Любовь толкнула дверь кухни и замерла на пороге. Тишина давила на плечи, словно тяжёлое одеяло. Ещё вчера здесь пахло жареной картошкой и дешёвыми сигаретами Ольги, а теперь... теперь только пустота и слабый запах моющего средства. Она провела рукой по выключателю — свет вспыхнул, обнажив знакомую до боли кухню. Белые занавески, которые она сама вышивала десять лет назад, стол с потёртой клеёнкой, холодильник, весь в магнитиках от разных городов.
На столе лежал сложенный пополам листок. Любовь узнала почерк Ольги — размашистый, с наклоном, как учили в советской школе. Пальцы дрожали, когда она разворачивала записку.
"Люба, ты поступила жестоко. Я думала, мы семья. А ты оказалась такой же эгоисткой, как все. Больше не звони мне."
Вот и всё. Тридцать лет дружбы, помощи, бессонных ночей, когда она выхаживала Ольгу после запоев, оплачивала её долги, терпела хамство — всё умещалось в несколько строчек. Любовь опустилась на табуретку и тяжело выдохнула. На душе было пакостно, как после ссоры с близким человеком, когда понимаешь — назад дороги нет.
Телефон завибрировал. Вика. Дочь звонила редко, обычно по делу или в праздники. Любовь посмотрела на экран и нажала на зелёную трубку.
— Мам, это правда? — голос Вики звучал устало, без обычной теплоты. — Ольга звонила, рыдала в трубку. Говорит, ты её выгнала.
— Вика, я...
— Мам, как ты могла? Она же твоя сестра! У неё теперь вообще нет денег, негде жить. Я не понимаю, что на тебя нашло.
Любовь прикрыла глаза. Конечно, Ольга первой добралась до дочери. Конечно, рассказала всё в своём духе — она жертва, а злая тётка выставила бедную родственницу на улицу.
— Послушай меня внимательно, — Любовь постаралась, чтобы голос звучал твёрдо. — Ольга три года жила у меня. Три года не работала, не убиралась, не платила за коммунальные. Она привела сюда своего дружка, они пили, курили, орали до утра. Я терпела. А потом она решила, что имеет право на половину квартиры.
— Но мам...
— Но что? — Любовь встала, прошлась по кухне. — Я должна была отдать ей мою квартиру? Ту, за которую я двадцать лет кредит платила? В которой ты выросла?
В трубке повисла тишина. Потом Вика вздохнула:
— Не знаю, мам. Просто... ты всегда всем помогала. А тут вдруг стала такой жёсткой. Это на тебя не похоже.
— А может, пора? — Любовь снова села, положила голову на руку. — Может, пора перестать всех спасать за свой счёт?
— Я не знаю, что тебе сказать. Мне нужно подумать.
Гудки. Дочь повесила трубку. Любовь посмотрела на чёрный экран телефона и вдруг почувствовала, как подступают слёзы. Неужели она и правда поступила жестоко? Неужели стала эгоисткой, как написала Ольга?
За окном уже темнело. Октябрьский вечер опускался на город, неся с собой холод и тоску. Любовь встала, включила чайник и достала из шкафа единственную чашку. Теперь чай можно было заваривать только на себя.
Видеозвонок и материнская вина
Прошло три дня. Три дня тишины, которая звенела в ушах громче любого крика. Любовь ходила по квартире, словно по чужой территории — всё было на своих местах, но ощущалось иначе. Пустота в комнате, где жила Ольга, зияла, как рана. А хуже всего было то, что Вика так и не перезвонила.
В субботу утром, когда Любовь сидела за столом с кофе и листала новости в телефоне, экран высветил входящий видеозвонок. Вика. Любовь поправила растрёпанные волосы, натянула улыбку и приняла вызов.
Лицо дочери появилось на экране — усталое, с тёмными кругами под глазами. За её спиной виднелась белая стена съёмной квартиры в Москве, где Вика жила уже пятый год.
— Привет, мам.
— Викуль, как дела? Как работа?
— Всё нормально. — Дочь отвела взгляд в сторону. — Слушай, я думала об Ольге. Может, ты правда перегнула палку?
Любовь поставила чашку на стол. Значит, так. Значит, и дочь теперь против неё.
