— Иди ты к чёрту со своими претензиями! — рявкнул Гена, швырнув пульт в стену. — Надоела уже со своим нытьём!
Лида замерла посреди комнаты с тарелкой в руках. Суп плескался, угрожая перелиться на ковёр.
— Вот так вот! — голос её дрожал от ярости. — Я тебя кормлю, пою, а ты ещё и хамишь! И сынка своего приволок жить за мой счёт!
— Семён мой сын, — пробормотал он, не отрываясь от экрана. — И я его не брошу.
— Твой сын! — Лида швырнула тряпку в ведро, брызги разлетелись по стене. — А кто его кормить будет? Кто за коммуналку платить? Ты, что ли?
Семён стоял в дверях кухни, прижимая к груди рваный рюкзак. Парню было четырнадцать, но выглядел он старше — высокий, худой, с такими же серыми глазами, как у отца. Только в них была та настороженность, которая приходит слишком рано.
— Я могу уехать, — тихо сказал он.
— Куда? — Лида развернулась к нему. — К матери своей алкашке? Или к бабке? Та сама еле концы с концами сводит.
— Лид, ну хватит, — наконец оторвался от телефона Гена. — Пацан не виноват.
— Не виноват? — голос Лиды поднялся на октаву выше. — А кто виноват? Я, что ли? Я работаю как лошадь, а вы тут оба сидите на шее!
В коридоре скрипнула дверь, и появилась Галина Николаевна. Генина мать была женщиной крепкой, с пышными седыми волосами и умными карими глазами. Она молча осмотрела поле боя: красное лицо Лиды, понурую фигуру сына, застывшего внука.
— Что здесь происходит? — спросила она спокойно.
— Ничего особенного, — огрызнулась Лида. — Просто обсуждаем, кто будет содержать ещё одного нахлебника.
Галина Николаевна медленно сняла очки, протерла их платком. Этот жест Семён помнил с детства — бабушка всегда так делала, когда готовилась сказать что-то важное.
— Семён останется, — произнесла она негромко. — И точка.
— Это ещё почему? — взвилась Лида. — Кто вам дал право решать в моей квартире?
— В твоей? — Галина Николаевна надела очки обратно. — Интересно. А кто первоначальный взнос за эту квартиру внёс? Кто полгода кредит платил, пока ты на больничном сидела?
Лида побледнела. В квартире стало так тихо, что слышалось, как за стеной соседи смотрят телевизор.
— Это... это было давно, — пробормотала она.
— Пять лет назад, — уточнила Галина Николаевна. — И расписки у меня остались. На всякий случай.
Гена поднял голову, впервые за весь разговор проявив интерес. Семён переступил с ноги на ногу, не понимая, что происходит, но чувствуя, как в воздухе сгущается что-то опасное.
— Мам, не надо, — попросил Гена.
— Надо, сынок. Очень надо, — Галина Николаевна подошла к окну, посмотрела во двор. — А теперь садитесь все. И обсудим, как мы дальше жить будем.
Лида всё ещё стояла посреди кухни с мокрыми руками, но вид у неё был уже совсем другой. Растерянный. Испуганный даже.
— Я не знала, что вы расписки сохранили, — тихо сказала она.
— Я многое сохранила, — ответила Галина Николаевна. — И многое помню. Например, как ты в Генку по пьяни сковородкой запустила. Или как соседей просила не вызывать полицию, когда он с синяком под глазом на лестнице сидел.
— Мам! — Гена вскочил с дивана. — Это же... это было сто лет назад!
— Два года, — поправила мать. — А синяки, знаешь ли, документально зафиксированы. Врач знакомый фотки сделал. На всякий случай.
Семён не понимал, о чём речь, но видел, как меняются лица взрослых. Отец выглядел растерянным, Лида — напуганной, а бабушка Галя... у неё был такой взгляд, как у кота, который загнал мышь в угол.
Во дворе завыла сирена — скорая или пожарная. Звук нарастал и затихал, но напряжение в квартире не спадало.
— Что вы хотите? — спросила Лида.
— Чтобы мой внук жил здесь, — просто ответила Галина Николаевна. — И чтобы больше никого не называли нахлебником. Особенно четырнадцатилетнего ребёнка.
— А если я не согласна?
