный.
– Случилось, сынок. Мы с отцом разводимся.
В трубке повисло молчание.
– Что?.. Мам, вы чего? Поссорились? Что он опять натворил?
– Это долгая история, Дим. Я тебе потом все расскажу. Просто знай, что я в порядке. Даже лучше, чем в порядке.
– Я приеду, – твердо сказал он. – Беру билет на завтра.
– Приезжай, – улыбнулась она. – Я буду ждать.
Бракоразводный процесс был грязным и унизительным. Андрей, которого Марина, очевидно, выставила из их второго дома, пытался давить на жалость. Потом, поняв, что это бесполезно, начал угрожать. Марина звонила ей несколько раз, кричала в трубку, что она разрушила их семью, оставила ребенка без отца. Елена молча клала трубку.
Суд разделил их совместную квартиру пополам. Андрей получил свою долю деньгами. Елене пришлось взять кредит, чтобы выкупить у него его часть, но она была готова на все, лишь бы остаться в этих стенах, которые она теперь считала своей крепостью.
Прошел почти год. Однажды весенним вечером Елена сидела на кухне с Димой, который приехал на выходные. За окном зеленели деревья. На подоконнике, в ряд, стояли горшочки с фиалками, которые она наконец-то решилась завести.
– Мам, ты молодец. Я тобой горжусь, – сказал Дима, помешивая сахар в чае.
– Я просто сделала то, что должна была, – ответила она. – Знаешь, о чем я сейчас мечтаю?
– О чем?
– Я хочу дачу, – улыбнулась Елена. – Маленький домик на Каме. С верандой. Буду сидеть там летом, читать книги и разводить розы.
– А что мешает? – подмигнул ей сын. – Кредит твой я помогу закрыть. А на домик накопим. Вместе.
Елена посмотрела на него, на свои фиалки, на весенний город за окном. Она заплатила высокую цену за свою свободу. Она потеряла тридцать лет жизни, веру в людей, половину квартиры. Но она обрела нечто гораздо более ценное. Она обрела себя. И впереди у нее была целая жизнь, чтобы построить свой собственный мир. Мир, где не будет места лжи. Только книгам, фиалкам и тихому плеску камской воды.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Рекомендую к прочтению увлекательные рассказы моей коллеги: