Часть 9. Глава 1
Звёзды. Так много! Огромный, дымчатый фрагмент Млечного пути, похожий на просыпанные бриллианты, раскинулся во всё небо, и еще – тишина. Но совсем не мёртвая, не опасная, а такая добрая, убаюкивающая, наполненная неумолчным стрёкотом сверчков и редкими пересвистами какой-то неизвестной пичуги, выбравшейся из дневного укрытия на ночную охоту. Родион засмотрелся в бездонную звездную красоту, он лежал на спине и глубоко, полной грудью вдыхал прохладу летней ночи, пахнущую пылью, полынью и едва уловимым металлическим привкусом недавнего боя.
Было так хорошо, покойно. Ни тебе назойливого жужжания дронов, ни свиста мин и снарядов, ни сухих, злых выстрелов автоматического оружия, – ничего, словно он оказался на другой планете или, по крайней мере, за сотни вёрст от того места, где его накрыло сначала одним взрывом, а потом, стоило пошевелиться и подать признаки жизни, то и вторым, – это был спикировавший с этих самых равнодушных небес дрон-камикадзе.
«Наверное, я всё-таки умер, – без особого страха подумал Раскольников, и на душе сразу стало грустно. – Очень жаль, вот Маруся-то расстроится…» И, словно в ответ на его рассуждение, пришло воспоминание об увиденной фотографии, а вместе с ней – болезненное, острое как нож осознание того, что нет у него больше любимой девушки. Была, да вся вышла, и отношения с ней разорвались, словно гнилая ткань, растянутая в разные стороны сильными руками, потому что Маруся… предала. Тут же тупо заныло где-то внизу, в ногах, Родион попробовал пошевелиться, и боль из тупой превратилась в острую, режущую.
– Тихо! – шёпотом проворчал кто-то рядом, и боец сразу узнал этот голос. Узнал и несказанно обрадовался: значит, не один тут лежит, на этом перепаханном большими и маленькими воронками поле, давно ставшим «ничейной землей»!
– Сусанин, ты!.. – проговорил Раскольников, но тут же осёкся: сказано же было молчать. Но как тут удержаться, если рядом находится свой! Живой, настоящий!
– Я, кто же еще, – проворчал голос. Тёмная фигура, до этого сливавшаяся с землёй, чуть приподнялась. – Был бы поумнее, так лежал бы сейчас на койке в блиндаже, третий сон досматривал, а вместо этого валяюсь тут с тобой на сырой земле, простатит зарабатываю.
– Прости, но…
– Да захлопнись ты уже, дурная голова, – буркнул Сусанин, и получилось у него как-то незлобно совсем, по-отечески. – Вот скажи мне, философ: какого чёрта ты сюда попёрся? Решил в одиночку всех врагов укокошить? Какая муха тебя укусила и куда?
Родион ощутил, что краснеет. В ночной темноте всё равно не видно было, но щекам стало горячо. По телу прокатилась жгучая волна стыда. Но на вопрос он не ответил, решив узнать сначала, что с ним.
– Меня сильно зацепило?
– Нет, осколками ноги посекло, и всё. Жить будешь, даже бегать. Через пару недель заживёт, станешь, как новенький. Я забинтовал, как смог, даже обезбол тебе колоть не стал, чтобы в сознании был. Голова болит?
– Немного и тошнит чуток. В ушах звенит.
– Контузия лёгкая. Тошнота, звон в ушах и головная боль – классические симптомы! – с интонацией опытного медика произнёс штурмовик. – Ты вообще везучий, Родя. Как вернёшься домой, не забудь ангелу-хранителю своему самую толстую свечку, какую только в церкви найдёшь, поставить. Ну, если верующий, конечно, – ответил Сусанин, проверяя повязку на его ноге.
– Да.
– Это правильно. Без Бога в нашем деле только вперёд ногами, – вполне серьёзно сказал опытный штурмовик, протягивая Родиону флягу. – На, глотни. Немного. Но всё-таки на вопрос ответь. Зачем ты сюда рванул? На глупого не похож, на дезертира тоже. Из-за бабы психанул, да? Шерше ля фам?
