Ирина открыла глаза и замерла. Тишина. Такая глубокая, что казалось — весь мир затаил дыхание. Никто не кашляет за стеной, никто не стучит палкой по полу, требуя то лекарство, то чай, то просто внимания. Впервые за пять лет она проснулась сама — не от звонка будильника, не от маминого голоса из соседней комнаты.
Села на край кровати, потянулась. Спина не болит. Даже странно как-то.
На кухне заварила кофе — настоящий, ароматный, не тот быстрорастворимый, который пила впопыхах между мамиными капризами. Включила музыку. Раньше боялась — вдруг разбудит, вдруг помешает послеобеденному сну. А сейчас можно. Можно всё.
Прошлась по квартире, расправляя шторы. Солнце заливало комнаты мягким светом. В гостиной, где раньше стояла мамина кровать, теперь снова диван и её любимое кресло. Фикус на подоконнике распустил новые листочки — видимо, тоже почувствовал свободу.
Подошла к цветку, погладила глянцевую поверхность листа.
— Ну что, Федя, живём теперь как хотели?
Странно говорить с растением. Раньше всегда была мама, с которой можно было обменяться парой слов. Пусть даже эти слова были вечным недовольством и упрёками, но всё-таки.
Ирина вернулась на кухню, села за стол с кружкой в руках. В окно видно двор, детскую площадку. Мамочки гуляют с колясками, старушки на лавочке обсуждают соседские дела. Обычная жизнь. Та самая, от которой она отгородилась пять лет назад, когда папа умер и мама осталась совсем одна.
"Не могу же я её бросить", — тогда казалось это единственно правильным решением. Ольга в Екатеринбурге, далеко. У неё работа, семья. А Ирина здесь, в Перми, рядом. Логично ведь.
Только логика эта как-то незаметно превратилась в клетку. Сначала мама приходила в гости. Потом стала оставаться ночевать — то давление скакнуло, то сердце прихватило. А потом как-то само собой получилось, что она уже не уходила.
Ирина отхлебнула кофе. Горьковатый, но приятный. Именно такой, какой она любит. Не сладкий, как требовала мама. Не слабый, как просила. Просто свой.
Телефон лежал на столе молча. Обычно к этому времени уже звонила Ольга — узнать, как дела у мамы, не нужно ли что-то. Теперь звонит маме напрямую. И правильно делает.
А что же тогда эта тревога, которая сидит где-то под рёбрами? Этот противный червячок сомнения — а вдруг она поступила неправильно? Вдруг она действительно эгоистка, которая сбросила с себя обязанности и живёт теперь в своё удовольствие?
Ирина встала, подошла к окну. Во дворе женщина её возраста помогала пожилой маме подняться по ступенькам подъезда. Медленно, терпеливо. Дочка поддерживала под руку, улыбалась что-то говорила. И мама отвечала, тоже улыбаясь.
Когда Ирина в последний раз видела мамину улыбку? Не вымученную, не из вежливости, а настоящую?
Упрёк по телефону
Звонок раздался ровно в два часа дня. Как по расписанию. Ирина даже не посмотрела на экран — знала, что это Ольга.
— Слушаю.
— Привет. — Голос сестры звучал натянуто. — Как дела?
— Нормально. А у тебя?
— Ира, мама вчера упала. Дома. Слава богу, ничего серьёзного, только синяк на бедре, но она испугалась. Говорит, что ночью плохо спала, всё думала — а вдруг что-то случится, и никто не узнает.
Ирина сжала телефон покрепче.
— И что врач сказал?
— Да всё в порядке, просто неудачно подскользнулась в ванной. Но, Ира... — Ольга помолчала, видимо, подбирая слова. — Она очень расстроена. Говорит, что ты даже не звонишь узнать, как дела. Месяц прошёл.
— Я думала, если что-то серьёзное, ты сама позвонишь.
— А если не серьёзное, то тебе всё равно?
