Часть 9. Глава 3
После визита Черняховского не проходит и часа, как меня вызывает на ковёр наша и.о. главврача. Когда вхожу в её кабинет, Нора Леонидовна смотрит на меня с презрением и настороженностью, будто я – преступник, пойманный с поличным. Указывает на стул с видом, словно делает мне одолжение, предлагая присесть. В кабинете, кроме неё и меня, оказывается ещё Никита Гранин. Ну надо же, какой сюрприз! Зачем, интересно, она его сюда притащила? Думает, что в присутствии заведующего клиникой легче будет меня прижать? Или хочет показать, кто тут главный, разыграв спектакль с двумя действующими лицами против одного?
– Эллина Родионовна, – ледяным тоном, от которого, кажется, в кабинете похолодало на пару градусов, начинает Мороз. – Мне звонил зампредседателя Заксобрания Черняховский. Рассказал, какой кошмар устроили ваши подчинённые.
– Не мои, а мой, если бы действительно был виноват, – поправляю, стараясь держать голос спокойным. – Я имею в виду доктора Лебедева. Это первое, поскольку студент Красков у нас не трудится, а лишь проходит практику. Второе, никакого кошмара не было, а лишь…
– Грубейшее нарушение трудовой дисциплины и врачебной этики! – перебивает меня Мороз, повышая голос. Она будто репетировала эту фразу перед зеркалом. – Вы понимаете, чем это грозит всем нам и вам, как непосредственному руководителю, в первую очередь?
– Ничем, – отрезаю я, глядя ей прямо в глаза.
– Вот как? – Нора Леонидовна округляет глаза, словно я только что призналась в поджоге клиники. Она бросает взгляд на Гранина, явно ожидая, что тот кинется её поддерживать, но Никита сидит с таким безучастным видом, будто его заставили присутствовать на собрании садоводов. Еще бы! Будь Мороз поумнее, она бы знала, что Гранин против меня не пойдёт. И дело не только в нашей общей дочери или в том, что с некоторых пор его сын тоже часть нашей сложной семейной истории. Есть ещё соглашение, которое мы с ним заключили. Конечно, если Никита вдруг не решил втихаря его расторгнуть, не поставив меня в известность. Вот и проверим сейчас, насколько он держит слово.
Не получив от Гранина ожидаемой поддержки, Мороз, кажется, теряет почву под ногами, но быстро берёт себя в руки.
– Я требую, доктор Печерская, чтобы вы написали объяснительную, – заявляет главврач, чеканя каждое слово, будто зачитывает приговор, – где раскроете суть дела.
– Ничего я писать не стану, – отвечаю, не отводя взгляда.
У Норы Леонидовны от удивления приоткрывается рот. Похоже, в её голове не укладывается, что кто-то может так дерзко ей возражать. Напоминает мне директора школы, которая в своё время пялилась на меня такими же круглыми глазами, когда узнала, что я, старшеклассница, сохну по сыну Волховского мэра, а его родители называют это «гнусным безобразием». Тогда я была юной, пугливой и романтичной девчонкой, готовой расплакаться от одного строгого взгляда. Но теперь всё иначе. Спасибо Народной артистке СССР Копельсон-Дворжецкой, которая научила меня держать осанку и не сдаваться даже в самых критических ситуациях. И, конечно, Вежновцу, который, сам того не сознавая, показал, как выстраивать оборону, если главврач ведёт себя неадекватно.
– Да как вы смеете?! – шипит Мороз, и её голос дрожит от сдерживаемой ярости.
– Объяснительную вам предоставит доктор Лебедев, – спокойно продолжаю. – Соответствующее поручение я ему уже дала. Что касается студента Краскова, то… – не выдерживаю и позволяю себе лёгкую усмешку, – об этом вам предстоит поговорить с Марией Викторовной, его мамой. Уверена, она будет в восторге от перспективы обсудить поведение своего сына.