— Вика, ты не знаешь всей правды.
— Какой правды? — голос дочери стал резче. — Мам, ты всю жизнь твердила мне, что семья — это святое. Что родственников нужно поддерживать. А теперь выгоняешь сестру на улицу.
— Она мне не сестра! — Любовь не выдержала. — Она двоюродная, мы с ней в детстве даже не общались. А когда её бросил муж и она осталась без работы, я её к себе взяла. Из жалости.
— Из жалости? — Вика прищурилась. — Мам, ты себя слышишь? Когда я была маленькая, ты мне говорила, что Ольга — твоя любимая сестрёнка.
— Я многое говорила, когда ты была маленькая. — Любовь потёрла виски. — Хотела, чтобы ты выросла доброй. Но доброта и глупость — разные вещи.
Вика наклонилась ближе к камере. В её глазах читалось недоумение.
— Мам, я тебя не узнаю. Что с тобой случилось? Раньше ты последнюю рубашку отдала бы нуждающемуся.
— А знаешь, что со мной случилось? — Любовь встала из-за стола, взяла телефон в руки. — Я поняла, что у меня есть право на собственную жизнь. На свою квартиру. На покой.
— На покой? В пятьдесят восемь лет? Мам, ну что за бред?
— Бред? — Любовь почувствовала, как внутри разгорается злость. — Бред это то, что я тридцать лет всех спасала! Твоего отца от его алкоголизма спасала — он меня бросил. Ольгу от её проблем — она решила, что я ей квартиру должна. Тебя от всех трудностей оберегала — ты теперь живёшь в другом городе и звонишь раз в месяц!
— Мам, при чём здесь я?
— А при том! — слёзы подступили к горлу, но Любовь сдержалась. — При том, что я всю жизнь жила для других. А для себя — ничего. И когда я впервые решила что-то сделать для себя, все дружно стали меня обвинять в эгоизме!
В трубке повисла тишина. Вика смотрела куда-то в сторону, явно обдумывая слова матери.
— Мам, я не хотела тебя обижать.
— Не хотела, но обидела. — Любовь села обратно на стул. — Ты знаешь, что Ольга последние полгода пыталась доказать, что имеет право на половину моей квартиры? Что нашла каких-то юристов, которые сказали ей, что длительное проживание даёт права?
— Серьёзно?
— Серьёзно. И когда я ей сказала съезжать, она стала угрожать судом. Вот тебе и любимая сестрёнка.
Вика покачала головой.
— Я не знала.
— Не знала, потому что не интересовалась. — Любовь посмотрела дочери в глаза через экран. — Викуль, я тебя не упрекаю. Ты взрослая, у тебя своя жизнь. Но не суди меня, не разобравшись.
— Мам, прости. Я... я подумаю. Мне нужно время.
— Думай. — Любовь кивнула. — Только помни: иногда быть доброй к одним означает быть жестокой к себе. А я устала быть жестокой к себе.
Дочь отключилась. Любовь положила телефон на стол и обхватила голову руками. Материнское сердце болело — дочь не поняла, осудила, отдалилась. Но что-то внутри подсказывало: она поступила правильно. Впервые за много лет — правильно.
Юрист и горькая правда
Марина Петровна из соседней квартиры была из тех женщин, которые умеют появляться в нужный момент с нужными словами. В понедельник утром она постучалась к Любови с баночкой домашнего варенья и участливым взглядом.
— Любушка, милая, как дела? Слышала, что у тебя тут перемены случились.
Любовь пригласила соседку на кухню, заварила чай. Марина была на пять лет старше, но выглядела моложе — ухоженная, всегда при макияже, с аккуратной стрижкой. Работала раньше в суде секретарём, поэтому разбиралась в юридических тонкостях лучше многих.
— Знаешь, Марин, вся семья теперь считает меня стервой. Дочь не разговаривает, Ольга всем рассказывает, какая я жестокая.
— А ты что, сомневаешься в своём решении? — Марина пристально посмотрела на подругу.
— Не сомневаюсь. Но... тяжело, когда все против тебя.
— Любушка, а ты к юристу обращалась? Проверила свои права?
— Зачем? Квартира моя, документы на руках.
