Ключи упали на пол с глухим стуком. Лариса подняла их, вздохнула и прошла на кухню. День выдался тяжелый — три экстренных поступления, нехватка персонала, а под конец смены еще и скандал с главврачом из-за недостающих препаратов. Хотелось просто сесть, снять туфли и выпить чаю.
На столе лежала записка, написанная знакомым размашистым почерком: "Лара, положи карту на тумбочку. Нужно за коммуналку заплатить и Димке на ремонт машины перевести. Я в гараже."
Она стояла и смотрела на эти строчки, а в голове крутилось что-то неприятное. Карта лежала в сумке, теплая от близости к телу. Лариса достала ее, покрутила в руках и положила рядом с запиской.
Тридцать два года назад, когда они только поженились, Анатолий говорил совсем другое:
— У нас все общее, Ларочка. Просто я лучше в деньгах разбираюсь, мужское это дело. Ты работай спокойно, а я буду следить, чтобы хватало на все.
Тогда это казалось заботой. Молодая, влюбленная, она с радостью отдавала зарплату — пусть муж думает о бюджете, ей и так хватало хлопот в больнице. Анатолий работал мастером на заводе, получал прилично, планировал покупки, откладывал на отпуск. Все было правильно и логично.
Но завод закрылся десять лет назад. Анатолий ушел на пенсию в пятьдесят пять, а она продолжала работать. Сначала медсестрой, потом старшей медсестрой, теперь вот заведующей отделением. Зарплата росла, ответственности прибавлялось, а домой она по-прежнему приходила к записке на столе.
— Ты что, ужин готовить не будешь? — донеслось из коридора.
Лариса вздрогнула. Анатолий стоял в дверях, вытирая руки тряпкой.
— Приготовлю, конечно, — она открыла холодильник. — Картошку пожарить?
— Давай. А карту не забудь на место положить.
— Уже положила.
Он кивнул и ушел в комнату включать телевизор. А она стояла у плиты и чистила картошку, и почему-то вспоминала, как в молодости они вместе ходили в магазин, вместе выбирали продукты, и он всегда спрашивал: "А тебе что хочется?" Когда это кончилось? Когда она перестала хотеть, а он — спрашивать?
Картошка шипела на сковороде, а в груди у Ларисы шипело что-то похожее на обиду. Странное чувство — будто впервые за много лет она задумалась о том, правильно ли все устроено в их семье.
Смех в ординаторской
— Ларисочка, ты не забыла, кому зарплату сегодня относить? — Марина Петровна расхохоталась, наматывая бинт на палец пациенту. — А то вдруг муж в кассу сдаст, как квартирную плату!
Остальные медсестры подхватили смех. Даже Светка, обычно серьезная, улыбнулась:
— Да ладно, Мариш, у них все по-честному. Анатолий Петрович хозяйственный, следит за бюджетом.
— Хозяйственный — это когда сам зарабатывает, — не унималась Марина. — А когда жена пашет, а он деньги распределяет... Это как же называется?
Лариса стояла у шкафа с лекарствами и делала вид, что ищет нужный препарат. Но руки дрожали, а в ушах звенело. Почему ей стало так неловко? Почему хочется защищаться?
— Мы просто... У нас так принято, — пробормотала она, не оборачиваясь.
— Ой, да ладно тебе! — Марина подошла поближе и понизила голос. — Лар, я не со зла. Просто странно как-то выглядит. Ты начмед, зарплата приличная, а домой идешь, как школьница с карманными деньгами.
— Не преувеличивай.
— Да? А когда ты последний раз сама себе что-то купила? Без разрешения?
Лариса повернулась. В глазах Марины не было насмешки — только участие и какая-то печаль.
— У меня все есть, что нужно.
— Это не ответ на мой вопрос.
А ведь правда — не ответ. Лариса попыталась вспомнить. Сапоги в прошлом году? Но она сначала показывала их Анатолию в интернете, спрашивала, не дорого ли. Новое пальто? Тоже с его одобрения. Даже крем для лица покупала только после его фразы: "Смотри, не трать лишнего".
— Мне пора на обход, — сказала она и быстро вышла из ординаторской.
В коридоре было тихо, пахло больничной едой и лекарствами. Лариса прислонилась к стене и закрыла глаза. В голове крутилась марининая фраза: "как школьница с карманными деньгами". И еще хуже: "ты аренду мужу платишь?"