Знакомое чувство. Как будто тебя поймали за руку на чём-то нехорошем. Раньше Ирина сразу бы начала оправдываться, объяснять, что у неё тоже дела, работа, усталость. Но сейчас только молча слушала.
— Она спрашивает про тебя каждый день, — продолжала Ольга. — "А что Ирочка? Почему не звонит?" И я не знаю, что ей отвечать.
— Скажи правде. Что я живу своей жизнью.
— Боже мой, Ира! — голос сестры сорвался на полутон выше. — Она наша мама! Ей семьдесят четыре года! Неужели так трудно позвонить раз в неделю? Хотя бы узнать, жива ли она?
— А ты каждый день звонишь папиной сестре? Или дедушкиной двоюродной племяннице из Воркуты? Тоже старые, тоже одинокие.
— При чём здесь это? Мы говорим о маме!
Ирина подошла к окну, посмотрела на тот же двор, те же лавочки. Только сейчас они казались уже не такими мирными.
— Оля, я понимаю. Понимаю, что тебе тяжело. Но пять лет я была рядом с ней каждый день. Пять лет я не могла никуда поехать, никого привести в гости, даже заболеть нормально — потому что она сразу начинала паниковать. И знаешь что? За эти пять лет она ни разу — слышишь, ни разу! — не спросила, как дела у меня. Что меня беспокоит, чего я хочу, о чём мечтаю.
— Она старый человек, ей тяжело...
— А мне легко было? — голос Ирины дрогнул, но она взяла себя в руки. — Оля, я не бросила маму. Она живёт с тобой, вы рядом друг с другом. Но я больше не буду жить только её интересами.
Молчание в трубке затягивалось. Потом Ольга тихо сказала:
— Знаешь, а мама была права. Говорила, что ты изменилась. Стала какой-то... чужой.
— Возможно. — Ирина неожиданно для себя улыбнулась. — А может, наоборот — стала собой.
После того как связь прервалась, Ирина ещё долго стояла у окна. Тревога никуда не делась. Даже усилилась.
Неловкое воссоединение
Платформа в Екатеринбурге встретила Ирину холодным ноябрьским ветром и Олиным принуждённо-радостным голосом:
— Ирочка! Наконец-то!
Обнялись как-то неловко, сестра пахла незнакомыми духами и усталостью.
По дороге домой Ольга говорила без умолку — про работу, про Димину учёбу в университете, про планы на выходные. Только про маму молчала. И это молчание висело в машине тяжелее любых слов.
— А как мама? — не выдержала Ирина.
— Увидишь сама. — Оля крепче сжала руль. — Она... готовилась к твоему приезду. Весь день волновалась.
Квартира Ольги всегда казалась Ирине игрушечной — всё маленькое, аккуратное, каждая вещь на своём месте. Сейчас этот порядок выглядел напряжённым. Как будто дом замер в ожидании.
— Мама, Ира приехала! — крикнула Ольга в сторону комнаты.
— Иду, иду...
Раиса Ивановна появилась в дверях с тростью в руке и осторожной улыбкой на лице. За два месяца она постарела — или Ирина просто отвыкла её видеть?
— Ирочка, доченька. — Мама подставила щёку для поцелуя. — Как ты похудела. Совсем на себя не похожа.
"Началось", — подумала Ирина.
— Мам, нормально я выгляжу.
— Нормально, нормально... А лицо какое-то усталое. Работаешь много? Или опять с этими своими цветочками возишься? Говорила же тебе — это всё ерунда. Лучше бы замуж вышла.
Ольга быстро вмешалась:
— Мам, Ира только приехала. Давай сначала поужинаем, а потом будем разговаривать.
За столом все делали вид, что всё хорошо. Мама расспрашивала про пермские новости, Ольга подкладывала еду, Ирина старательно изображала заинтересованность. Но каждая пауза звучала неестественно, каждая реплика — как заученная.