— Дорогая, ты наивная. — Марина покачала головой. — Если человек живёт в квартире долго, у него могут появиться права. Особенно если он делал ремонт за свой счёт или платил коммунальные. Тебе нужна консультация.
На следующий день Любовь сидела в кабинете юриста на втором этаже старого офисного здания. Алексей Викторович оказался мужчиной лет сорока пяти, в строгом костюме, с усталыми глазами человека, который видел всякое.
— Расскажите ситуацию подробно, — попросил он, включив диктофон.
Любовь рассказала. Про то, как взяла Ольгу три года назад, как та обещала найти работу и съехать. Про то, как обещания превратились в требования, а потом в угрозы.
— Она платила коммунальные услуги? — спросил юрист.
— Нет. Обещала, но не платила.
— Делала ремонт?
— Переклеила обои в своей комнате. Но это я их покупала.
— Есть письменное соглашение о проживании?
— Какое соглашение? Она родственница, я её из жалости взяла.
Алексей Викторович откинулся в кресле и потёр переносицу.
— Любовь Ивановна, вы поступили правильно, что выселили её сейчас. Ещё полгода — и у неё действительно появились бы основания претендовать на часть жилплощади.
Любовь почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— То есть она не блефовала?
— Не совсем. При определённых обстоятельствах суд мог бы признать её право пользования квартирой. А там недалеко и до собственности. Особенно если бы она доказала, что вкладывала средства в содержание жилья.
— Но она же не вкладывала!
— А как это доказать? — юрист пожал плечами. — У вас есть расписки? Чеки? Свидетели? В нашей практике были случаи, когда люди годами судились из-за подобных ситуаций.
Любовь молчала, переваривая услышанное. Значит, она не только поступила правильно, но ещё и вовремя. Ещё немного — и лишилась бы собственного дома.
— А что теперь делать, если она подаст в суд?
— Не бойтесь. — Алексей Викторович улыбнулся в первый раз за всю встречу. — У вас сильная позиция. Квартира ваша по документам, Ольга Сергеевна была временным жильцом, никаких взносов не делала. Максимум, что ей грозит — это признание права на временное проживание. Но и то маловероятно.
Выходя из офиса, Любовь почувствовала странное облегчение. Впервые за последние дни голос внутри неё не шептал "ты поступила жестоко". Наоборот — он говорил: "ты поступила умно".
По дороге домой она зашла в продуктовый и купила себе кусок хорошего сыра и бутылку красного вина. Не для того, чтобы заглушить боль, а чтобы отметить. Отметить своё право на собственную жизнь, которое она так долго не решалась использовать.
Дома Любовь села за кухонный стол, налила вина в красивый бокал, который обычно доставала только по праздникам. Сыр оказался действительно вкусным — с лёгкой остротой и насыщенным ароматом. За окном шёл дождь, но в квартире было тепло и тихо.
Тишина больше не давила. Она обнимала.
Приезд дочери и правда о прошлом
Вика приехала в субботу утром на электричке. Любовь встречала её на вокзале, волнуясь, как перед первым свиданием. Дочь выглядела усталой — тёмное пальто, чёрная сумка через плечо, привычное для мегаполиса выражение лица. Они обнялись сдержанно, как полагается взрослым людям, которые ещё не до конца разобрались в своих отношениях.
— Как доехала? — спросила Любовь, когда они садились в автобус.
— Нормально. Народу мало было.
Дорога домой прошла в неловком молчании. Любовь показывала пальцем на новые магазины и кафе, а Вика кивала и смотрела в окно. Обе понимали — разговор предстоит серьёзный.
Дома Вика прошла по квартире, как по музею детства. Заглянула в свою бывшую комнату, где теперь стояла швейная машинка и гладильная доска. Остановилась у двери комнаты, где жила Ольга.
— А здесь что теперь?
— Пока ничего. Проветриваю. Запах сигарет едва выветрился.
Вика толкнула дверь. Комната была пустой — только старый диван-кровать, который остался от прежних хозяев квартиры, и следы на обоях от снятых картин и фотографий.
— Здесь раньше была твоя детская, — тихо сказала Любовь. — Помнишь кроватку с розовым балдахином?
— Помню. — Вика провела рукой по дверному косяку, где до сих пор были заметны карандашные отметки её роста. — А потом я переехала в большую комнату, а сюда Ольга.