— Тогда завтра утром пойдём в суд. Разбираться, кому эта квартира принадлежит. И заодно вспомним, кто кого бил. Врач, кстати, до сих пор практикует. Память у него хорошая.
В коридоре что-то упало — наверное, соседи подслушивали и столкнули вешалку. Но никто не обратил внимания.
Лида опустилась на стул, обхватила голову руками.
— Господи, какой кошмар, — прошептала она.
— Кошмар только начинается, — подумал Семён, но вслух не сказал.
Через час в квартире воцарилось зыбкое затишье. Лида заперлась в спальне и громко всхлипывала — видимо, для эффекта, потому что слёзы у неё появлялись только тогда, когда это было выгодно. Гена курил на балконе, нервно стряхивая пепел в банку из-под кофе. Семён сидел на кухне с бабушкой Галей и пил малиновый чай с печеньем.
— Теперь она меня совсем возненавидит, — тихо сказал он.
— А раньше любила, что ли? — Галина Николаевна откусила печенье, задумчиво прожевала. — Сёма, ты же не дурак. Видел, как она на тебя смотрит.
— Видел, — кивнул парень. — Как на что-то липкое на подошве.
— Вот именно. А теперь хотя бы честно. Без притворства.
Семён помешал чай ложечкой. На улице стемнело, в окнах напротив зажглись жёлтые квадратики света. Где-то там люди ужинали, смотрели телевизор, ссорились и мирились. Обычная жизнь, в которой у каждого есть своё место.
— Баб Галь, а почему папа на ней женился?
— Одиночество — штука страшная, — вздохнула женщина. — После развода с твоей мамой он совсем пропал. Пил, работать толком не мог. А Лидка тогда была другой. Добрей. Или притворялась хорошо.
— А что изменилось?
— Прописку получила, вот что. И поняла, что папа твой не принц на белом коне, а обычный мужик с проблемами. А она рассчитывала на лёгкую жизнь.
Дверь спальни хлопнула, и Лида появилась в коридоре. Лицо красное, волосы растрёпанные, но слёз как не было, так и нет.
— Галина Николаевна, нам нужно поговорить, — произнесла она напряжённо.
— Говори.
— Без ребёнка.
— Семён уже не ребёнок. И всё, что касается его жизни, он имеет право знать.
Лида сжала губы, но возражать не стала. Села напротив, сложила руки на столе.
— Хорошо. Я готова на компромисс. Пусть мальчик остаётся, но с условиями.
— Какими?
— Он должен помогать по хозяйству, убираться, готовить. И никаких друзей в доме. И тишина после девяти.
Галина Николаевна усмехнулась:
— А ещё что? Спать в подвале?
— Не утрируйте. Я предлагаю разумные условия проживания.
— Разумные? — Семён не выдержал. — Я что, батрак?
— А кто ты? — Лида развернулась к нему. — Кто за тебя деньги платит? Кто одевает, кормит?
— Замолчи, — негромко сказала Галина Николаевна.
— Что?!
— Замолчи, я сказала. — Голос у пожилой женщины был спокойный, но в глазах мелькнуло что-то опасное. — Ещё одно слово в таком тоне к внуку — и завтра же увидишь, как выглядят документы на квартиру.
Лида попятилась:
— Но я же... я не хотела...
— Хотела. И очень даже хотела. — Галина Николаевна встала, подошла к окну. — Знаешь, что я поняла за эти годы? Ты моего сына не любишь. Никогда не любила. Ты любишь удобство, которое он тебе обеспечивает.
— Это неправда!
— Правда. И мы все это знаем, просто молчим. Генка молчит, потому что боится остаться один. Я молчала, потому что думала — авось образумишься. А Семён молчит, потому что хороший мальчик!
В комнате стало очень тихо.
— И что вы предлагаете? — наконец спросила Лида.
— А ничего особенного. Живём дальше, как жили. Только теперь без твоих истерик по поводу Семёна. И без попыток превратить подростка в домработницу.
— А если я не соглашусь?
Галина Николаевна повернулась к ней, и в её взгляде было столько холода, что Лида невольно поёжилась:
— Тогда завтра же пойдём разбираться, кому принадлежит эта квартира. И заодно обсудим с участковым, отчего мой сын последние два года ходит в синяках.
Лида открыла рот, но слов не нашлось.