— А помнишь, как мы раньше все вместе сюда приезжали? — сказала мама, когда они пили чай. — Ты, Ирочка, всегда в угол забивалась с книжкой. А Ольга мне помогала на кухне. Такая хозяйственная была...
— Мам, — негромко предупредила Ольга.
— Что "мам"? Правду говорю. Одна дочка всегда была рядом, а другая... — Раиса Ивановна многозначительно вздохнула.
Ирина поставила чашку на стол. Тихо, аккуратно.
— Мама, я тоже была рядом. Пять лет.
— Ну да, была. А потом решила, что устала.
— А ты не устала? — вопрос сорвался сам собой.
Раиса Ивановна выпрямилась, по-птичьи наклонила голову:
— Я мать. Матери не устают.
— Устают, — тихо сказала Ирина. — Ещё как устают.
Повисла такая тишина, что слышно было, как на кухне капает кран.
Ссора на кухне
Раиса Ивановна легла спать в десять — как всегда, по режиму. Ольга долго возилась, укладывая маму, принося лекарства, поправляя подушки. Ирина сидела в гостиной и смотрела в окно на огни ночного города. Чужого города, где она всегда была гостьей.
— Ну что, поговорим наконец? — Ольга вошла на кухню, где Ирина заваривала очередной чай.
— О чём?
— Да не делай вид, что не понимаешь! — Голос сестры дрожал от усталости. — О том, что происходит. О том, почему ты вдруг решила, что можешь просто взять и умыть руки.
Ирина медленно помешала чай ложечкой.
— А ты решила, что можешь меня судить?
— Я ничего не решала! Мне просто пришлось всё на себя взять, когда ты заявила, что тебе "неудобно".
— Неудобно? — Ирина подняла голову. — Оля, ты хоть понимаешь, что говоришь? Пять лет я отдала этой "удобности"! Пять лет я жила в режиме сиделки! Забыла, что такое встретиться с подругами, сходить в театр, просто поспать до обеда в выходной!
— А кто тебя заставлял?
Вопрос прозвучал как пощёчина. Ирина застыла с кружкой в руках.
— Что?
— Кто заставлял? Мама просила переехать к тебе? Или ты сама решила, что должна за ней ухаживать?
— Она была одна! После папиной смерти совсем растерялась, плакала каждый день...
— И что? — Ольга села напротив, скрестила руки на груди. — Она взрослый человек. Могла бы и сама справляться. Или попросить помощи, если нужно. А ты взяла и решила за неё всю жизнь устроить.
— Я хотела помочь.
— Нет. Ты хотела быть хорошей дочкой. В глазах мамы, в своих собственных глазах. И знаешь что самое смешное? Всё равно не получилось. Мама всё равно была недовольна — то лекарство не то, то еда не такая, то внимания мало.
Ирина поставила кружку на стол так резко, что чай расплескался.
— А ты-то где была все эти годы? Раз в месяц позвонить — это вся твоя помощь?
— Меня никто не приглашал! — взорвалась Ольга. — Ты так прекрасно справлялась одна! Такая самоотверженная, такая заботливая! А когда я предлагала приехать, помочь, ты отвечала: "Да нет, мы справляемся". Мы!
Сестры смотрели друг на друга через стол. В глазах Ольги стояли слёзы.
— Знаешь, что мама мне сказала, когда переехала? — голос Ольги стал тише. — "Наконец-то я живу с дочкой, которая меня любит". Приятно было это слышать?
— Очень, — глухо ответила Ирина. — Особенно после того, как пять лет слушала, какая я плохая хозяйка, какая невнимательная, какая эгоистка.
— Тогда какого чёрта ты терпела?
— Не знаю. — Ирина вдруг почувствовала, как из неё уходят силы. — Наверное, надеялась, что когда-нибудь она скажет спасибо. Или хотя бы поймёт, что я стараюсь.