За обедом они говорили о работе, о московских ценах, о планах Вики на отпуск. Осторожно обходили главную тему. Но после борща с домашней сметаной, когда пили чай с вареньем, Вика наконец решилась:
— Мам, расскажи мне про Ольгу всю правду. Не ту, которую ты рассказывала мне в детстве, а настоящую.
Любовь отставила чашку. Вот и пришло время честности.
— Ольга была дочерью маминой сестры. Жили они в посёлке под Тулой, бедно. Когда Ольге исполнилось восемнадцать, она приехала в город поступать в техникум. Мама попросила меня приютить её на время.
— И ты согласилась?
— Я была молодой, глупой. Думала — ну что, месяц поживёт и съедет. А Ольга оказалась... хитрой. Она умела нравиться, когда ей что-то было нужно. Сначала просила ещё неделю, потом ещё месяц. А потом вообще перестала спрашивать разрешения.
Вика слушала молча, изредка кивая.
— В техникум она так и не поступила. Зато быстро нашла парня с машиной, забеременела. Я думала, теперь-то точно съедет. А она заявила, что с ребёнком ей некуда идти, и осталась рожать здесь.
— Постой, — Вика нахмурилась. — А где этот ребёнок?
— Сделала аборт на седьмом месяце. Сказала — передумала. — Любовь потёрла лоб. — Я тогда ещё не понимала, что это был способ остаться в квартире подольше.
— Господи...
— Это ещё не всё. После аборта она впала в депрессию, начала пить. Я её выхаживала, к врачам водила, лечила. А она мне постоянно твердила: "Ты же видишь, мне плохо. Я не могу сейчас никуда уехать."
Вика встала из-за стола, подошла к окну.
— Мам, а почему ты мне никогда этого не рассказывала?
— Потому что стыдно было. Стыдно, что позволила собой манипулировать. А потом ты родилась, и мне стало не до Ольгиных проблем. Я думала, она наконец-то найдёт свою дорогу.
— Но она же уехала, когда я была маленькая? Вышла замуж?
— Да. За водителя дальнобойщика. Я думала — всё, избавилась. А через десять лет звонок: "Люба, муж бросил, работы нет, помоги." И снова те же песни про то, что ей некуда идти.
Вика обернулась к матери.
— И ты опять согласилась?
— А что мне оставалось делать? Сказать "нет" родственнице? Ты тогда в Москву уехала, мне стало одиноко. Подумала — ну поживёт немного, потом устроится.
— А она не устроилась.
— Она даже не искала работу. Первые полгода говорила, что депрессия после развода. Потом начала утверждать, что болеет. Потом привела своего дружка — безработного алкоголика. Они тут пили, курили, орали по ночам.
Любовь встала, подошла к дочери, положила руку ей на плечо.
— Вика, я правда три года терпела. Оплачивала коммунальные за двоих, покупала продукты на троих. А когда попросила хотя бы убирать за собой — она обиделась. Сказала, что я к ней придираюсь.
— А когда ты решила выгнать её?
— Когда поняла, что она считает мою квартиру своей. Она стала приглашать друзей, не спрашивая. Переставлять мебель. А однажды заявила, что раз прожила здесь три года, то имеет право остаться навсегда.
Вика прислонилась лбом к стеклу.
— Мам, прости. Я не знала.
— Не знала, потому что я скрывала. Боялась, что ты подумаешь плохо обо мне. Что скажешь — какая же ты тряпка, мама.
— Я бы никогда так не сказала.
— А что ты скажешь сейчас?
Вика повернулась, посмотрела матери в глаза.
— Сейчас я скажу, что ты молодец. Что жаль только — не выгнала её раньше.
Любовь почувствовала, как с души слетает тяжёлый камень. Дочь поняла. Простила. А может быть, впервые по-настоящему увидела свою мать — не идеальную женщину из детских воспоминаний, а живого человека с правом на ошибки и правом на защиту себя.
Вечером они вместе мыли посуду и планировали, что будут делать с освободившейся комнатой.
— А может, кабинет устроим? — предложила Вика. — Компьютер поставим, книжные полки.
— Или мастерскую, — мечтательно сказала Любовь. — Я давно хотела заняться рукоделием серьёзно.