Раскольников в ответ только глубоко и печально вздохнул, и этот вздох был красноречивее любых слов.
– Она мне изменила. С офицером. Майором одним. Я фото увидел… Вернусь, башку ему отверну, – прорычал Родион сквозь сжатые зубы.
– Это в госпитале твоем, что ли?
– Угу.
– Ишь, смелый какой. И чего добьёшься? Тебя на пожизненное упекут, а она другого себе отыщет, майора или даже кого повыше. Слышал я, полковник у вас там один командует. Нашёл из-за кого страдать! Если рога тебе наставила, пока ты тут кровь проливаешь, значит, дешёвка она, и нечего ради нее башку под пули подставлять! – Сусанин был настолько категоричен, что даже голос чуть повысил, но тут же вспомнил, где они, и шепотом обругал себя: – Тьфу ты, чёрт.
Некоторое время лежали молча. Тишину снова заполнил лишь стрёкот сверчков. Сусанин положил свою тяжёлую, мозолистую руку на плечо Родиона.
– Жизнь твоя дороже любой измены, понял? Выживем – всё наладится. А такие, как она, сами себя наказывают. Пустыми остаются. Теперь лежи тихо, ждём темноты погуще, потом поползём к своим.
Родион молча кивнул, чувствуя, как под тяжёлой ладонью товарища жгучая обида и злость понемногу отступают, уступая место простой, но такой важной сейчас благодарности.
Прошло полчаса, не меньше.
– Может, к нашим двинем? – с надеждой в голосе предложил Раскольников, которому до смерти надоело лежать на сырой, холодной земле. Сусанин в ответ издал горлом какой-то булькающий звук, в котором смешались презрение и злость.
– Умник! – услышал Раскольников насмешливо-злобное. – Ты головой своей чугунной подумал, где мы? Здесь минное поле кругом, причём, судя по всему, смешанное. А в небе фэпэвишки летают. Ночью они, конечно, видят хуже, но если у них камера с тепловизором, то мы для них как две лампочки на новогодней ёлке. Если не первое нас на куски размажет, то второе наверняка добьёт.
– Что же делать тогда? – совсем растерялся молодой солдат, чувствуя, как липкий страх снова подкатывает к горлу.
– Комару хвост приделать! – огрызнулся Сусанин. – Лежать и не отсвечивать. Ждать. Не знаю!
Родион невольно хмыкнул.
– Чего смешного нашёл? – недовольно, почти на грани рыка, спросил штурмовик.
– Да так… Ну ладно я психанул, сам не знаю, чего творил, перед глазами словно красная пелена была, хотелось то ли всех на западе переубивать, то ли самому в ноль выпилиться. Но ты-то, Сусанин… ты чего за мной побежал, если знал, что тут мины кругом? Ты же опытный.
– Тебя, балбеса, пожалел, – после долгой паузы, нехотя проворчал штурмовик. – Думал, догоню быстро, за шиворот схвачу и обратно утащу. А ты рванул, как чокнутый заяц, которого солью под хвост ошпарили. Еле успел догнать. Хорошо, тот «комик» сбить успел, пока он второй раз на тебя не зашёл.
– Так это ты меня спас, получается? – с искренним удивлением осознал молодой солдат.
– Лучше бы я в окопе оставался, чай пил, – буркнул Сусанин, но в его голосе не было злости, только усталость.
– Спасибо, век помнить буду.
– Ты век этот проживи еще, умник. Ладно, хватит сопли жевать. Полежали, отдохнули, пора. Давай двигать к нашим.
– А как же мины? И дроны? – не понял Родион.
– Каком кверху! – ответил штурмовик, уже переходя от слов к делу. – Ползи точно за мной, след в след. Руки ставь, куда я ставил, колени – туда же. Никакой самодеятельности, понял? Если я замираю, ты замираешь и не дышишь. Если выкинешь еще какую-нибудь штуку, как сегодня, здесь оставлю, сам будешь потом добираться, как сумеешь. Как принял?!
– Принял, – твёрдо ответил Родион.