Ольга протянула руку через стол, но Ирина отодвинулась.
— Оля, мне нужно понять кое-что. Ты взяла маму к себе потому, что хотела ей помочь? Или потому, что хотела доказать мне, какая я плохая?
Долгая пауза. Ольга смотрела в свою кружку.
— Не знаю, — наконец призналась она. — Честно не знаю.
Разговор с юристом
Вернувшись в Пермь, Ирина несколько дней не могла найти себе место. В квартире стало слишком тихо — даже музыка не помогала. Работала механически, с цветами возилась без удовольствия. Мысли всё время возвращались к разговору с Ольгой на кухне.
В четверг, не выдержав, набрала номер юридической консультации.
Офис оказался крохотным — две комнатки на первом этаже старого дома. Юрист, женщина лет сорока пяти, выслушала Ирину внимательно.
— Понимаете, — сказала она, когда Ирина закончила рассказ, — юридически обязанности по уходу за престарелыми родителями у детей действительно есть. Но заставить исполнять эту обязанность принудительно практически невозможно. Особенно если родитель не нуждается в опеке или попечительстве.
— А если мама подаст в суд? Потребует алименты?
— Может подать. Но должна будет доказать, что действительно нуждается в материальной помощи. Если пенсия позволяет жить, а дополнительный уход не требуется по медицинским показаниям...
— То есть я могу не переживать?
Юрист внимательно посмотрела на Ирину.
— А вы переживаете из-за возможного суда или из-за чувства вины?
Вопрос застал врасплох. Ирина помолчала.
— Из-за вины, наверное.
— Тогда вам нужно не с юристом разговаривать, а с семьёй. — Женщина подалась вперёд. — Знаете, я часто вижу такие ситуации. Взрослые дети годами жертвуют собой, а потом чувствуют вину за то, что хотят жить своей жизнью. А между тем семейные вопросы можно решать по-взрослому.
— То есть как?
— Сесть и договориться. Без обид, без претензий — просто честно. Кто что может дать, кто готов на что пойти. Составить неформальное соглашение — кто за что отвечает, как распределяются расходы, как часто встречаетесь.
— А если не согласятся?
— Тогда это уже не ваша проблема. Вы предложили взрослое решение. Если его отвергают, значит, предпочитают драмы и обиды.
Выйдя на улицу, Ирина долго шла пешком, думая. Неформальное соглашение... А что, если действительно попробовать? Не как капитуляция, не как извинение — а как предложение жить честно?
Дома села за стол, взяла ручку и лист бумаги. Что она готова дать? На что согласна? А чего точно не хочет?
Писать оказалось труднее, чем думать. Первый вариант вышел слишком холодным. Второй — слишком оправдательным. Третий порвала, не дочитав до конца.
Только к вечеру получилось что-то похожее на то, что хотела сказать.
Письмо как способ говорить
Ирина писала письмо три дня. Каждый вечер садилась за стол, брала ручку и начинала сначала. Получалось либо слишком жёстко, либо слишком мягко. То звучало как обвинение, то как оправдание.
В конце концов решила — пусть будет просто. Просто и честно.
"Дорогие мама и Оля,
хочу поговорить с вами о том, как нам дальше жить. Не ругаться, не выяснять, кто прав, а кто виноват — а именно договориться.
За прошедшие месяцы я много думала. О семье, о том, что мы друг другу должны, и о том, чего хотим. Поняла одну простую вещь: мы все устали от недосказанности.
Я готова участвовать в маминой жизни. Готова помогать материально — допустим, треть от всех расходов, связанных со здоровьем и лекарствами. Готова навещать — раз в два месяца приезжать в Екатеринбург или принимать у себя в Перми. Готова звонить — каждые выходные.
Но я больше не готова жить чужой жизнью. Не готова отчитываться, почему не звоню каждый день. Не готова выслушивать упрёки в том, что "бросила" или "изменилась". И не готова жертвовать своими планами каждый раз, когда кому-то покажется, что я "должна".