— Мам, а ты знаешь, что это первый раз за много лет, когда мы так разговариваем?
— О чём?
— О твоих желаниях. Раньше ты всегда говорила только о том, что нужно другим.
Любовь задумалась. Дочь была права. Сколько лет прошло с тех пор, как она в последний раз подумала о том, чего хочет лично она? Сколько лет она жила чужими потребностями?
— Никогда не поздно начать жить для себя, — тихо сказала она.
— Никогда не поздно, — согласилась Вика.
В зале суда — момент истины
Ольга всё-таки подала в суд. Повестка пришла через месяц после их разговора с Викой — казенная бумага, которая превратила семейный конфликт в официальное дело. "Об установлении права пользования жилым помещением" — так назывался иск. Любовь читала эти строчки и удивлялась — неужели их отношения дошли до того, что теперь их будет разбирать судья?
В здании суда пахло старой мебелью и чьим-то страхом. Любовь пришла за полчаса до назначенного времени, села на скамейку в коридоре и наблюдала за людьми. Кто-то листал документы, кто-то нервно курил на улице, кто-то шёпотом разговаривал с адвокатами. Все выглядели напряжённо.
Ольга появилась за пять минут до начала заседания. Любовь её не сразу узнала — бывшая золовка похудела, постарела, пальто на ней висело мешком. За ней шёл мужчина лет тридцати пяти в мятом костюме — видимо, адвокат. Ольга увидела Любовь и отвернулась, демонстративно став спиной.
— Дело номер... — секретарь зачитала номер. — Прошу в зал.
Зал оказался маленьким, с высокими окнами и портретом президента на стене. Судья — женщина лет пятидесяти с усталыми глазами — попросила всех представиться. Любовь назвала своё имя и почувствовала, как дрожат руки. Всё-таки страшно было.
— Итак, — судья посмотрела в документы, — истец требует признания права пользования жилым помещением, ссылаясь на длительное проживание и ведение общего хозяйства. Истец, изложите ваши требования.
Адвокат Ольги поднялся, откашлялся.
— Уважаемый суд, моя доверительница проживала в спорной квартире в течение трёх лет. За это время она вкладывала средства в ремонт, оплачивала коммунальные услуги, вела хозяйство. Внезапное выселение нарушило её права.
Любовь слушала и не верила ушам. Какие коммунальные? Какой ремонт? Адвокат врал не краснея, а Ольга кивала, словно подтверждая каждое слово.
— Ответчик, ваши возражения?
Любовь встала. Сердце стучало так громко, что, казалось, это слышно всему залу.
— Ваша честь, я взяла свою двоюродную сестру из жалости. У неё закончился брак, не было работы. Я думала — поживёт немного, встанет на ноги, съедет. Но она не работала, не платила за квартиру, не убиралась. А в последние месяцы ещё и привела своего знакомого, который тоже жил у меня за мой счёт.
— У вас есть доказательства оплаты коммунальных услуг ответчиком?
— Конечно, нет. Потому что она их не оплачивала. — Любовь достала из папки квитанции. — Вот счета за последние три года. Все оплачены мной.
Судья взяла квитанции, внимательно изучила.
— А доказательства ремонта?
— Она переклеила обои в одной комнате. Обои покупала я, это подтвердят чеки из строительного магазина.
Ольга вдруг встала с места.
— Ваша честь, она говорит неправду! Я помогала по хозяйству, готовила, убиралась. Я считала эту квартиру своим домом!
— Считала — не значит имела право, — спокойно ответила Любовь. — У меня есть документы о собственности, есть чеки об оплате коммунальных услуг. А у неё есть только претензии.
Судья постучала молотком.
— Истец, сядьте на место. Продолжаем разбирательство в установленном порядке.
Адвокат Ольги попытался представить свидетеля — соседку, которая якобы видела, как Ольга покупала продукты для общего стола. Но женщина путалась в показаниях, не могла точно назвать даты, и было видно, что говорит с чужих слов.
— А теперь давайте разберёмся с сутью дела, — судья сняла очки, протёрла их. — Истец утверждает, что имеет право на проживание в квартире ответчика. Но никаких документальных подтверждений финансового участия в содержании жилья не представлено. Более того, ответчик предоставила доказательства того, что несла все расходы самостоятельно.
