Глава 100
– Ты хоть понимаешь, дурная твоя голова, чем всё это может для нас обернуться?! – в шоке спросил доктор Лебедев, не сводя с Краскова яростного, полного праведного гнева взгляда. Его руки, сцепленные на коленях, мелко дрожали. – Ты же видел, в какой квартире она живет. Этот пентхаус на последних этажах элитной новостройки! Думаешь, сама ее купила?! А эта романтическая музыка, приглушенный свет, расставленные повсюду свечи. Она явно ждала своего мужика! Того самого, который наверняка ей всё это и купил! И вряд ли он обрадуется, увидев фото своей пассии и его же квартиры по всему интернету.
Тирада не возымела на студента-практиканта никакого действия. Он лишь лениво усмехнулся, не отрывая взгляда от экрана смартфона, где мелькали все новые и новые уведомления.
– Да ладно тебе, Валера, не кипишуй. Чего расстроился? Вон, покраснел весь, как рак. Смотри, инфаркт тяпнет, сгоришь на работе, как ваш главврач Вежновец, – и Климент опять рассмеялся, довольный своей плоской шуткой.
Только доктору Лебедеву было не по себе. Он последнее время всё чаще стал доверять интуиции, она же, подкрепленная многолетним опытом работы в здравоохранении, буквально вопила: ох, непростая то была дамочка! Ни одна девица в столь юном возрасте, за исключением дочерей олигархов, не смогла бы позволить себе столь роскошное жилище.
В памяти всплыли детали: панорамные окна во всю стену с гипнотическим видом на ночной город, белоснежный рояль в углу огромной гостиной, подлинник Шагала на стене, подсвеченный отдельным софитом, фотография с каким-то явно богатым мужиком, сделанная в тропиках, и неподалёку на океанских волнах яхта качается. «Может, она эскортом занимается?» – с надеждой предположил он, чтобы хоть как-то успокоить расшатанные нервы, и тут же отверг эту мысль: «Нет, там же на десятки миллионов всякого напичкано. Одна люстра, наверное, стоит как вся наша подстанция. Хата стоит полмиллиарда, не меньше. Это уровень не эскорта, а постоянной содержанки кого-то из списка Forbes. Боже, только бы не вляпаться!»
Валерию стало по-настоящему страшно, по спине пробежал липкий холодок, и весь оставшийся путь он молчал, напряжённо посматривая на Краскова. Тот периодически похохатывал, зачитывая вслух особо удачные комментарии своих подписчиков и радуясь тому, что его пост в социальной сети, что называется, «залетел». «Климент, жги!», «Вот это формы! А чья киса?», «Хочу к ней в ванную!» – мелькали сообщения одно за другим. Количество лайков росло в геометрической прогрессии, народ активно обсуждал фигуру той женщины в полупрозрачном пеньюаре и убранство ее квартиры.
Когда приехали в клинику, то оказалось, что их смена на «Скорой» закончилась, пора перемещаться к обычной работе. Доктор Лебедев, сославшись на необходимость срочно привести в порядок документацию, почти бегом скрылся в ординаторской, чтобы остаться одному и попытаться унять дрожь. Ему нужно было сесть и выпить стакан воды, а лучше – чего покрепче. Климент вовсе отправился домой, насвистывая веселый мотивчик, – его практика на сегодня закончилась.
Оба сделали вид, что ничего особенного не случилось. Врач потому, что ему было страшно до икоты, а Климент, поскольку по жизни ничего не боялся, пребывая под надёжным крылом своей могущественной мамаши, способной, по его мнению, решить абсолютно любой вопрос. Он уже предвкушал, как завтра будет хвастаться перед однокурсниками своим вчерашним приключением и собранным урожаем лайков.
***
Работа в отделении неотложной помощи иногда сродни хождению по минному полю ночью, когда идёт сильный, хлещущий по лицу ливень и вокруг не видно ни зги. Такое иррациональное, почти животное ощущение возникает, когда ты начинаешь вдруг каждой клеточкой ощущать надвигающуюся опасность, но не знаешь, какого она рода, откуда ее ветром принесет или машиной «неотложки», и каковы будут последствия.
Сегодня ближе к обеду у меня возникает именно такое чувство, липкое и неприятное, и первой, самой очевидной мыслью становится: «Наверное, полковник Дорофеев узнал что-то нехорошее о родителях». Становится тревожно так, что сердце начинает тупо, назойливо ныть, и хотя я прекрасно понимаю, что это чисто психосоматическое явление, и физически я совершенно здорова, но так и хочется принять какое-нибудь сильное успокоительное средство, чтобы заглушить этот внутренний набат.