Сусанин проворчал опять что-то обидное про городских интеллигентов и медленно, как огромная черепаха, пополз на восток, к своим. Стоило начать двигаться, и Родион ощутил боль в ногах. Не настолько сильную, чтобы скрипеть зубами и заходиться стоном, но достаточно чувствительную, тупую, ноющую, вспыхивающую острыми иглами при каждом неловком движении.
Он снова посмотрел на свои ноги, замотанные так, что казались вдвое толще. Старший товарищ постарался, потратив на глупого новичка весь свой индивидуальный перевязочный пакет. Бинтов было так много, что Раскольников поначалу даже испугался, решив, что Сусанин ему наврал про незначительные ранения. Но поскольку, превозмогая боль, смог двигаться, понял: всё не так уж плохо. Он видел в госпитале тех, кому пришлось намного хуже: с оторванными конечностями, изрешеченных пулями и осколками. Они метались в бреду на койках, просили дать им умереть или еще больше обезболивающего. «А я еще ничего, – подумал Родион, ползя по холодной, влажной земле и чувствуя ладонями острые края мелких камней, – если ползти могу и сознание не теряю».
И тут снова накатило, как приступ тошноты: Маруся, её улыбка, майор Прокопчук… Та проклятая фотография, которую ему прислал «доброжелатель», по-прежнему лежала в кармане штанов, жгла бедро. Солдат остановился, засунул руку в карман, достал снимок, а потом, сжав зубы, разорвал его на мелкие, неровные клочки и швырнул в сторону. Ветер подхватил их и унёс в темноту.
Раскольников решил, что больше не станет вспоминать предательницу. Захотела она отдаться такому отвратному, слизкому уроду, как Прокопчук, с его вечно потными ладонями и сальным взглядом? Пусть развлекается дальше! Да, было горько и жутко обидно, ведь на этой гадине Родион не просто жениться хотел, а даже венчаться! То есть мечтал прожить всю жизнь, и вот чем всё обернулось.
В груди образовалась холодная, звенящая пустота. Он решил, что если получит увольнительную по ранению, то поедет домой, к матери. На прежнее место службы даже заглядывать не станет. Единственный человек, к которому его там тянуло, была Маруся, а она… Она умерла для него в тот момент, когда он увидел это фото.
Родион так задумался, что не заметил, как Сусанин впереди застыл, и ткнулся подбородком в пятку его ботинка. Штурмовик тут же прошептал нечто очень злобное, Раскольников ответил «Прости» и тоже прекратил двигаться. Прошла минута, потом вторая, молодой солдат не выдержал и спросил, что происходит.
– Мина происходит, – рыкнул Сусанин, – вот что!
– Так давай ее обползём.
Ответом стал сначала новый, не слишком длинный, поток нецензурного красноречия, потом штурмовик счёл нужным ответить:
– Я и так не вижу почти ни черта! Не мешай!
Родион предусмотрительно промолчал, чтобы не нарываться. Он слышал впереди какое-то тихое шуршание, едва различимый металлический лязг, тяжелое дыхание Сусанина и понял: тот разбирает опасное устройство. Молодой солдат нервно сглотнул, представив, что будет, если у старшего товарища не получится. Если мина противотанковая, обоих разметает по полю на многие десятки метров. Если противопехотная, то может сильно посечь шрапнелью, и тогда… Что будет тогда, думать не хотелось.
Минуты потянулись еще медленнее. На востоке начало светлеть небо, – летние ночи короткие, – и это означало, что если до рассвета не успеют добраться к своим, то придётся закапываться, как двум кротам, в нору и сидеть в ней еще почти сутки, боясь даже нос наружу высунуть. Представив, каково это, Раскольников поёжился. Ну ладно, есть и пить можно, а как насчёт… других естественных потребностей? Справлять их прямо… под себя, что ли?
Неожиданно Сусанин двинулся дальше, Родион поспешил за ним и вскоре увидел немного в стороне обезвреженную противопехотную мину. Ощутив, как по спине пробежал холодок, солдат решил поскорее о ней забыть, чтобы снова не уткнуться в штурмовика.
Они ползли так еще, наверное, с час, прежде чем не услышали впереди суровый голос:
– Стой! Кто ползёт?!
– Сусанин и… Процент, – неожиданно сказал ползущий впереди.