Любовь почувствовала, как по спине пробегает облегчение. Судья говорила спокойно, но в её тоне слышалось понимание ситуации.
— Истец, вы можете доказать, что заключали с ответчиком какое-либо соглашение о совместном проживании?
— Мы же родственники! — воскликнула Ольга. — Какие соглашения между родственниками?
— Именно такие, которые защищают права обеих сторон, — сухо ответила судья. — Родство не даёт автоматического права на чужую собственность.
Заседание длилось час. Адвокат Ольги пытался давить на жалость — говорил о тяжёлом материальном положении истца, о том, что ей некуда идти. Но судья была неумолима — закон есть закон.
— Суд постановляет, — наконец произнесла она, — в удовлетворении иска отказать. Доказательств возникновения права пользования жилым помещением у истца не представлено. Ответчик действовала в рамках своих законных прав собственника.
Ольга вскочила с места.
— Это несправедливо! Она выбросила меня на улицу! Где справедливость?
— Справедливость в том, что каждый имеет право на свою собственность, — спокойно ответила судья. — Заседание окончено.
Выходя из зала, Любовь почувствовала странную пустоту. Она выиграла, но радости не было. Была только усталость и облегчение от того, что всё закончилось. В коридоре Ольга догнала её.
— Люба, постой.
Любовь обернулась. Ольга стояла рядом, и впервые за много месяцев в её глазах не было злости. Только усталость.
— Что?
— Я не думала, что дойдёт до суда.
— А я не думала, что ты подашь в суд.
— Мне адвокат сказал, что у меня есть шансы.
— У тебя были шансы остаться, если бы ты вела себя по-человечески, — Любовь застегнула пальто. — Но ты выбрала другой путь.
Ольга кивнула, отвела взгляд.
— Наверное, ты права. Я... я привыкла, что ты всё терпишь. Думала, и дальше будешь терпеть.
— Терпение тоже когда-то заканчивается.
Они стояли в коридоре суда, две женщины, которые когда-то считали себя близкими. Теперь между ними лежала пропасть из обид, разочарований и юридических документов.
— Люба, я не просила тебя брать меня к себе.
— Знаю. Но и не просила остаться навсегда.
Ольга кивнула и пошла к выходу. Любовь смотрела ей вслед и понимала — это конец. Конец длинной, мучительной истории, которая началась из жалости, а закончилась в зале суда.
На улице шёл мокрый снег. Любовь подставила лицо холодным каплям и впервые за много месяцев улыбнулась. Она была свободна.
Обои и детские записки
Через неделю после суда Вика снова приехала из Москвы — теперь уже с чемоданом и планами на долгие выходные. Они решили заняться ремонтом освободившейся комнаты и превратить её в кабинет. Любовь даже купила в строительном магазине новые обои — светлые, с мелким цветочным рисунком, совсем не похожие на те мрачные полосы, что висели там при Ольге.
— Мам, а помнишь, как я тут в куклы играла? — Вика осторожно отдирала старые обои, стараясь не порвать бумагу большими кусками.
— Конечно помню. У тебя целый кукольный дом был в углу.
— А потом ты мне кровать с балдахином поставила. Я чувствовала себя принцессой.
Они работали молча, каждая погружённая в свои воспоминания. Комната медленно освобождалась от прошлого — сначала исчезли тёмные полосы обоев, потом пятна от табачного дыма на потолке. Старые слои истории квартиры открывались, как археологические находки.
— Ой, смотри! — Вика остановилась у стены возле окна. — Здесь что-то написано.
Любовь подошла ближе. Под слоем обоев, которые наклеила Ольга, проступали детские каракули. Неровные буквы, выведенные карандашом: "Вика, 7 лет. Я живу в самой красивой комнате."
— Господи, я же это писала! — Вика засмеялась. — Помнишь, ты меня ругала, что стены порчу?
— Помню. А ты мне отвечала, что это не порча, а украшение.
Они продолжили снимать обои, и стена открывала всё новые детские послания. "Мама самая лучшая", "Здесь живёт Вика Петрова", "Не входить без стука". Любовь улыбалась, читая эти наивные записи. Сколько лет прошло, а буквы всё ещё видны.