Однако мина взрывается совершенно не в том направлении, которого я подсознательно ожидала. Пока стою в регистратуре, проверяя работу коллег и вникая в текучку, стеклянные двери главного входа разъезжаются, и я вижу, как через просторный, гулкий вестибюль чеканным шагом шагает Черняховский – заместитель председателя Законодательного Собрания Санкт-Петербурга. Его дорогой костюм сидит безупречно, контрастируя с больничной суетой. За ним, словно тени, спешат двое мужчин: один помоложе и щуплый, с папкой в руках, второй постарше, настоящий шкаф, крепкого телосложения с цепким, оценивающим взглядом и квадратным, ничего не выражающим лицом.
Догадываюсь без труда: помощник и телохранитель. Обычно такие функции совмещают в одном лице, но Леонид Максимович нанимал их не на свои деньги, а бюджетные экономить не привык. Все трое вскоре оказываются возле стойки регистратуры, и я лишь успеваю открыть рот, чтобы поприветствовать неожиданного и столь высокопоставленного визитёра, как он смотрит на меня неожиданно строго, почти ледяным взглядом, и отчеканивает:
– Эллина Родионовна, будьте любезны, уделите мне несколько минут вашего драгоценного времени.
Веду его в свой кабинет. Помощник и телохранитель остаются снаружи, застыв по обе стороны от двери, мы теперь с Черняховским вдвоём. Я молча оцениваю его внешний вид, как врач, и не вижу никаких явных признаков заболевания. Но ведь что-то высокопоставленного чиновника точно беспокоит, – он весь напряжён, как струна, на виске нервно пульсирует жилка.
– Леонид Максимович, с вами всё в порядке? Выглядите неважно, – начинаю разговор после того, как привычным движением, на всякий случай, включаю потаённую камеру видеонаблюдения в шкафу. Ох, не нравится мне лицо посетителя!
– Доктор, я вам безмерно признателен за то, что спасли моего отца, но такой грязной подставы, какая сегодня случилась, я от вашего учреждения не ожидал! – зло, почти срываясь на шипение, бросает мне чиновник.
– Потрудитесь объяснить, в чём дело, я совершенно не понимаю.
– Ах, вы не понимаете! – всплескивает он руками, начиная мерить шагами мой небольшой кабинет. – Да весь Питер уже гудит! Весь интернет кишит новостью о том, как ваши подчинённые тайком снимают на видео раздетых пациенток, а потом выкладывают в сеть и обсуждают это всё с омерзительными, скотскими комментариями!
Я хмурюсь, поскольку совершенно не имею представления, о чём идёт разговор. Мозг лихорадочно перебирает варианты, но ни один не кажется правдоподобным.
– Что, в самом деле не знаете? – уже с нескрываемым раздражением нервно спрашивает Леонид Максимович.
Отрицательно мотаю головой. Тогда он кривится так, словно лимон проглотил, и почти рычит:
– Зайдите в интернет на страницу Климента Краскова в социальной сети и посмотрите самый свежий пост, выложенный около часа тому назад.
При упоминании фамилии сына Клизмы мне становится по-настоящему не по себе. Этот хамский, самоуверенный тип, абсолютно равнодушный к медицине и человеческому страданию, мог натворить что угодно. Я с тяжелым предчувствием делаю, как сказал Черняховский, и кровь стынет у меня в жилах. Поражаюсь не столько увиденному, – сделанной тайком видеозаписи женщины в костюме Евы, – сколько той гнусной, липкой атмосфере, которая царит в комментариях. Красков ее искусно подогревал, лично оставляя провокационные, грубые, отвратительные замечания и оценки, соревнуясь в остроумии с такими же подонками, как и он сам. От увиденного и прочитанного к горлу подкатывает тошнота.
– Леонид Максимович, – стараясь быть предельно спокойной и официальной, отвечаю визитёру, хотя внутри у меня все клокочет от едва сдерживаемой ярости. Я намеренно делаю паузу, давая ему возможность остыть. – Климент Красков не является сотрудником нашей клиники и моего отделения в частности. Он всего лишь студент, который проходит здесь обязательную практику… Обычный студент-медик, один из многих, кого ежегодно присылают к нам набраться практического опыта.
– Эллина Родионовна, – резко перебивает Черняховский, подавшись вперёд всем своим грузным телом. Его голос, и без того неприятный, сочится неприкрытой угрозой. – Прекратите этот балаган! Вам прекрасно известно, что на время прохождения образовательного цикла за жизнь, здоровье и, главное, поведение учащегося отвечает его непосредственный педагог-наставник! С кем ваш драгоценный Климент ездил сегодня на вызовы? Кто был его куратором в тот злополучный день?
