Весну сорок четвертого года в Тернополе возвестила не капель и не пение птиц. Ее возвестила канонада.
Сначала это был далекий, едва уловимый гул, похожий на ворчание летней грозы. Он приходил с востока. Майор Рюгемер, слушая его по вечерам, становился мрачнее тучи и пил все больше. Немецкие офицеры, его редкие гости, больше не смеялись громко и не хвастались победами. Они говорили вполголоса, нервно курили и все чаще произносили слово «отступление».
Для обитателей подвала этот гул был музыкой. Самой прекрасной и самой страшной музыкой на свете. Они припадали ухом к холодной земле и слушали, как приближается их свобода. С каждым днем гул становился все громче, отчетливее. Земля под ногами начинала мелко дрожать.
— Это наши! — шептал Лазарь, и в его глазах впервые за много месяцев загорался огонек безумной надежды. — Русские идут!
Ирена слушала этот гул вместе с ними, и ее сердце разрывалось от противоречивых чувств. Да, это было спасение. Но она, прошедшая через советский плен, знала, что одни сапоги на ее земле просто сменятся другими. Но сейчас это было неважно. Главное — чтобы ушли эти.
***
В начале марта майор вошел в дом среди дня. Он был в дорожной форме, на пороге стояли два солдата с его чемоданами. Он позвал Ирену на кухню.
— Я уезжаю, — сказал он коротко, не глядя на нее. — Нас перебрасывают на запад. Город скоро сдадут.
Ирена молчала, глядя в пол.
— Вот, — он положил на стол несколько скомканных оккупационных марок. — Это тебе. На первое время. И мой тебе совет, девочка… — он на мгновение замолчал, подбирая слова. — Когда придут русские, не говори им, что работала на немецкого майора. Скажи, что тебя заставили силой. И беги отсюда. Беги куда глаза глядят. В этом мире победители не прощают тех, кто прислуживал побежденным.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Герр майор… — тихо позвала она.
Он остановился, но не обернулся.
— А что будет с… мышами? — спросила она, используя их тайный код.
Он постоял еще несколько секунд.
— Я ничего не знаю ни о каких мышах, — глухо ответил он. — И никогда не знал. Прощай, Ирена.
Он ушел. Хлопнула входная дверь. Заурчал мотор автомобиля и стих вдали. Все. Он уехал. Тюремщик, шантажист, насильник и… невольный спаситель. Он ушел, оставив ее одну с ее тайной и ее тринадцатью жизнями.
Следующие несколько дней были самыми страшными. Город превратился в ад. Отступающие немцы взрывали здания, на улицах шла стрельба. А потом началась бомбежка — теперь уже советская. Дом дрожал, сыпалась штукатурка. Они сидели в подвале все вместе, обнявшись в темноте, и молились. Ирена, Ида, Фанка, Абрам, дети… все, кто верил и не верил в Бога. Они молились, чтобы дом, ставший их тюрьмой и ковчегом, выстоял.
И он выстоял.
А потом наступила тишина. Оглушительная, неестественная тишина после нескольких дней грохота. Ирена осторожно поднялась наверх. В доме были выбиты стекла, все было покрыто слоем пыли и копоти. Она выглянула на улицу.
По улице, осторожно ступая по битому кирпичу, шли солдаты. В других касках. В других шинелях. С красными звездами.
Она спустилась в подвал. В руках у нее была та самая керосиновая лампа, что светила им все эти долгие месяцы. Она посмотрела на измученные, испуганные лица, обращенные к ней.
— Все, — сказала она, и ее голос сорвался. — Все кончено. Вы свободны.
Она открыла дверь. Яркий, ослепительный дневной свет ударил в темноту подвала. Они зажмурились, закрывая глаза руками, как ночные существа, внезапно вырванные на солнце.
Первым вышел Абрам. Он сделал несколько шагов и упал на колени. Он зачерпнул пригоршню грязного, талого снега и поднес его к лицу, вдыхая его запах. Запах свободы.
Потом выходили остальные. Они щурились, плакали, смеялись. Они дышали. Дышали полной грудью, впервые за два года не боясь, что их услышат. Маленький Роман, родившийся в подвале и никогда не видевший неба, смотрел наверх широко раскрытыми, испуганными глазами.
— Мама, что это? — прошептал он, показывая пальчиком на облака.
— Это небо, сынок, — плача, ответила Ида. — Это небо.
Но радость была горькой. Их город лежал в руинах. От еврейского квартала, от их домов, от их прошлой жизни не осталось и камня на камне. Все их родные, все, кого они знали и любили, погибли. Они выжили. Но они были одни в этом разрушенном мире.
Они пробыли на вилле еще несколько дней, приходя в себя. А потом пришло время прощаться.
— Нам нужно идти, — сказал Лазарь. — Попробуем пробраться на юг, в Румынию. Говорят, оттуда уходят корабли в Палестину. Мы должны строить свою страну. Свой дом.
Они прощались на заднем дворе, у той самой двери, что была для них входом в ад и спасением.
— Ирена, мы никогда… — начал Абрам, и слезы покатились по его щекам. — Нет таких слов, чтобы сказать… Ты наш ангел. Ты наша жизнь.
Он снял с руки свои старые часы — единственное, что у него осталось — и протянул ей.
— Нет, что вы, не нужно…
— Возьми, — твердо сказала Фанка. — Это не плата. Это память. Чтобы ты знала, что где-то на земле всегда будут жить люди, которые молятся за тебя.
Ида обняла ее, прижав к себе маленького Романа.
— Он будет знать твое имя. Я расскажу ему. Он будет знать, кому обязан жизнью.
Они ушли. Маленькая группа людей, уходящая в неизвестность, в поисках нового дома. Ирена долго смотрела им вслед, пока они не скрылись за руинами.
И вот тогда она осталась одна. Совсем одна. В пустом, разграбленном доме, в пустом, разрушенном городе. Цель, которая держала ее, которая придавала смысл ее существованию, исчезла. Она спасла их. Она выполнила свой обет. Но что теперь? Ради чего жить ей самой?
Она сидела на ступеньках крыльца, опустошенная и потерянная. Свобода, которой она так ждала, оказалась горькой на вкус. Она пахла гарью и одиночеством.
По улице прошел советский патруль. Двое молодых солдат остановились, разглядывая ее.
— Эй, девка, — окликнул один из них. — Ты чего тут сидишь? Чья будешь?
Ирена подняла на них свои усталые глаза.
— А что это у тебя на руке? Часики? Немецкие, небось? У фрица какого-нибудь работала, подстилка?
Второй усмехнулся, обнажив гнилые зубы.
— А ну-ка, пойдем с нами, красавица. Комендант разберется, кто ты такая.
Они схватили ее за руки. Ирена поняла, что ее война еще не окончена. Она просто перешла в новую, не менее страшную фазу. Она вырвалась из немецкого плена, чтобы попасть в советский.
P.S. Комментарии к роману можно оставить в последней главе.
