Две страны под одним флагом
К 1860 году Соединённые Штаты Америки были похожи на сиамских близнецов, сросшихся спинами, ненавидящих друг друга и смотрящих в разные стороны. Под одним звёздно-полосатым флагом, по сути, существовали две разные цивилизации, чьи пути разошлись так далеко, что общего у них остался только английский язык, и то с разным акцентом. На Севере дымили трубы фабрик, стучали молотки на верфях, а в портах кишели иммигранты со всей Европы, готовые работать за гроши в условиях, которые южане презрительно называли «рабством по найму». Это был мир суетливых, прагматичных янки, мир капитала, угля и стали, где успех измерялся в долларах, а джентльменские манеры считались досадной помехой в бизнесе.
Юг же жил в другом ритме, в другом веке. Его сердцем была земля — плодородная, щедрая, пропитанная потом поколений. Это был мир хлопковых плантаций, раскинувшихся до горизонта, мир белых колонн на верандах, ленивых рек и тягучего, как патока, времени. Жизнь здесь строилась не на суетливой погоне за прибылью, а на понятиях чести, долга, семейных традициях и незыблемом порядке. Южанин-плантатор был не просто бизнесменом, он был патриархом, хозяином маленького мира, ответственным за свою землю, свою семью и своих работников. Экономика Юга, которую Север клеймил как отсталую, была идеально отлаженным механизмом, поставлявшим 75% мирового хлопка и кормившим текстильные фабрики как в Англии, так и в самой Новой Англии. Юг не гнался за прогрессом Севера, он его презирал, видя в нём бездушную машину, перемалывающую человеческие судьбы.
Этот раскол был не просто экономическим, он был мировоззренческим. Северянин верил в сильное центральное правительство, которое должно, как строгий отец, направлять нацию к светлому будущему, строя дороги, раздавая субсидии и вводя правильные тарифы. Южанин же видел в федеральном правительстве в Вашингтоне потенциального тирана, вечно сующего нос в дела суверенных штатов. Для него идеалом была ранняя республика отцов-основателей — добровольный союз свободных штатов, каждый из которых сам решает, как ему жить. Он читал ту же Конституцию, что и северянин, но видел в ней совершенно другой смысл: не мандат на создание единой нации, а пакт о взаимном уважении и невмешательстве.
И конечно, был вопрос рабства. Для Севера, где рабство давно изжило себя экономически и было заменено трудом дешёвых иммигрантов, это была удобная моральная дубинка, которой можно было охаживать «отсталый» Юг. Проповедники-аболиционисты из Бостона, чьи предки разбогатели на работорговле, клеймили южных плантаторов, не замечая тяжёлых условий, в которых жили рабочие на их собственных фабриках. Для Юга же «особый институт» был не просто экономической необходимостью, а частью социального уклада, унаследованного от предков. Южане не считали себя злодеями. Они искренне верили, что несут бремя ответственности за менее развитую расу, обеспечивая ей кров, пищу и порядок в обмен на труд. Можно сколько угодно спорить об этой системе, но для них это была их жизнь, их реальность, и они не собирались позволять каким-то янки из Вашингтона учить их морали и разрушать их мир.
Тирания тарифов и золотой телец Севера
Если рабство было удобным моральным предлогом, то настоящей, кровной причиной разрыва были деньги. Точнее, то, как Север систематически и на законных основаниях изымал средства у Юга с помощью федеральной налоговой системы. Экономическая политика США в XIX веке писалась в кабинетах нью-йоркских банкиров и пенсильванских сталепромышленников, и главной её целью была защита интересов северной индустрии. А главным инструментом этой защиты были протекционистские тарифы — высокие пошлины на импортные товары.
Схема была проста и цинична. Северные фабрики производили ткани, инструменты, машины. Чтобы конкурировать с более дешёвыми и качественными товарами из Англии и Европы, они лоббировали в Конгрессе введение высоких ввозных пошлин. В результате английские товары становились дороже, и американцы были вынуждены покупать отечественную, то есть северную, продукцию. Северные промышленники богатели, их рабочие получали зарплату, все были довольны. Все, кроме Юга.