Нет, это неправильно. Анатолий не чужой человек, он муж. Они семья. У них общий бюджет. Просто... просто он лучше в этом разбирается. Да?
Лариса открыла глаза и пошла по коридору. Но марининые слова шли следом, как назойливая мелодия, которую не выкинешь из головы.
Вторая карта
В Сбербанке было людно и шумно. Лариса стояла в очереди к консультанту и нервно теребила ручку сумки. Уже дважды хотела развернуться и уйти.
— Следующий!
Девочка за столом улыбнулась профессиональной улыбкой:
— Здравствуйте! Чем могу помочь?
— Мне... мне нужно открыть карту, — Лариса говорила тише обычного. — Зарплатную.
— Конечно! У вас уже есть зарплатная карта в нашем банке?
— Есть. Но я хочу еще одну.
Девочка не удивилась — видно, такие просьбы не редкость. Через полчаса Лариса вышла на улицу с новой картой в кармане. Маленький кусочек пластика, а на душе так тревожно, будто она украла что-то очень важное.
Дома Анатолий смотрел новости и даже не поднял головы, когда она вошла.
— Ужинать будем? — спросила Лариса.
— Давай. Кстати, завтра Димка приедет, нужно ему денег дать на учебу. Тысяч пятнадцать хватит.
Пятнадцать тысяч. Почти половина зарплаты. На учебу сыну, который уже третий раз поступает в институт и каждый раз бросает после первого курса.
— Хорошо, — сказала она.
А на следующий день, получив зарплату, Лариса перевела пятнадцать тысяч на основную карту, а остальное — на новую. Руки дрожали, когда она нажимала кнопки в банкомате.
Через три дня Анатолий заметил.
— Лара, а где остальные деньги? Тут только пятнадцать тысяч.
— Это все, что получила.
— Как это все? У тебя зарплата тридцать две. Ты что, премию прогуляла?
Лариса молчала. Он подошел ближе, нахмурился:
— Где деньги, Лариса?
— На второй карте.
— На какой еще второй карте?
— Я открыла новую. Хочу... хочу иметь свои деньги.
Анатолий смотрел на нее так, будто она сказала, что хочет лететь на Луну.
— Твои деньги? А мои что, чужие? Я тридцать лет эту семью на ногах держал! Квартиру купил, машину, дачу! А теперь ты мне не доверяешь?
— Дело не в доверии...
— А в чем? В чем, Лариса? Я плохо тратил наши деньги? Я на себя тратил? На водку, на баб?
Она отступила к окну. Анатолий был красный от возмущения, размахивал руками:
— Всю жизнь я думал о семье! О тебе, о сыне! А ты... ты как предательница какая-то! Тайком карты открываешь!
— Я не предательница, — тихо сказала Лариса. — Я просто хочу сама решать, на что тратить часть своих денег.
— Каких своих? У нас семья! У семьи деньги общие!
Она вышла на балкон и долго стояла, глядя на темный двор. Было холодно, но идти обратно не хотелось. Хотелось понять, почему она чувствует себя виноватой, хотя ничего плохого не сделала.
Разговор с дочерью
— Мам, что с тобой? Ты какая-то... потерянная, — Ира сидела за кухонным столом в своей квартире и внимательно смотрела на мать.
Лариса приехала без звонка, сказала, что просто хотела повидаться. Но дочь не обманешь — сразу поняла, что дело серьезное.
— Ничего особенного. Просто устала.
— Мам, ну что ты как маленькая? Говори, что случилось.
И Лариса рассказала. Про записки на столе, про насмешки коллег, про новую карту и скандал с Анатолием. Говорила и плакала, а Ира молча наливала чай и подвигала коробку салфеток.
— Понимаешь, я боюсь, — всхлипнула Лариса. — Боюсь принимать решения сама. Боюсь ошибиться. Он всегда все решал, а я привыкла. И теперь не знаю, как по-другому.
— Мам, — Ира взяла ее за руку. — Ты же не банковская карта. Ты человек. И имеешь право распоряжаться своей жизнью.
— Но он прав — у нас семья...
— Семья — это когда учитывают мнение всех. А не когда один командует, а другой молча выполняет.