Оля, ты взяла на себя очень много. Может быть, слишком много. Если тебе тяжело — давай подумаем, как перераспределить нагрузку. Может, маме стоит поискать сиделку на несколько часов в день? Или рассмотреть вариант с центром дневного пребывания для пожилых людей?
Мама, я знаю, тебе кажется, что я стала хуже относиться к тебе. Это не так. Я просто стала лучше относиться к себе. И хочу, чтобы наши отношения строились не на чувстве долга, а на желании общаться.
Если это предложение покажется вам неприемлемым — тогда давайте честно об этом скажем. Лучше признать, что мы не сошлись характерами, чем годами мучить друг друга упрёками.
Я не прошу прощения за то, что хочу быть счастливой. Но и не обвиняю вас в том, что вы хотите того же. Ира."
Перечитав письмо в последний раз, Ирина сложила его в конверт и написала адрес. Завтра отправит. А пока пусть полежит на столе — как решение, которое она наконец приняла.
Странно, но впервые за месяцы почувствовала облегчение. Не потому что проблема решилась — а потому что она перестала от неё убегать.
Диалог через видеосвязь
Ольга позвонила через неделю. По скайпу — видимо, хотела видеть лицо.
Первые минуты они просто смотрели друг на друга через экран. Ольга выглядела уставшей — тёмные круги под глазами, волосы небрежно собраны в хвост.
— Получила твоё письмо, — сказала она наконец.
— И?
— Мама два дня не разговаривала со мной. Говорила, что я воспитала сестру неправильно. — Ольга криво улыбнулась. — Как будто я старше тебя на двадцать лет, а не на три года.
— А ты что думаешь?
— Я думаю... — Ольга помолчала, подбирая слова. — Ира, я хочу тебе кое-что сказать. Только ты не обижайся, ладно?
— Говори.
— Я взяла маму не потому, что хотела ей помочь. Я взяла её из злости. На тебя. Мне казалось несправедливым, что ты просто взяла и решила жить для себя. А я всю жизнь была "хорошей дочкой" — звонила, приезжала, интересовалась. И вдруг оказалось, что этого мало. Что "хорошая дочка" — это та, которая отказывается от всего ради мамы.
Ирина молча слушала.
— И знаешь, что я поняла за эти месяцы? — продолжала Ольга. — Мама никогда не будет довольна. Никогда. Ей всегда будет мало внимания, заботы, жертв. Потому что она не умеет быть счастливой. Она умеет только требовать счастья от других.
— Оль...
— Нет, дай досказать. Вчера она мне заявила, что у тебя "кризис среднего возраста", и что это пройдёт, и что ты ещё вернёшься и попросишь прощения. И я вдруг поняла — она ждёт не помощи от нас. Она ждёт капитуляции.
На экране Ольга потёрла глаза.
— Твоё письмо... оно правильное. Я согласна на твои условия. И мама согласится, потому что выбора у неё нет. Но ей это не понравится. Готова к этому?
— Готова, — твёрдо сказала Ирина. — А ты готова к тому, что мы с тобой можем наконец стать сёстрами, а не конкурентками за право называться хорошей дочкой?
Ольга неожиданно засмеялась — впервые за весь разговор искренне.
— Знаешь, я даже не помню, когда мы в последний раз просто болтали. Не о маме, не о проблемах — просто так.
— Тогда давай попробуем. Как дела на работе?
И они проболтали ещё полчаса. О работе, о погоде, о фильмах. Как обычные сёстры, которым просто интересно друг с другом.
Весна и финальная тишина
Май в Перми выдался тёплым и солнечным. Ирина проснулась от того, что кто-то тихонько возился на кухне. Глянула на часы — половина седьмого утра.
— Мам, ты чего так рано встала?
— Не спится, — донёсся ответ. — Иди завтракать, я кашу сварила.