Юг почти не имел собственной промышленности. Он жил за счёт экспорта хлопка, табака и риса в Европу. А взамен импортировал оттуда практически всё — от плугов и ситца до шампанского и роялей. Тарифы Севера били по южанам дважды. Во-первых, они были вынуждены платить за импортные товары на 30-40% больше их реальной стоимости, пополняя федеральную казну, деньги из которой затем тратились в основном на инфраструктурные проекты на Севере — каналы, дороги, порты. По сути, Юг оплачивал процветание своего конкурента. Во-вторых, европейские страны, в первую очередь Англия, в ответ на американские протекционистские меры вводили ответные пошлины на южный хлопок, что било по карману плантаторов.
Южане называли это экономической тиранией. Ещё в 1828 году, когда был принят особо грабительский тариф, прозванный «Тарифом мерзости», Южная Каролина пригрозила выйти из состава Союза. Тогда конфликт удалось замять. Но проблема никуда не делась. К 1860 году, по подсчётам южных экономистов, из десяти долларов, поступавших в федеральную казну, семь приносил Юг. При этом из десяти долларов, потраченных правительством, восемь оседали на Севере. Юг чувствовал себя дойной коровой, колонией в собственной стране.
Поэтому, когда в 1860 году президентом был избран Авраам Линкольн, кандидат от Республиканской партии, главной платформой которой были как раз высокие тарифы и защита интересов северного капитала, Юг понял, что дальше так продолжаться не может. Для них это был не просто проигрыш на выборах. Это был сигнал, что экономическая удавка на их шее затянется ещё туже. Отделение от Союза было не актом предательства, а отчаянной попыткой вырваться из экономического подчинения, сбросить с себя иго северных промышленников. Это была, по их мнению, вторая Американская революция. Первая была против тирании британского короля. Вторая — против тирании «короля-Хлопка» и его алчных придворных с Уолл-стрит.
Права штатов или смерть: последний рубеж свободы
В основе всего конфликта лежал фундаментальный вопрос, на который отцы-основатели так и не дали чёткого ответа: что такое Соединённые Штаты? Являются ли они единой, неделимой нацией, где воля федерального центра превыше всего? Или же это добровольный союз суверенных штатов, каждый из которых передал центру лишь часть своих полномочий, оставив за собой право в любой момент забрать их обратно? Север безоговорочно верил в первое. Юг был готов отстаивать второе до конца.
Для южан понятие «права штатов» было священным. Они помнили, что изначально не было никаких «США». Были тринадцать независимых колоний, которые вместе боролись за свободу от Британии. А затем эти независимые государства — Вирджиния, Южная Каролина, Джорджия — добровольно создали федеральное правительство, заключив с ним своего рода договор. И как любая сторона в договоре, они считали, что имеют право его расторгнуть, если другая сторона нарушает его условия. Этот акт назывался сецессией, или выходом из Союза.
Взгляд на рабство тоже упирался в этот принцип. Южане утверждали, что Конституция не даёт федеральному правительству права вмешиваться во внутренние дела штатов, включая вопрос собственности. А рабы, по законам того времени, считались собственностью. Поэтому любые попытки аболиционистов из Вашингтона ограничить или запретить рабство на новых территориях воспринимались на Юге не просто как моральное осуждение, а как грубейшее нарушение конституционных прав. «Мы требуем не более чем равенства, — говорил президент Конфедерации Джефферсон Дэвис. — Откажите нам в этом, и наш союз превратится в деспотию».