– Я, разумеется, отвечу на все ваши вопросы, Леонид Максимович, – говорю, с трудом сдерживая подступающий гнев и отчетливо делая ударение на каждом слове. – Но сперва потрудитесь объяснить: вам-то какое дело до всей этой, в сущности, рядовой истории? Не припомню, чтобы инциденты с практикантами, даже самые неприятные, требовали вмешательства на таком высоком правительственном уровне.
– Вы забываетесь, доктор Печерская! – вскрикивает Черняховский, и его лицо наливается нездоровой, багровой краской. – Я зампредседателя Законодательного собрания Санкт-Петербурга! И я не потерплю, чтобы в моем родном городе происходили подобные скандалы, бросающие густую тень на всю нашу систему здравоохранения!
– Мне прекрасно известно, кто вы и какую должность занимаете, – отвечаю ему ровным, холодным тоном, который, кажется, удивляет его гораздо больше, чем могла бы удивить открытая агрессия. – И всё-таки ваш столь пристальный интерес к этому делу мне непонятен. Или, быть может, у вас есть какие-то личные причины так отчаянно печься о судьбе этого конкретного студента?
– Да вы!.. Да я вас!.. Вы еще горько пожалеете об этом! – почти визжит Леонид Максимович, вскакивая со стула с такой неуклюжей силой, что тот едва не опрокидывается. Он бросает на меня последний испепеляющий взгляд и, развернувшись, вылетает из кабинета, с оглушительным грохотом хлопая дверью.
Когда звуки его торопливых шагов, больше напоминающие топот копыт, окончательно стихают в дальнем конце коридора, я позволяю себе глубоко выдохнуть. Дело нечисто, это ясно, как божий день. Не стал бы чиновник такого ранга, как Черняховский, самолично заниматься решением этой ситуации, будь она хоть трижды скандальной. Да, понятное дело, что инцидент грандиозный, раз уж эхо докатилось до самого Заксобрания, и мне, как заведующей отделением, крепко прилетит за поведение подчинённых. Но при чём здесь всё-таки Леонид Максимович?
Мне самой на этот вопрос не ответить. Я открываю карточку пациентки, – той самой барышни, что запечатлена на тайком сделанной видеозаписи, – читаю ее данные, но не узнаю. Ищу в картотеке клиники, и тоже ни одного совпадения, а это значит, что лечения она у нас никогда не проходила. Тогда при чём тут высокопоставленный чиновник?
Вызываю к себе доктора Лебедева. У него вид собаки, которая разодрала в отсутствие хозяина его любимый диван, а теперь испытывает неимоверные муки совести.
– Валерий Алексеевич, у меня только что был Леонид Максимович Черняховский. Знаете, кто такой?
Коллега бледнеет, теребит ручку в обеих руках.
– Да, он занимает должность…
– Орал, как резаный поросёнок, обещал нас всех на клочья порвать за тот скандал, который вы устроили.
– Я устроил?! – защищается Лебедев. – Да это всё Климент, чёрт бы его побрал! Стоило мне отвернуться, как он сделал тот видео, а потом еще и в интернет выложил! Да он больной на всю голову! Ему в психиатрическую лечебницу надо по поводу…
– Прекратите истерику, – требую от подчинённого, и тот послушно замолкает. – То есть вы утверждаете, что не имеете к этому никакого отношения?
– Абсолютно! – Валерий смотрит на меня открыто, и, пожалуй, впервые за время нашей совместной работы я ему верю.
– Хорошо. Предположим. Где теперь Красков?
– Домой ушёл.
Я задумалась, и в тишине Лебедев подал голос:
– Эллина Родионовна, кажется, я что-то припоминаю…
– Что именно?
– Когда мы шли по квартире той девушки, там был камин, на нём фотография, где она была в купальнике на руках одного мужчины. Он был в больших тёмных очках, лица не разобрать.
– Да говорите же!
– Фото, кстати, сделано где-то в тропиках: пальмы, океан, яхта неподалёку. Э-э-э… «Рубин»! Точно! Яхта называлась «Рубин»! – Лебедев просиял, словно Колумб, решивший, что открыл кратчайший путь до Индии.
– И на том спасибо, – говорю, хотя совсем не понимаю, что мне делать с этой информацией. – Ладно, идите пока. Да, и вот еще. Напишите объяснительную. Подробную, что и как было. И скажите водителю и фельдшеру, которые ездили с вами…
– Они сидели в машине.
– Всё равно. Пусть также напишут, где находились, пока вы там… – мне хочется сказать «развлекались», но незачем обижать Лебедева, он, кажется, и правда не при чём, – работали.
Валерий кивает и уходит. Сижу и жду продолжения. Черняховский же обещал «просто так это не оставить».