— А вот это что? — Вика показала на угол, где из-под обоев выглядывал край какой-то бумажки.
Любовь осторожно поддела её ногтем. Это оказался листок из школьной тетради, сложенный вчетверо. Она развернула его и замерла.
"Тётя Люба, не сердись на меня. Я знаю, что иногда веду себя плохо. Но я правда тебя люблю. Ты для меня как вторая мама. Ольга, 1998 год."
Буквы были аккуратными, старательными — почерк девочки-подростка. Любовь помнила этот год. Ольга тогда действительно жила у неё несколько месяцев, после смерти своей матери. Восемнадцатилетняя, растерянная, она искала работу и место в жизни. И правда вела себя иногда плохо — не убиралась, приводила парней, включала музыку по ночам.
— Что там? — спросила Вика.
Любовь молча протянула дочери записку. Вика прочитала и тихо присвистнула.
— Ничего себе. Она тогда была совсем другой?
— Другой. — Любовь села на подоконник, всё ещё держа записку. — Молодой, глупой, но не злой. Я думала, она найдёт свою дорогу.
— А что случилось?
— Жизнь случилась. Неудачный брак, разочарования, пьянство. Она поняла, что проще жить за чужой счёт, чем строить свою жизнь.
Вика продолжила снимать обои, а Любовь сидела и смотрела на записку. Странно — злости на Ольгу больше не было. Была только грусть о том, что могло бы быть, но не сложилось. О том, как наивная девочка превратилась в циничную женщину, которая решила, что весь мир ей должен.
— Мам, а ты её простила? — неожиданно спросила Вика.
— Простила. — Ответ прозвучал сам собой, без раздумий. — Но это не значит, что я готова снова с ней жить.
— В чём разница?
— Прощение — это когда ты отпускаешь обиду. А границы — это когда ты защищаешь себя от повторения ситуации.
Вика кивнула, словно поняла что-то важное.
— А записку оставим?
Любовь посмотрела на листок бумаги. В нём было что-то трогательное — память о времени, когда Ольга ещё умела любить не только себя.
— Оставим. Но не здесь. — Она аккуратно сложила записку и убрала в карман. — Положу в альбом с фотографиями. Пусть будет память о том, какой она была когда-то.
К вечеру они сняли все обои. Стены стояли голые, готовые к новой жизни. Комната казалась больше, светлее. В ней больше не было следов чужого присутствия — только воспоминания о детстве Вики и надежды на будущее.
— Знаешь, мам, — сказала Вика, убирая в мешок последние клочки старых обоев, — я горжусь тобой.
— За что?
— За то, что ты наконец научилась говорить "нет". За то, что защитила свой дом. За то, что простила, но не забыла урок.
Любовь обняла дочь. В этой пустой комнате, среди мусора и пыли, она чувствовала себя счастливее, чем за последние несколько лет. Потому что впервые за долгое время она была честна с собой и с теми, кого любила.
— А завтра будем клеить новые обои, — сказала она. — И начнём новую историю этой комнаты.
Красивая пижама и новая жизнь
Месяц спустя Любовь делала то, чего не делала лет десять — покупала себе красивые вещи просто потому, что они ей нравились. В магазине женского белья она долго выбирала между двумя пижамами — одной практичной серой и другой небесно-голубой с кружевной отделкой. Раньше она бы взяла серую — дешевле, практичнее, не жалко стирать. Но сегодня рука потянулась к голубой.
— Очень красивая модель, — сказала продавщица. — Вам идёт этот цвет.
Дома Любовь примерила покупку перед зеркалом. Шёлк приятно холодил кожу, кружево на манжетах делало её руки изящнее. Когда она в последний раз носила что-то красивое дома? Когда вообще думала о том, как выглядит, оставшись наедине с собой?
Кабинет в бывшей Ольгиной комнате почти закончили. Светлые обои с мелкими розочками, белый письменный стол, книжные полки до потолка. Вика привезла из Москвы компьютер — сказала, что маме пора осваивать интернет всерьёз. На подоконнике теперь стояли цветы — фиалки в красивых горшочках, которые Любовь выбрала сама, не спрашивая ничьего мнения.