Лариса вытерла глаза:
— Я не знаю, что делать. Мне страшно.
— А тебе не страшно так жить? Как сейчас?
Этот вопрос застал врасплох. Лариса задумалась. Страшно ли? Да, страшно. Страшно каждый день приходить домой и не знать, какое настроение у мужа, что он придумает на этот раз, сколько денег потребует и на что. Страшно чувствовать себя банкоматом в собственной семье.
— Страшно, — призналась она.
— Вот видишь. Мам, ты всю жизнь людям помогаешь, лечишь, спасаешь. Ты сильная. Просто забыла об этом.
— Но куда мне деваться? Квартира его, дача его...
— А ты сама что? Разве ты не человек без квартиры и дачи? Мам, у тебя работа, зарплата, люди тебя уважают. Ты можешь жить сама, если захочешь.
Ира встала, обняла мать:
— Я не говорю, что надо обязательно уходить. Может, с папой можно договориться, объяснить ему. Но ты должна понимать — у тебя есть выбор. Всегда есть выбор.
Лариса сидела в объятиях дочери и чувствовала, как что-то меняется внутри. Будто туман рассеивается, и вдалеке проступают очертания новой жизни. Пока неясные, пугающие, но возможные.
— Спасибо, доченька, — прошептала она. — Спасибо, что напомнила мне, кто я такая.
Два дня тишины
Скандал случился вечером в четверг. Анатолий узнал, что Лариса опять перевела деньги на свою карту, и взорвался. Кричал, обвинял в неблагодарности, вспоминал, как содержал ее, когда она студенткой была. Говорил, что она обнаглела, что работа ей в голову ударила.
А Лариса стояла и слушала, и вдруг поняла — он может кричать сколько угодно, но заставить ее отдать карту не может. Не может физически принудить. Может только давить, манипулировать, обижаться. Но решение принимать все равно ей.
— Знаешь что, — сказала она, когда он немного выдохся. — Я уезжаю на пару дней. Подумаю.
— Куда уезжаешь? К любовнику, что ли?
Лариса не ответила. Собрала сумку, взяла документы и деньги с новой карты. Анатолий смотрел недоверчиво — видимо, не ожидал, что она действительно уйдет.
— Далеко не уедешь, — бросил он ей вслед. — Сама вернешься.
На автовокзале она долго стояла у табло, не зная, куда ехать. Потом позвонила Марине:
— Можно к тебе на пару дней?
— Конечно! А что случилось?
— Потом расскажу.
Марина жила одна в двухкомнатной квартире на окраине города. Встретила с обычной заботливостью — накормила, напоила чаем, постелила на диване, не задавая лишних вопросов.
Два дня Лариса почти не говорила. Читала книги с марининой полки, смотрела в окно на незнакомый двор, перебирала старые фотографии, которые всегда носила в кошельке. Вот свадьба — она молодая, счастливая, в белом платье. Вот рождение Иры — Анатолий держит дочку на руках, улыбается. Вот дача, шашлыки, гости...
Когда они стали чужими? Когда перестали быть командой и превратились в начальника и подчиненного?
— Ты решила что-нибудь? — спросила Марина во второй вечер.
— Да, — сказала Лариса. — Решила.
Утром она собрала сумку и поехала домой. Не потому, что испугалась или передумала. А потому, что разговор с мужем все равно был неизбежен. И откладывать его дальше не имело смысла.
Возвращение
Анатолий сидел на кухне с кружкой чая и газетой. Когда Лариса вошла, поднял голову, но ничего не сказал. Лицо хмурое, обиженное.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — буркнул он и снова уткнулся в газету.
Лариса села напротив. Руки не дрожали — странно, она думала, что будет волноваться больше.
— Толя, нам нужно поговорить.
— О чем тут говорить? Нагулялась и вернулась.
— Я не гуляла. Я думала.
— И что надумала?
Она помолчала, подбирая слова. Хотелось сказать все правильно, без лишних эмоций.
— Я больше не буду отдавать тебе всю зарплату.
Анатолий отложил газету, посмотрел на нее внимательно:
— Это ультиматум?
— Нет. Это просто решение. Я оставлю половину себе. На коммуналку, продукты, общие расходы — без проблем. Но распоряжаться своими деньгами хочу сама.