Лицо Норы Леонидовны становится багровым, как спелый помидор. Она понимает, что я права, но это её бесит ещё больше. Особенно, похоже, моя «строптивость», как она, наверное, это называет. Видимо, на прежнем месте работы её подчинённые дрожали от одного взгляда, а тут вдруг появилась я – та, кто не боится ни её ледяного тона, ни грозных намёков. «Мороз боятся, как огня» – звучит почти как анекдот, но, похоже, именно так и было до моего появления.
– Никита Михайлович, вы почему молчите? – Мороз резко поворачивается к Гранину, и в её голосе сквозит смесь визгливости и яда.
– А что я должен сказать? Студент Красков, так понимаю, сделал какую-то гнусность. Лебедев этого не заметил. Насколько я слышал о Валерии, он, конечно, тот ещё тип, но до такого бы не докатился. К тому же карьерист, дорожит своей репутацией и не стал бы рисковать. Так что, скорее всего, Красков действовал самостоятельно.
В кабинете повисает неловкое молчание. Мороз сидит с напряжённой спиной, и по её виду понятно, что она мечтает разорвать меня, как тузик грелку. Черняховский, судя по всему, крепко ей врезал по телефону, и теперь она пытается отыграться на мне. Гранин же сохраняет свой фирменный нейтралитет – «моя хата с краю, ничего не знаю». Я же просто хочу, чтобы этот цирк поскорее закончился.
– Вы мне объясните одну вещь, – говорю, прерывая затянувшуюся паузу. – Почему господин Черняховский так озаботился именно этой проблемой? С чего вдруг зампред Заксобрания лично звонит и.о. главврача из-за какого-то видео? Неужели у него нет дел поважнее? Или это как-то связано с его личными интересами?
Гранин пожимает плечом – сегодня у него это, похоже, любимый жест, будто он отмахивается от всех проблем мира. Нора Леонидовна, растерявшись, тоже не может ничего внятного ответить. Её глаза мечут молнии, но она вдруг понимает, что я не стану унижаться, писать объяснительные или брать вину на себя. Доктора Лебедева в обиду тоже не дам – не считаю его виноватым, и точка. Мороз явно рассчитывала на другой исход.
– Ладно, Эллина Родионовна, можете возвращаться к работе, – наконец выдавливает она недовольным тоном, словно проглотила лимон. Не получилось у неё выполнить приказ Черняховского. Разумеется, он и приказывать-то ей не имеет права – у нас ведь законодательно закреплено разделение властей. Но кто и когда это соблюдал? В советские времена тоже всё было наперекосяк: формальным главой государства считался один человек, а фактическим – совсем другой. И такая путаница тянулась чуть ли не до самого распада страны. Вот и сейчас: Черняховский – всего лишь народный избранник, представитель законодательной ветви власти. Какое, скажите на милость, он имеет отношение к исполнительной, к которой относится наша система здравоохранения?
Но попробуй Нора Леонидовна заикнуться об этом или, не дай бог, начать спорить – вылетит из своего кресла в тот же день. Леонид Максимович такого не простит и сделает всё, чтобы Мороз задвинули в какой-нибудь дальний угол, где она будет подписывать справки до конца карьеры.
Но что всё-таки за та женщина, о которой так озаботился Черняховский? Эта мысль не даёт мне покоя, крутится в голове, как заезженная пластинка. Кто она такая, что зампред Заксобрания лично ввязался в эту историю? Возвращаюсь в отделение, напряжённо обдумывая этот вопрос. Отвлекает появление бригады «Скорой» – привезли старушку 82 лет. Её уже осматривает доктор Володарский, а я прислушиваюсь к разговору.
Фельдшер, женщина с усталыми глазами, но живой улыбкой, рассказывает, что вызов был по поводу слабости: старушка не могла самостоятельно подняться с кровати. Когда бригада приехала, у пациентки обнаружили температуру под 39 градусов и «жестковатое дыхание». Термин, конечно, не из учебника, но я не спорю. Иногда простые слова лучше передают суть, чем заумная медицинская терминология, которая только запутывает, особенно если медик сам в ней плавает.