Когда Линкольн победил на выборах 1860 года, Юг увидел в этом экзистенциальную угрозу. Республиканская партия была чисто северной, анти-южной силой. Её лидеры открыто заявляли о намерении остановить распространение рабства, что для Юга означало медленное удушение его экономики и образа жизни. Южане чувствовали, что их голос больше не слышен в Вашингтоне, что они превратились в меньшинство, чьими интересами можно пренебречь. И они сделали то, что считали своим законным правом. 20 декабря 1860 года Южная Каролина первой официально вышла из состава Союза. За ней последовали ещё десять штатов. Они не считали себя мятежниками. Они считали себя патриотами, защищающими те самые принципы свободы и самоуправления, за которые их деды сражались в Войне за независимость.
В феврале 1861 года в Монтгомери, штат Алабама, они образовали новое государство — Конфедеративные Штаты Америки. Они приняли свою конституцию, во многом похожую на американскую, но с одним ключевым отличием: она прямо закрепляла суверенитет штатов и защищала право на рабовладение. Они избрали своего президента, создали свою армию. Они хотели только одного: чтобы их оставили в покое. Они не собирались нападать на Север или захватывать Вашингтон. Они просто хотели уйти, мирно и цивилизованно, как расходятся партнёры, чья совместная жизнь стала невыносимой. Но Север, как властный опекун, решил, что не отпустит своего подопечного.
Линкольн-узурпатор и форт Самтер: кто на самом деле развязал войну?
Авраам Линкольн вошёл в историю как «великий освободитель», мудрый и гуманный президент, спасший нацию. Но для Юга в 1861 году он был узурпатором и тираном, человеком, который ради сохранения своей власти был готов на крайние меры. Его избрание было воспринято как пощёчина. Он победил, не получив ни одного голоса выборщиков от южных штатов. Он был президентом Севера, а не всей страны. В своей инаугурационной речи он говорил о сохранении Союза, но при этом ясно дал понять, что не признаёт права штатов на выход.
После того как южные штаты образовали Конфедерацию, они начали методично брать под свой контроль федеральную собственность на своей территории — форты, арсеналы, почтовые отделения. В большинстве случаев это происходило мирно. Федеральные гарнизоны, понимая бессмысленность сопротивления, просто спускали флаг и уходили. Но в гавани Чарльстона, штат Южная Каролина, остался один очаг напряжённости — форт Самтер. Небольшой гарнизон северян под командованием майора Роберта Андерсона отказался покинуть форт, который теперь находился на суверенной территории Конфедерации.
Для правительства Южной Каролины и для всей Конфедерации это было равносильно присутствию вражеских войск в сердце их страны. Представьте, что иностранная держава удерживает военную базу в центре вашего главного порта. Южане проявили выдержку. Они не стали немедленно штурмовать форт. Вместо этого они окружили его и начали переговоры, предлагая гарнизону почётные условия сдачи. Но Линкольн тянул время. Он оказался в сложной ситуации. Начать эвакуацию — значит признать Конфедерацию и потерять лицо. Оставить всё как есть — значит поставить гарнизон перед лицом неминуемой капитуляции из-за истощения припасов.
И тогда Линкольн сделал гениальный и провокационный ход. Он объявил, что отправляет к форту Самтер эскадру кораблей, но не с войсками, а якобы только с продовольствием. Это была ловушка. Если южане пропустят корабли, они покажут свою слабость и позволят Северу и дальше удерживать форт. Если же они откроют огонь по кораблям, везущим «гуманитарную помощь», они выставят себя агрессорами в глазах всего мира. Президент Конфедерации Джефферсон Дэвис оказался перед нелёгким выбором. И он решил, что больше терпеть присутствие вражеского флага в своей гавани нельзя.
12 апреля 1861 года в 4:30 утра батареи Конфедерации, расположенные вокруг гавани, открыли огонь по форту Самтер. Артиллерийская дуэль продолжалась 34 часа. Гарнизон форта отстреливался, но их силы были неравны. Удивительно, но за всё это время ни одна жизнь не была потеряна с обеих сторон. Единственной жертвой бомбардировки стала лошадь конфедератов. На следующий день майор Андерсон сдал форт. Ему и его солдатам позволили с почётом покинуть крепость, забрав с собой оружие и флаг. Казалось, конфликт начался почти по-джентльменски. Но Линкольн получил то, что хотел. Он немедленно объявил Юг агрессором, призвал 75 тысяч добровольцев для «подавления мятежа» и начал войну, унесшую больше американских жизней, чем любая другая. Так, спровоцировав южан на первый выстрел, он переложил на них всю ответственность за конфликт, который сам же и сделал неизбежным.