– Ядрёна кочерыжка! – послышалось радостное, и к ним из окопа потянулись руки, чтобы поскорее стащить с простреливаемого пространства.
Едва оба бойца тяжёлыми мешками свалились внутрь, как небо над нейтральной полосой осветилось ракетой. Она стремительно взмыла вверх, затем словно замерла на большой высоте, поливая пространство мертвенно-белым светом, и стала медленно опускаться. Но по-прежнему, на удивление, было страшно тихо. Никто нигде не стрелял на многие километры вокруг.
– Сусанин, ты, старый бродяга! – приветствовал штурмовика командир отделения. – Вот не ожидал, что ты такой ерундой заниматься станешь! Ладно этот, – короткий взгляд на Родиона. – Но ты-то чего?!
– Да сам не знаю, – пожал плечами Сусанин. – Пожалел балбеса.
– Ладно, молодец, что сам живой и его вытащил, – сказал старший сержант. – Ты сам как, Аника-воин?
– Нормально… вроде, – снова ощущая, как ему стыдно, сказал Родион.
– Идти можешь?
– Вроде…
– Ладно, вас ротный ждёт. Обоих. Приказал, как появитесь, сразу к нему. Готовьте вазелин, девочки, – хмыкнул командир отделения.
Сусанин вздохнул. Неприятно получать от начальства. Но что поделаешь: если вляпался, так самому и отмываться.
– А почему Процент? – спросил Родион, пока шли в блиндаж.
– По кочану да по капусте, – проворчал Сусанин. – Сам думай.
Раскольников раскинул мозгами и хмыкнул. Нормально так у старшего товарища ассоциативный ряд сработал. В романе «Преступление и наказание», в честь главного героя которого его назвал нерадивый папаша, самая мерзкая – это старуха-процентщица. Вот и отомстил Сусанин молодому бойцу за пережитый страх.
Столько витиеватых выражений, в которых непечатные слова соединялись предлогами и союзами, Родиону за всю жизнь услышать не приходилось. По сравнению с ротным Сусанин, который тоже использовал просторечные выражения, был просто маленьким мальчиком, плохо выговаривающим незнакомые слова. Капитан же оказался своего рода виртуозом. Он минут десять разносил обоих в пух и прах, а потом заявил, что имеет полное право применить для них дисциплинарный арест. Однако вместо этого сначала приказал Раскольникову немедленно отправиться в медвзвод, чтобы его там подлатали, а после велел обоим убираться прочь из его блиндажа.
Сусанин, явно недовольный тем, что вместо благодарности за спасение товарища его полили с головы до ног неприятными эпитетами и метафорами, отправился в расположение их отделения, а Родион поспешил к медикам. В медвзводе ему сняли повязки, сделали пару уколов, чтобы избежать заражения крови и повысить сопротивляемость организма к инфекции, промыли антисептическим раствором раны, попутно вытащив четыре мелких осколка, забинтовали и зашили.
– И всё? – немного разочарованно спросил боец, чувствуя, как его надежды тают.
– А ты чего хотел? Полугодовой отпуск? – усмехнулся усатый фельдшер, не отрываясь от работы.
– Ну, я же... раненый.
– С такими ранениями, юноша, стыдно обращаться к врачам, – с хитринкой в глазах ответил медик, протягивая Родиону пакет с лекарствами. – Возвращайтесь в строй и не забывайте повязки менять и препараты принимать, какие вам выдали.
– Есть, – понуро ответил Раскольников. Мечта побывать дома и повидаться с мамой померкла, словно задутая свеча. Придётся ждать, когда придёт его черёд в отпуск отправиться. А когда это ещё будет? В голове сразу возникла картина тёплого маминого дома, где пахнет пирогами, и этот образ заставил его сердце сжаться от тоски. Опять вспомнилась Маруся, ее жаркие ласки, обещания ждать во что бы то ни стало.
Раскольников вдруг впервые подумал, что, может быть, не всё так однозначно, как ему показалось? Что та фотография на самом деле – это лишь удачно выбранный снимавшим ракурс? «Но кому могло понадобиться это сделать? И кто, вообще, письмо отправил?» – задался вопросами солдат.