Все части здесь
«Она вспомнила свое детство. Ей было одиннадцать, когда мама ум ерла, рожая пятого ребенка. Мальчишка, крошечный, так и остался в роддоме: отец не забрал его — в доме и без того было трое мал мала меньше. Старшему из них восемь, среднему — пять, младшей — три. Все тяготы дома легли на худенькие плечи Васили: корова, огород, готовка, стирка — все с нее».
Часть 14
Василя, еще бледная, с красными припухшими глазами, но уже без той тяжелой усталости, подняла взгляд на Нину и тихо, будто боясь разбудить тишину утреннего двора, сказала:
— Отдохните немного, Нина-апа. Впереди жаркий день. На Чарвак часов в пять можно пойти. Хотите, я пойду с вами? — вдруг неожиданно предложила она и добавила: — Нина-апа, я лет десять на пляже не была, а может, и больше. У Тамилки пасека на берегу горной речки, вот там я бываю. Но в сае (горная река) вода ледяная.
— Василя, конечно, давай вместе пойдем. А сейчас всю работу тоже давай вместе переделаем — чтобы спокойно сходить на берег.
— Что вы, Нина-апа, я все сама сделаю. Я привыкла.
Но Нина не хотела оставлять ее одну.
— Нет, я лягу, только если и ты пойдешь отдыхать, — мягко, но твердо сказала она. — Давай вместе.
Василя на миг задумалась, потом едва заметно кивнула, и в этом кивке было что-то удивительно детское, доверчивое. Ей вдруг стало тепло от этой простой заботы — такой, какой она не знала, пожалуй, никогда.
Она вспомнила свое детство. Ей было одиннадцать, когда мама умерла, рожая пятого ребенка. Мальчишка, крошечный, так и остался в роддоме: отец не забрал его — в доме и без того было трое мал мала меньше. Старшему из них восемь, среднему — пять, младшей — три. Все тяготы дома легли на худенькие плечи Васили: корова, огород, готовка, стирка — все с нее.
По утрам, пока другие дети еще спали, она тихо выходила во двор, шлепая босыми пятками по прохладной земле, и спешила к коровнику. Надо было успеть подоить, принести ведро молока, зимой затопить печь, приготовить завтрак, нарезать хлеб, разбудить малышей, накормить их.
Читайте⬇️⬇️⬇️
Летом — еще и огород: полоть грядки, таскать воду, удобрять. Братья хорошо помогали на огороде, дружно работали, только Севара сидела под яблоней и наблюдала за старшими. Но когда собирали урожай — даже малышка помогала: срывала помидоры, огурцы и складывала в корзину.
Отец работал в колхозе, уходил затемно и возвращался только поздним вечером. На него, занятого и молчаливого, нельзя было опереться в мелочах домашних забот — и Василя росла в окружении работы, которая не кончалась никогда. Отец приносил деньги, ремонтировал дом, забор, крышу. В такие мелочи как продукты, корова, печь, готовка, стирка, огород, он не вникал никогда.
Через год отец привел в дом женщину из соседнего кишлака. Василя позже поймет — никакой большой любви между ними не было, разве что тихое согласие, да, может быть, желание отца хоть как-то облегчить жизнь своей старшей дочери, на которую свалилось все хозяйство. Он любил Василю. Правда, никогда этого не показывал. Лишь изредка совал ей какой-то подарок: симпатичные сережки, отрез на платье, душистое мыло, платок.
Марьям-апа, новая жена отца, оказалась женщиной в общем-то неплохой: домовитая, как все узбечки, не злая, умела хорошо, вкусно готовить и печь лепешки, держать дом в чистоте и порядке.
С собой она привела двоих сыновей — обоим было чуть больше лет, чем Василе, и они с первого дня вели себя как хозяева.
Но матерью Марьям для Васили и ее братьев с сестрой так и не стала: чужая кровь, чужие привычки, и между ними всегда оставалась невидимая, но твердая стена.
Василя тяжело привыкала к женщине, появившейся в доме в качестве жены отца, и особенно к ее сыновьям, которые, едва переступив порог, вели себя так, словно всегда здесь жили. Мальчишки были нагловаты, ничем не помогали по хозяйству, а Марьям-апа никогда их ничего не просила делать.
Сама она не ленилась и многое взяла на свои плечи, но и Василю она не щадила, грузила работой по полной программе: то за водой в арык посылала весь вечер, а ее мальчики в это время на великах катались, то шерсть заставляла перебирать, а ее сыновья на Чарвак купаться бегали.
И как бы ни старалась Василя, между ними все равно оставалась сухая натянутость — вроде и без ссор, но и без тепла. Мачеха и падчерица одним словом.
Сначала эта натянутость просто висела в воздухе, как тонкий, но прочный канат, а потом, будто сама судьба решила испытать терпение Васили — Марьям-апа забеременела.
Родился мальчик — крепкий, голосистый, и с первого дня заботу о нем Марьям словно нарочно переложила на Василю, как перекладывают вязанку дров с одной спины на другую.