Джентльмены против мясников: как честь проиграла числу
Война, которую Линкольн рассчитывал закончить за 90 дней, растянулась на четыре долгих и мучительных года. Она показала, что Юг, хоть и уступал Северу в промышленной мощи и численности населения, не собирался сдаваться. Это была битва Давида и Голиафа. На одной стороне — огромная промышленная машина Севера, способная производить пушки, корабли и винтовки в неограниченных количествах, с населением в 22 миллиона человек. На другой — аграрный Юг с населением в 9 миллионов, из которых 3,5 миллиона были рабами, с почти полным отсутствием промышленности и слабой железнодорожной сетью.
Но у Юга было то, чего не было у Севера: блестящие полководцы и невероятно мотивированная армия. Такие генералы, как Роберт Эдвард Ли, Томас «Каменная стена» Джексон, Джеймс Лонгстрит, были настоящими мастерами военного искусства. Они мыслили нестандартно, действовали дерзко и раз за разом наносили поражения превосходящим силам северян. Армия Конфедерации состояла не из наёмников и вчерашних иммигрантов, а из фермеров, плантаторов, студентов — людей, которые защищали свою землю, свои дома и свой образ жизни. Их боевой дух был несравнимо выше, чем у солдат Союза, многие из которых не до конца понимали, за что они воюют.
Первые два года войны были чередой унизительных поражений для Севера. В битвах при Булл-Ране, Фредериксберге, Чанселорсвилле южане, уступая в численности, наголову разбивали самонадеянных генералов-янки. Генерал Ли даже дважды вторгался на территорию Севера, пытаясь перенести войну на землю врага. Казалось, что Юг может победить. Но Север учился. И он сделал ставку не на военное искусство, а на грубую силу и тотальное истощение. На смену нерешительным генералам пришли люди с другой философией войны, такие как Улисс Грант и Уильям Шерман. Их принцип был прост: неважно, каковы наши потери, у нас людей всё равно больше. Главное — перемалывать армию противника, истощать его ресурсы, разрушать его экономику.
Это была уже не война джентльменов, это была война на истощение. Север установил морскую блокаду, которая душила экономику Юга, лишая его возможности продавать хлопок и закупать оружие. Апогеем этой тактики стал печально известный «Марш к морю» генерала Шермана в 1864 году. Его армия прошла через Джорджию, оставляя за собой выжженную землю и пустые амбары. Это была война, которая велась не только против армий, но и против самой земли и тех, кто на ней жил, с целью сломить волю Юга к сопротивлению. «Мы должны заставить Юг так сильно почувствовать жестокость войны, чтобы поколения прошли, прежде чем они снова осмелятся на неё», — писал Шерман.
В конце концов, число взяло верх над доблестью. К весне 1865 года армия генерала Ли, измотанная, голодная и обескровленная, была зажата в тиски. 9 апреля 1865 года в маленьком городке Аппоматтокс Ли был вынужден сложить оружие. Война закончилась. Юг лежал в руинах, его города превратились в пепел, экономика была уничтожена, а цвет южной молодежи навсеги остался на полях сражений. Союз был сохранён силой оружия. Но страна, которая вышла из этой войны, была уже другой. Это была страна, где победивший Север продиктовал свою волю побеждённому Югу, навсегда похоронив идею прав штатов и добровольного союза. Героическая борьба Юга за свою независимость вошла в историю как «Проигранное дело» — трагическая и благородная попытка отстоять свой мир, раздавленная бездушным катком промышленной войны.