Понимаю, что здесь мне делать нечего – скорее всего, у бабушки пневмония, и Володарский разберётся. Выхожу в коридор, где меня догоняет фельдшер. Она хихикает, будто только что вспомнила анекдот. Мы давно знакомы – её бригада прикреплена к нашей клинике, и за годы работы я привыкла к её историям, которые порой звучат как сценарий комедии.
– Что случилось? – спрашиваю, уже предчувствуя, что сейчас услышу нечто эпичное.
– Вызов был вообще отпадный, – начинает она, едва сдерживая смех. – Представляете, приезжаем на адрес, а там частный сектор. Домик, забор, на калитке табличка: «Осторожно!» Мы сразу напряглись: вдруг собаки? Сколько раз уже было – заходишь, а там какой-нибудь пёс размером с телёнка! Открывает дверь женщина, спрашиваем: «Вы родственница?» Она: «Нет, соседка». «Собаки есть?» «Нет». «А где больная?» – «Там, – показывает в сторону домика. – И козлы тоже».
– Козлы? – переспрашиваю, думая, что ослышалась.
Фельдшер кивает, её глаза искрятся от веселья.
– Заходим, смотрим… мама дорогая! Пикассо бы обзавидовался такому сюжету. Сельский сюрреализм в чистом виде! Представьте: комната, на кровати с панцирной сеткой, под двумя толстенными одеялами лежит старушка, только голова торчит. А у изголовья, как телохранители на посту, сидят два козла.
– В смысле?! – я уже не могу сдержать улыбку.
– Натурально! Настоящие, как в песенке, только не гуси: один белый, другой серый. У обоих такое выражение, будто они всё про нас знают и вообще не рады видеть. Стоим, боимся подойти. У них же рога и копыта, чем отбиваться? Укладкой не помашешь, у меня, правда, есть перцовый баллончик, но не в комнате же его распылять – старушке и нам конец придёт. А она, представляете, спокойно так говорит: «Не бойтесь, они добрые. Это Пушкин и Лермонтов, Саша и Миша. Я без них заснуть не могу. Проходите». Мы к ней, начинаем осмотр, а получается целый консилиум: один козёл недоверчиво нюхает стетоскоп, другой тянется к укладке, будто хочет стащить бинт и пожевать. В общем, решаем везти бабулю в клинику, предлагаем транспортировку. А она качает головой: «Я только с козлами поеду, без них никак, они мне душу лечат».
Я не выдерживаю и начинаю смеяться, представляя, как эта старушка с двумя козлами-«поэтами» прибывает в наше отделение. Картина достойна кисти какого-нибудь авангардиста.
– И что дальше было? – спрашиваю, вытирая слёзы от смеха.
– Как всегда в таких случаях, – фельдшер пожимает плечами, но глаза её всё ещё смеются. – Долго убеждали, звонили родственникам. В итоге уговорили лечь в больницу. Козлы остались дома под присмотром соседки, а бабуля пообещала, что будет звонить им по телефону, чтобы «не скучали».
Фельдшер быстро прощается и спешит к машине «неотложки», а я стою в коридоре, всё ещё улыбаясь. Эта история с козлами немного разрядила напряжение, но вопрос о Черняховском и той таинственной женщине всё ещё крутится в голове. Надо будет копнуть глубже – что-то подсказывает, что тут не всё так просто. В голове крутится идея позвонить капитану Илье Рубанову – он всё-таки сотрудник полиции, и если кто и может пролить свет на эту мутную историю, то это он.
Но тут же одёргиваю себя: неудобно втягивать Илью в такие дела. Да и что я ему скажу? «Илья, проверь, кто там у Черняховского в любовницах?» Смех, да и только. Тогда вспоминаю карточку вызова, которую заполнила бригада. Там был телефон соседки той самой барышни – любительницы свечей, романтичной музыки и долгих ванн с бокалом вина. Может, позвонить ей и прямо спросить, кто к этой даме в гости ходит? Представляю, как она удивится: «А вам-то что за дело?» И правда, любопытство – не порок, а большое свинство, как говаривала моя бабушка.