— А если я не согласен?
— Это твое право. Но мое решение от этого не изменится.
Он встал, прошелся по кухне:
— Лара, ну что за ерунда? Мы тридцать лет прожили нормально!
— Нормально для тебя. А я устала быть банкоматом.
— Банкоматом? — он даже рассмеялся. — Да я всю жизнь о тебе заботился!
— Заботился или контролировал?
Анатолий остановился, нахмурился:
— В чем разница?
— В том, что заботиться — значит спрашивать, чего хочет человек. А контролировать — решать за него.
— Лара, я не понимаю, что с тобой стало. Раньше ты была нормальной женой.
— Раньше я была удобной женой. А теперь хочу быть просто собой.
Он смотрел на нее так, будто видел впервые. И, наверное, действительно видел. Не покорную Ларочку, которая кивает и выполняет, а женщину, которая умеет говорить "нет".
— И что дальше? — спросил он тихо.
— Дальше мы живем по-новому. Или не живем вовсе.
— Это угроза?
— Это реальность, Толя. Я не хочу ссориться, не хочу делить имущество или выяснять отношения. Но и жить как раньше тоже не буду.
Анатолий сел обратно за стол, долго молчал. Потом вдруг сказал:
— А я и не знал, что тебе так плохо со мной.
В его голосе не было злости — только растерянность и какая-то детская обида.
— Мне не плохо, — мягко сказала Лариса. — Мне тесно.
Новое утро
Квартира на первом этаже старого дома оказалась светлой и уютной. Два окна выходили во двор, где росла старая липа, и по утрам в комнату лился мягкий зеленоватый свет.
Лариса проснулась рано, как всегда, но в кровати не задержалась. Встала, сделала зарядку у открытого окна, заварила кофе в турке — давно хотела попробовать, но дома Анатолий признавал только растворимый.
За три месяца она обжилась. Повесила новые занавески — голубые, в мелкий цветочек. Купила швейную машинку и по вечерам шила себе блузки — оказалось, что после института руки все помнят. Поставила на подоконник фиалки и каждое утро разговаривала с ними, рассказывая планы на день.
Работа тоже наладилась. Главврач предложил повышение — заведующей всем отделением, с прибавкой к зарплате. Лариса согласилась не раздумывая. Раньше она бы сначала спросила у Анатолия, потом долго сомневалась. А теперь просто сказала "да" и почувствовала гордость за себя.
В субботу вечером в дверь позвонили. На пороге стоял Геннадий Иванович, хирург из соседнего отделения. В руках — букет астр и два билета в театр.
— Лариса Геннадьевна, не откажете составить компанию? — он улыбался немного смущенно. — Спектакль хороший, а одному как-то...
Она чуть не сказала "нет" автоматически — привычка спрашивать разрешения была еще сильна. Но потом посмотрела на астры, на добрые глаза Геннадия Ивановича и кивнула:
— Спасибо. С удовольствием.
В театре было хорошо. Старое здание, красные кресла, запах пыли и грима. Спектакль — классика, про любовь и верность. В антракте они пили чай в буфете и говорили о работе, о книгах, о том, как изменился город.
— А как вам живется одной? — спросил Геннадий Иванович. — Не скучно?
Лариса задумалась. Скучно? Нет, скорее наоборот. Каждый день приносил что-то новое — маленькое открытие, решение, которое она принимала сама.
— Знаете, — сказала она, — я думала, свобода — это страшно. Оказалось — это жизнь.
Он кивнул понимающе:
— Моя жена умерла пять лет назад. Сначала мне казалось, что я не смогу без нее. А потом понял — смогу. И это не предательство ее памяти, а просто продолжение жизни.
После театра они долго шли по вечернему городу. Говорили обо всем и ни о чем, смеялись над глупыми шутками, останавливались у витрин. Как давно Лариса не чувствовала себя просто женщиной, а не функцией в чьей-то жизни!
У подъезда Геннадий Иванович галантно поцеловал ей руку:
— Спасибо за вечер. Может, повторим как-нибудь?
— Обязательно, — сказала она и поняла, что говорит искренне.
Дома Лариса долго сидела у окна, попивая чай и глядя на звезды. Жизнь продолжалась. И она, наконец, была в ней главной героиней, а не статисткой в чужом спектакле.