Вечером она заварила себе чай в красивом фарфоровом чайнике, который раньше доставался только по праздникам. Теперь каждый вечер был маленьким праздником — тишина, любимая книга, никто не требует внимания, заботы, денег. Сначала эта тишина казалась пугающей, а теперь обнимала, как старый друг.
Телефон зазвонил в половине девятого. Вика.
— Мам, как дела? Как кабинет?
— Всё замечательно. Сегодня повесила последнюю полку. Завтра начну расставлять книги.
— А я записалась на курсы фотографии! Помнишь, я в детстве мечтала стать фотографом?
— Помню. И очень рада, что ты вспомнила о своей мечте.
Они болтали полчаса — о работе, о планах, о мелочах. Лёгкий разговор матери и взрослой дочери, которые наконец перестали нести друг перед другом ответственность за чужое счастье.
— Мам, а как соседи? Не осуждают за историю с Ольгой?
— Марина меня поддерживает. А остальные... — Любовь пожала плечами, хотя дочь этого не видела. — Мне стало всё равно, что думают люди, которые не знают всей правды.
— Это правильно. Кстати, у меня новость.
— Какая?
— Я встречаюсь с одним парнем. Хорошим. Может быть, на Новый год привезу его познакомить.
— Буду рада. — И Любовь правда была рада. Не тревожно-рада, как бывало раньше, когда она переживала за каждый шаг дочери, а спокойно-рада. Вика взрослая, сама знает, что делает.
После разговора Любовь села в кресло с чашкой ромашкового чая. За окном уже стемнело — декабрьский вечер наступал рано. В квартире горел только торшер в углу, создавая уютный полумрак. Никто не требовал включить верхний свет, никто не смотрел телевизор на полную громкость, никто не курил на кухне.
Она открыла книгу — роман, который купила вчера в магазине. Давно хотела прочитать, но всё откладывала — то Ольга просила помочь с документами, то нужно было идти в поликлинику по её делам, то выслушивать жалобы на жизнь. Теперь время принадлежало только ей.
В половине одиннадцатого зазвонил домашний телефон. Любовь посмотрела на определитель — незнакомый номер. Она чуть не сбросила вызов, но что-то заставило ответить.
— Алло?
— Люба? Это Ольга.
Сердце ёкнуло. Три месяца молчания, а теперь звонок. Любовь сжала трубку крепче.
— Что тебе нужно?
— Я... я хотела сказать, что устроилась на работу. В клининговую компанию. Уборщицей.
— Это хорошо.
— И съехала от того мужика. Снимаю комнату в коммуналке.
— Тоже хорошо.
Пауза. Ольга явно ожидала другой реакции — вопросов, участия, может быть, предложения помочь.
— Люба, я поняла, что ты была права.
— В чём?
— Во всём. Я правда села тебе на шею. Правда думала, что ты мне обязана. И в суде вела себя гадко.
Любовь молчала. Не потому что не знала, что сказать, а потому что не хотела возвращаться в эту историю. Она была закрыта.
— Ольга, я рада, что у тебя появилась работа и жильё. Но мы больше не семья. Понимаешь?
— Понимаю. Я просто... хотела извиниться.
— Хорошо. Извинения приняты.
— И всё?
— И всё.
Ольга повесила трубку. Любовь посидела ещё немного с телефоном в руках, потом положила его на место. Странно — никаких эмоций. Ни жалости, ни злости, ни желания помочь. Просто констатация факта: один человек позвонил другому, извинился и исчез из жизни.
Она вернулась к книге. Герой романа как раз принимал важное решение — оставить работу, которая его не устраивала, и заняться тем, о чём мечтал с детства. Любовь улыбнулась. Никогда не поздно начать новую жизнь. Даже в пятьдесят восемь лет.
Перед сном она посмотрела на себя в зеркало — голубая пижама действительно шла ей больше, чем старая серая. В отражении она увидела женщину, которая наконец научилась заботиться о себе не меньше, чем о других. И поняла — это самый важный урок, который она выучила за всю свою жизнь.
Завтра она пойдёт записываться на курсы компьютерной грамотности. Вика права — пора осваивать новые возможности. А потом зайдёт в цветочный магазин — купит орхидею для кабинета. Просто потому, что орхидеи красивые, а красота нужна не только для других.