Но я же должна понять, из-за чего весь этот сыр-бор! Не Черняховского же самого спрашивать, в конце концов. Хотя мысль о том, чтобы набрать зампреда Заксобрания и с невинным видом поинтересоваться, что за женщина так его взволновала, кажется почти соблазнительной. Улыбаюсь, представляя его реакцию, но быстро отбрасываю эту идею – слишком рискованно.
Внезапно телефон в кармане оживает, и я вздрагиваю от неожиданности. На экране высвечивается имя – Гранин. Ну, конечно, Никита, кто же ещё? Отвечаю, и из трубки доносится его голос, пропитанный привычной смесью иронии и веселья.
– Нора злая на тебя, как чёрт, – хохочет он, будто только что услышал лучший анекдот в своей жизни.
– За что? – спрашиваю, хотя уже догадываюсь, что дело в недавнем разговоре.
– За Черняховского, конечно, – продолжает он, и слышу, как давится смехом. – Ты что, правда не в курсе?
– Не понимаю. При чём он? – действительно теряюсь. Что такого натворил Климент, что сам зампред Заксобрания вцепился в это дело?
– А ты разве не знаешь, кого Климент на видео снял и выложил? – Никита делает паузу, явно наслаждаясь моментом.
– Нет, – честно признаюсь, чувствуя, как внутри закипает любопытство.
– Это же любовница зампреда, – и Никита заливисто хохочет.
Я замираю, пытаясь осмыслить его слова. Климент Красков снял на видео любовницу зампреда Заксобрания и выложил это в сеть? Мой мозг отказывается укладывать эту информацию в голове. Студент-практикант умудрился вляпаться в такой скандал? И Лебедев, выходит, тоже в этом замешан? Чувствую, как по спине пробегает холодок. Это уже не просто нарушение дисциплины, это бомба.
– Погоди, Никита, – перебиваю смех Гранина.
– Ты серьёзно? Откуда знаешь?
– Да есть свои источники, – он ещё посмеивается, но голос становится серьёзнее.
– Господи, – выдыхаю, чувствуя, как голова начинает гудеть. – И что теперь? Нора хочет повесить это на меня?
– Ну, не совсем, – тянет Гранин. – Она хочет, чтобы ты взяла Лебедева в оборот, поскольку Климента нельзя – сын Клизмы всё-таки. Нашла, на кого спихнуть ответственность, чтобы самой не огрести от Леонида Максимовича. А Черняховский, похоже, ей уже мозг вынес.
Молчу, переваривая информацию. Любовница зампреда. Это объясняет, почему он так вцепился в эту историю. Не просто нарушение этики, а личный интерес. И, судя по всему, интерес серьёзный, раз он не постеснялся звонить Норе лично.
– И что мне теперь делать? – спрашиваю, хотя сама понимаю, что ответа от Гранина ждать не стоит. Он мастер давать советы, когда его не просят, но в серьёзных делах предпочитает держаться в стороне.
– А ты не бери в голову, – беспечно отмахивается он. – Пусть Нора сама разбирается. Ты же Лебедеву уже дала поручение написать объяснительную. А с Климентом пускай его мамаша возится. Главное – держи дистанцию. Черняховский, конечно, мужик влиятельный, но не царь, чтобы нас всех под каток пускать.
– Легко тебе говорить, – бурчу, но в его словах есть смысл. Надо выждать и не лезть на рожон.
– Ладно, Элли, не парься. Если что, я на твоей стороне, – добавляет он, и почти верю в его искренность. Почти. Потому что Никита Гранин всегда на стороне только самого себя.
Что же мне теперь делать? Мороз оказалась между молотом и наковальней. С одной стороны Клизма, с другой – Черняховский. Да, ее положению не позавидуешь. А хуже всего, что она уже придумала, кого во всём обвинить – доктора Лебедева. Не скажу, что он мне нравится, даже совсем наоборот. Но я не имею права невиновного человека сдавать на съедение. Тем более – он мой подчинённый.