Василя, хоть и сама была еще девчушкой, приняла младенца так, будто это был ее собственный сын: подносила кормить Марьям, пеленала, по ночам вскакивала, когда он плакал, укачивала иногда до рассвета, а потом шла за водой, доила корову, мела двор.
Иногда, в разгар дел, Марьям-апа могла сказать, не отрываясь от своей работы:
— В школу завтра не пойдешь, от тебя дома пользы больше.
И Василя шла не в школу, а к колодцу, к колыбели, в огород — и с каждым годом училась терпеть, молчать, делать то, что нужно, а не то, что хочется.
Эта жизнь делала ее выносливой, но и жесткой, приучала не ждать благодарности, а просто идти вперед, потому что никто за нее не сделает.
…Однажды, в начале весны, Василя все же решилась. Утром, когда Марьям ушла в соседний кишлак к сестре, она тихонько оделась, прихватила тетради и книжки и пошла в сторону школы. Сердце колотилось — не от страха, а от странного, забывшегося уже чувства свободы: вот сейчас она сядет за парту, откроет чистую страницу, услышит, как учитель диктует…
Но радость была недолгой. У двора школы ее перехватила соседка, Фатима-апа, и, прищурившись, сказала:
— Марьям велела тебя домой вернуть. Как знала! У тебя работы непочатый край, а ты по школам шастаешь.
Василя молча повернулась и пошла обратно, чувствуя, как в груди что-то холодеет и немеет. Слезы подступили к глазам, но она вытерла их насухо, решив не плакать. Еще чего!
С того дня она поняла: учеба для нее — роскошь, а роскошь в этом доме для нее недосягаема.
Так, вырывая по уроку, по паре дней в неделю, она все-таки еле-еле закончила восемь классов. И в тот день, когда получила аттестат, в ее сердце тихо зажглась мечта — уехать в Ташкент, поступить хоть в какое-нибудь училище: кулинарное, ткацкое — неважно. Лишь бы вырваться из этого плена, где все решают за тебя, где ты только рабочая сила, и тебя никто не любит.
Отец любил, но он очень много работал, Василя его почти не видела. И он давно прекратил делать ей маленькие подарочки. Девчушка подозревала, что Марьям-апа запретила.
Когда Василя, опустив голову, озвучила свое желание уехать в Ташкент, Марьям, глядя на нее, прищурилась и словно плеснула ледяной воды в лицо:
— Никуда ты не поедешь. Ишь, чего придумала! Я уж думала не дождусь, когда твоя школа совсем кончится. Хватит. К чему тебе эта учеба? Отдыхать надумала? Я тут ломаюсь с вами, спины не разгибаю! А ты в город? Лентяйка, неблагодарная, хабалка.
Долго еще Марьям не могла успокоиться, и Василя поняла: для нее свобода — это просто слово, которое можно повторять, но никогда не почувствуешь, что это такое.
После разговора с мачехой Василя никак не могла смириться со своей участью. Она пробовала говорить с отцом, но он лишь разводил руками и просил:
— Надо слушать мать. Она лучше знает. Как она без тебя? Кто ей поможет? Севара еще совсем маленькая.
Василя с горечью подумала, что уже даже шестилетняя Севара полностью загружена работой.
Несколько раз Василя пыталась сбежать из дома. Она даже написала тетке в Ташкент, маминой сестре, и та ответила, что готова ее принять, но Марьям держала ее под приглядом так, что шагу нельзя было сделать без разрешения.
И годы потекли так, что она не заметила, как стала крепкой, мозолистой девкой, умеющей управиться с любым хозяйством: доить коров, месить тесто, таскать воду из арыка, выходить больного ягненка, готовить еду, убирать дом.
С утра до ночи — то поле, то двор, то младшие на руках. До шестнадцати лет Василя пахала на семью, а ее мечта про Ташкент тихо ушла в глубину.
Как-то летом, когда черешневые сады побелели от пыли, и солнце неистово жгло макушки, Марьям послала на сбор черешни:
— И ягод дадут — варенье сварим, и денег — ребятам кроссовки нужны.
Ее ребятам, конечно.
Там, между деревьями, в сладком запахе спелых ягод, она впервые встретила Расула — высокого, загорелого парня с быстрым взглядом и доброй улыбкой. Они начали разговаривать, смеялись над пустяками, а через неделю Василя уже ловила себя на том, что считает дни до следующей встречи. Встречались тайком на берегу Чарвака. Расул почти каждый вечер шел несколько километров из своего кишлака, чтобы увидеть ненадолго Василю.
Молодые люди полюбили друг друга, и всего через месяц в дом Васили пришли сваты. Марьям, поджав губы, уже готова была отказать — к ужасу Васили, сердце которой ухало, будто в колодец падало.
Но вдруг отец, обычно молчаливый и безразличный, поднял глаза от пиалы и твердо сказал:
— Пойдет замуж.
Татьяна Алимова