С балкона донёсся кашель — видимо, Гена подслушивал через приоткрытую дверь.
— Я... мне нужно подумать, — пробормотала Лида и поспешно вышла из кухни.
— Долго думать будешь? — крикнула ей вслед Галина Николаевна. — До утра или дольше?
Ответа не последовало. Хлопнула дверь спальни.
Семён сидел, уставившись в чашку с остывшим чаем. В голове крутились вопросы, но задавать их было страшно.
— Баб Галь, — тихо позвал он, — а что будет дальше?
— А дальше мы живём, — просто ответила она. — Ты учишься, я пенсию получаю, папа твой работать пойдёт — хочет он того или нет. А Лидка... — она задумалась, — Лидка либо научится быть человеком, либо найдёт себе другую квартиру.
— А если она папу заберёт с собой?
Галина Николаевна села рядом, обняла внука за плечи:
— Не заберёт. Куда она его денет? У неё самой жилья нет, работы толком тоже. Она же не дура — понимает, что без нас пропадёт.
— Но она же его любит...
— Сёма, — мягко сказала бабушка, — любовь и привычка — вещи разные. А привычка жить за чужой счёт — это вообще не любовь.
Где-то в глубине квартиры снова хлопнула дверь. Потом послышались приглушённые голоса — Лида с Геной о чём-то шептались.
— Наверное, план составляют, — усмехнулась Галина Николаевна.
— А у нас есть план? — спросил Семён.
— Конечно. Завтра идём в банк, потом к нотариусу. Пора навести порядок в документах.
В эту ночь Семён долго не мог заснуть. За стеной шептались и ссорились взрослые, а он лежал на раскладушке в маленькой комнатке и думал о том, что жизнь — штука сложная. И что иногда правда больнее лжи.
Но зато честнее.
Утром всё изменилось. Телефон Гены звонил уже полчаса подряд, а он всё не решался взять трубку. Сидел на кухне, мрачно пил кофе из чашки с отколотой ручкой и косился на экран, где мигало имя "Жанна".
— Возьми уже, — не выдержала Лида. — Или выключи совсем.
— Не твоё дело, — буркнул Гена, но телефон всё-таки взял. — Алло?
Голос в трубке был звонкий, настойчивый. Семён не разбирал слов, но интонация была ясна — женщина требовала чего-то, и требовала прямо сейчас.
— Не могу я сейчас, — пробормотал Гена. — У меня тут ситуация...
Жанна, видимо, не собиралась слушать про ситуации. Её голос становился всё громче и резче.
— Да понимаю я, понимаю! — взорвался Гена. — Но что я могу сделать?
Лида замерла с чашкой у губ. Галина Николаевна подняла брови. А Семён вдруг понял, что семейная драма только начинается.
— Хорошо, — устало сказал отец в трубку. — Приезжай. Но предупреждаю — тут не до романтики.
Он отключил телефон и уставился в пустоту.
— Кто это? — тихо спросила Лида.
— Жанна.
— Какая ещё Жанна?
Гена помолчал, потёр лицо руками.
— Коллега по работе.
— По какой работе? — голос Лиды стал опасно спокойным. — Ты же уже полгода не работаешь.
— По старой работе. Мы... мы встречаемся иногда.
Галина Николаевна медленно поставила чашку на блюдце. Звук получился звенящий, резкий.
— Встречаетесь, — повторила Лида. — А что значит "встречаетесь"?
— То и значит.
— Геннадий, — вмешалась Галина Николаевна, — ты соображаешь, что говоришь?
— Соображаю, мам. И что с того? — Он встал из-за стола, нервно засуетился. — Я же не святой. И не монах.
Лида побледнела так, что даже губы стали белыми.
— Ты мне изменяешь?
— А что тебе до этого? — огрызнулся Гена. — Ты же меня терпеть не можешь. Постоянно орёшь, унижаешь...
— Значит, изменяешь.
— Значит, изменяю.
Семён очень странно смотрел на своих родителей.
— И давно? — спросила Лида.
— Два месяца.
— И что теперь?
— А теперь она едет сюда. Познакомиться с семьёй.
Лида рассмеялась. Истерично, неприятно.
— С семьёй! С какой семьёй? С женой, которую ты обманывал два месяца?
— С сыном, — поправил Гена. — И с мамой. А ты... ты решай сама, кто ты для меня.