Раиса Ивановна приехала три дня назад. По новому расписанию — раз в два месяца, на неделю. Поначалу держалась настороженно, словно ждала подвоха. Но постепенно оттаяла.
— Красиво у тебя теперь, — сказала она вчера, разглядывая переставленную мебель. — Просторно. А цветы как хорошо растут — видно, что хозяйка счастливая.
За завтраком мама была непривычно молчаливой. Ела кашу маленькими ложечками, время от времени поглядывая на дочь.
— Ира, — сказала она наконец. — А ты замуж не хочешь? Совсем?
Ирина чуть не поперхнулась чаем. Обычно этот вопрос звучал как обвинение. А сейчас — как просто вопрос.
— Хочу. Если встречу подходящего человека.
— А как встретишь, если сидишь дома?
— Не сижу. Хожу в театр, встречаюсь с друзьями. Записалась на курсы флористики — может, новое дело начну.
— Это хорошо, — неожиданно одобрила мама. — Женщина должна быть интересной. А то превратишься в домоседку и никому не будешь нужна.
Ирина посмотрела на мать внимательно. Когда это она стала такой... разумной?
— Мам, а тебе нравится жить у Ольги?
Раиса Ивановна задумалась, медленно помешивая чай.
— Знаешь... поначалу думала — вот, наконец-то дочка, которая меня ценит. А потом поняла — Ольга взяла меня не из любви. Из какого-то долга. Или чтобы тебе доказать что-то. — Она подняла глаза на Ирину. — Это неприятно, когда понимаешь, что ты — способ сведения счётов между детьми.
— А здесь тебе как?
— Здесь... — мама помолчала. — Здесь ты не пытаешься быть хорошей дочкой. Ты просто живёшь. И мне с тобой спокойно. Не надо играть роль немощной старушки, которой всё тяжело.
Ирина отложила ложку.
— Мам, а почему раньше ты постоянно была недовольна? Когда я рядом жила?
— А ты не понимаешь? — Раиса Ивановна грустно улыбнулась. — Ты жертвовала собой ради меня. Каждый день я видела, как ты устаёшь, как тебе тяжело, как ты отказываешься от своих желаний. И чувствовала себя обузой. А когда человек чувствует себя обузой, он начинает злиться. На себя, на других, на весь мир.
— Почему же не сказала?
— А что бы это изменило? Ты бы начала ещё больше стараться, ещё больше жертвовать. У тебя такой характер — всё на себя берёшь.
Они допили чай в тишине. Потом мама встала, подошла к окну.
— Ты стала другой, — сказала она, не оборачиваясь. — Раньше ты всё время чего-то боялась — не угодить, расстроить, разочаровать. А теперь... теперь ты просто живёшь. И мне кажется, что ты впервые стала настоящей.
— Мам...
— Не надо ничего говорить. — Раиса Ивановна повернулась. — Я хочу, чтобы ты была счастливой. По-настоящему счастливой. А не такой, какой я хотела тебя видеть.
Ирина встала, подошла к маме, обняла. Крепко, но без отчаяния. Просто обняла дочь мать.
— Знаешь, — тихо сказала она, — мне кажется, мы наконец-то стали семьёй. Не идеальной, не такой, как в книжках. Но настоящей.
За окном пели птицы, солнце играло на листьях фикуса, и в квартире было тихо. Но эта тишина больше не пугала. Она была наполнена покоем — тем самым, которого Ирина искала всю жизнь, не зная, что он находится не в отказе от себя, а в принятии.
Вечером мама будет смотреть сериал, Ирина — читать книгу. Они поужинают вместе, поговорят о погоде и планах на завтра. Обычный семейный вечер. Только теперь каждая из них будет в нём собой.
А через четыре дня мама поедет обратно к Ольге. И это тоже будет правильно. Потому что любовь — это не жертва. Любовь — это свобода выбирать, как жить.