В прихожей зазвонил домофон. Противный, надрывный звук, который в этот момент прозвучал как сирена.
— Это она, — сказал Гена и пошёл открывать.
Лида сидела, уставившись в одну точку. Галина Николаевна качала головой.
Через несколько минут в квартиру зашла Жанна. Одета безупречно — чёрное пальто, каблуки, дорогая сумочка. На фоне потрёпанной квартиры она выглядела как модель, случайно зашедшая в коммуналку.
— Ну вот и познакомились, — неловко пробормотал Гена.
— Лида? — Жанна окинула хозяйку дома оценивающим взглядом. — А я думала, ты красивее.
— А я думала, что таких стерв уже не делают, — парировала Лида.
— Девочки, давайте без оскорблений, — попросила Галина Николаевна.
— Какие мы девочки? — Жанна усмехнулась. — Мне тридцать один, ей под сорок. Мы взрослые женщины, разбираемся во взрослых отношениях.
— Во взрослых? — Лида вскочила. — Взрослые женщины чужих мужей не уводят!
— А я никого не увожу. Гена сам ко мне пришёл. Правда, дорогой?
Гена кивнул, не поднимая глаз.
— И что ты хочешь? — спросила Лида.
— Справедливости, — просто ответила Жанна. — Гена несчастен с тобой. Это видно невооружённым глазом. Зачем мучить друг друга?
— А ты его счастливым сделаешь?
— Попробую.
— Значит, так, — Галина Николаевна встала из-за стола. — Жанна, вы, конечно, красивая женщина. И, возможно, хорошая. Но в нашем доме скандал устраивать не будете.
— Я и не собиралась.
— Это хорошо. А теперь вопрос к сыну. — Она повернулась к Гене. — Ты решил, с кем хочешь быть?
— Я... я не знаю, мам.
— Как не знаешь? Ты же взрослый мужик. Пора бы определиться.
— Всё не так просто...
— А что сложного? — вмешалась Жанна. — Либо ты любишь меня, либо нет. Либо хочешь быть со мной, либо остаёшься здесь.
— Ну и что мне делать без квартиры? — спросил Гена.
— Ну у меня есть квартира, небольшая, но уютная — спокойно сказала Жанна.
Лида неожиданно сказала:
— Значит, всё-таки деньги ему нужны! Квартира, прописка, всё по расчёту!
— При чём тут деньги? — удивилась Жанна. — У меня своих хватает. Я программист, получаю хорошо.
— Тогда зачем тебе такой? — Лида ткнула пальцем в сторону мужа. — Безработный, с кучей проблем...
— А затем, что я его люблю, — просто ответила Жанна. — Странно, правда?
В наступившей тишине было слышно, как тикают часы на стене.
— Гена, — тихо сказала Галина Николаевна, — иди на кухню. Нам нужно поговорить.
— Мам, я уже взрослый...
— Именно поэтому и нужно поговорить.
Когда они ушли, в комнате остались Лида, Жанна и Семён. Женщины смотрели друг на друга, как два хищника перед схваткой.
— Знаешь что, — сказала наконец Лида, — забирай его. Честное слово, забирай. Надоел уже.
— Правда? — Жанна подняла брови.
— Правда. Только Семён остаётся здесь.
— А я и не собиралась его забирать.
— А можно я сам решу, где мне жить? — тихо сказал Семён.
Женщины обернулись к нему.
— Конечно, нет! Ты же не совершеннолетний! — отмахнулась Лида.
— Но я же не вещь, — настаивал Семён. — И у меня есть мнение.
— И какое же? — спросила Жанна, впервые за весь разговор посмотрев на него с интересом.
— Хочу к бабушке Соне.
Лида фыркнула:
— К той алкашке? Ты с ума сошёл?
— Она не алкашка. Она просто... несчастная.
В этот момент из кухни вернулись Гена с матерью. У Гены был растерянный вид, а Галина Николаевна выглядела решительно.
— Ну что, сынок, определился? — спросила она.
— Определился, — кивнул Гена, не поднимая глаз. — Ухожу к Жанне.
— Вот и славно, — неожиданно спокойно сказала Лида. — А квартира остается мне.
— Не совсем, — вмешалась Галина Николаевна. — Квартира остается Семёну. Я завтра же оформлю на него дарственную.
— Что?! — взвились разом Лида и Гена.
— То и слышите. Мои деньги — мои правила. А мой внук не должен ни от кого зависеть.
— Но я же... я тут живу! — запротестовала Лида.
— Живи. Семён не жадный, место найдёт. Но хозяином будет он.
— А я? — жалобно спросил Гена.
— А ты, сынок, наконец-то начнёшь самостоятельную жизнь. В тридцать восемь лет это уже не рано.
Жанна одобрительно кивнула:
— Мне такое решение нравится. Справедливо.
— Тебя никто не спрашивал, — огрызнулась Лида.
— Зато теперь будут спрашивать, — усмехнулась Жанна. — Каждый день.
Семён встал со стула, подошёл к бабушке:
— А можно я всё-таки к бабушке Соне перееду? Хотя бы на время?
— Можно, внучек. Твоя квартира — твоё решение.
— Но там же... — начала Лида.
— Там тихо, — перебил её Семён. — И никто не кричит. И не решает за меня, где мне спать и что есть.
Повисла тишина. За окном проехала машина, где-то хлопнула дверь подъезда.
— Значит, так, — подвела итог Галина Николаевна. — Гена собирается и переезжает к Жанне. Семён — к бабушке Соне. А ты, Лида, остаёшься одна в квартире, которая тебе больше не принадлежит.
— И что мне делать? — растерянно спросила Лида.
— Жить, — просто ответила пожилая женщина. — Работать. Платить коммуналку. Как взрослые люди.
— А если не справлюсь?
— Справишься. Или найдёшь себе другого Гену, который будет тебя содержать.
Жанна хмыкнула:
— Других Ген на всех не хватит.
— А ты помолчи, — вспыхнула Лида. — Тоже мне, благодетельница нашлась.
— Да я и не претендую на звание святой, — пожала плечами Жанна. — Просто забираю то, что мне нравится. А вы тут уже сами разбирайтесь.
Через неделю квартира опустела наполовину. Гена собрал свои немногочисленные вещи в два пакета и ушёл к Жанне, на прощание неловко обняв сына и пообещав звонить. Семён перебрался к бабушке Соне в её однокомнатную хрущёвку, где пахло валерьянкой и одиночеством, но зато было спокойно.
Галина Николаевна помогла внуку устроиться, привезла его учебники и тёплую одежду, а потом уехала к себе, в свою небольшую квартирку на другом конце города.
Лида осталась одна среди чужих стен, в квартире, которая больше ей не принадлежала. Первые дни она ещё бунтовала, звонила Галине Николаевне, требовала встречи, угрожала судом. Но потом поняла, что все документы оформлены правильно, все подписи поставлены, и юридически она ничего не сможет доказать.
Пришлось искать работу. Настоящую, с зарплатой и обязанностями. Впервые за много лет Лида поняла, что такое вставать по будильнику и приходить домой уставшей.
А Семён привыкал к новой жизни у бабушки Сони. Оказалось, что она совсем не алкашка, как говорила Лида, просто очень одинокая женщина, которая давно забыла, что такое живое человеческое тепло. С появлением внука она словно ожила — начала готовить борщи, стирать его рубашки, интересоваться учёбой.
По вечерам они сидели на кухне, пили чай с вареньем и говорили обо всём на свете. Бабушка Соня рассказывала про молодость, про то, как познакомилась с дедушкой, про войну, которую помнила ещё ребёнком. А Семён делился школьными новостями и планами на будущее.
— Знаешь, что я понял, баб Соня? — сказал он как-то вечером.
— Что, внучек?
— Что семья — это не те, кто рядом живёт. А те, кто тебя любит.
— Правильно понял, — кивнула старушка. — Только поздно понял. Но лучше поздно, чем никогда.
За окном падал первый снег. Где-то в другом конце города Гена осваивался в новой жизни с Жанной, привыкал к её порядкам и требованиям. Где-то Лида возвращалась с работы и училась быть самостоятельной. А где-то Галина Николаевна читала книгу в своём любимом кресле и думала о том, что, кажется, всё получилось правильно.
В маленькой хрущёвке было тепло и тихо. Семён делал уроки за старым письменным столом, бабушка Соня вязала носки, и оба понимали, что иногда потерять семью означает её найти.
Только теперь это была настоящая семья.