Шёл обычный рабочий день. Вторник. Да, скорее всего, вторник. Он сидел, как обычно, на ящике от картошки и вскользь поглядывал на входящих людей. Их было немного, совсем немного – по вторникам не бывает много, тем более с утра. Обычные люди входили в калитку, принося с собой обычные желания, похожие мечты, стандартные ошибочные убеждения в том, что видимое и есть настоящее, а воспоминания – и есть прошлое. Всё это укладывалось в серо-зелёный спектр со вспышками голубого волнения и разводами лилового, до черноты, страха. Запахи тоже не будоражили воображения – выдохшаяся «Красная Москва», «Шипр» третьего дня, а поверх того послевкусие скудного завтрака и гамма несвежей толпы в заношенной одежде. Но что-то кольнуло ледяной иглой тревоги, ещё раз отчётливее, ближе. Со стороны трамвайного кольца, к Птичьему рынку приближалась особая форма жизни.
Резкий запах тёплого железа и машинного масла. Багровые волны ярости и грязные пятна презрения. Дорогая, нарочно заношенная одежда. Английская шерсть, двубортный костюм с прожжённой полой. Удлинённый плащ и шляпа с полями чуть шире, чем у всех… И что-то не так. Всё не так. Троечник сосредоточенно сортировал немногочисленных посетителей рынка. Не тот … Не такой … Он закрыл глаза, и дядька в джерси занял всю панораму. Его можно было даже потрогать – настолько он был настоящий. И запах машинного масла… вот здесь … в этой точке пропадал смысл. Проваливался и цвет, и звук. Головная боль свинцовой тяжестью вливалась через затылок…
Троечник разлепил веки, с трудом отвязавшись от присутствия в голове длинного плаща. Вскочил и быстро пошёл вдоль прилавков. По обе стороны восседали прекрасные кошки и провожали его стремительное движение своими царственными взглядами. Замедлив шаги, он с облегчением ощутил тёплую кошкину шубку у себя под рукой. Ладони были пусты, но чувство уютного тепла поднималось вверх к плечам и шее. Удивительная сила вытеснила из головы тяжесть и боль. Просветление не замедлило включиться – Троечник был поражён простотой разгадки. Кто-то заставил его чувствовать запах, которого он никогда не знал. Он прислонился к прилавку и закрыл глаза. В ушах замурлыкал Небесный Кот и враждебная магия рассыпалась в несколько мгновений. Только сейчас стало ясно, что же было не так. Мужчина в плаще получился слишком настоящим в расчёте на взрослое восприятие, а для мальчика получился клоун вместо артиста.Существо стало распадаться на куски, меняясь в цвете, покрываясь дырами, разрывая рот беззвучными криками. Отец-Кот находился неизвестно где, но чувствовался совсем рядом. Деловито помурлыкивая, он успокаивал маленького человеческого котёнка, слишком рано влезшего в игру очень старых умов.
Троечник с удовольствием открыл глаза и понял, что сегодняшняя игра вовсе не завершена, но только подошла к финалу. На расстоянии десяти шагов перед ним стоял Стрелок. Стоял и улыбался ему, как доброму знакомому. Оперативник высокого посвящения, конечно, он почувствовал пробоину в своей визуальной защите. Но ведь это было только между ним и худым белобрысым мальчиком с серыми голодными глазами. Мальчика он не боялся, а все окружающие видели совсем другую картинку. Троечник беспомощно завертел головой и похолодел от ужаса – по проходу между прилавками, в сопровождении ничего не видящей охраны, шагал Главный человек в городе. Сегодня у его дочери был день рождения, и он приехал за подарком для неё. Великолепный щенок редкой восточной породы был оплачен заранее и доставлен на Птичий рынок ещё с вечера. Начальник охраны предлагал привезти японское чудо прямо на праздник, но Главный любил разыгрывать спектакли для народа. Он двигался уверенным, чуть ленивым шагом, обнимая за плечи очень красивую девочку. Они были похожи и улыбались в одной тональности, а в руках у дочери первого человека возился и тявкал белоснежный щенок по кличке Самурай. Охрана была в полном умилении, директор рынка пытался соответствовать, народ растроганно восхищался происходящим. Стрелок поднял короткий автомат, передёрнул затвор и кивнул Троечнику – отойди, сегодня ты мне не нужен!
Физически дело было проиграно. Оставшейся секунды не хватало ни на что – бежать, кричать, спасать – было некогда. Стая свинцовых бесов со стальными сердцами опережал любое движение. Троечник опять ощутил тепло в ладонях и молниеносный приказ без слов. Повинуясь, он распахнул сознание и через долю мгновения каждый увидел страшную картину – белый щенок, белые банты, белая накрахмаленная рубашка – всё оказалось в чёрно-багровых брызгах рвущейся наружу крови. Мир изменился быстрее, чем кто-то что-то понял – главный, его дочь и щенок оказались в тройном кольце охраны, а праздная публика вдруг превратилась в кадровых бойцов внутренней службы. Входы и выходы перекрыты, периметр оцеплен. Человек с автоматом понял, что его на полшага переиграл мальчик… ч-ч-чёрт, вот же кто был Объект… вот виновник всего балагана! Скривив рот в злобной судороге, Стрелок прицелил Троечнику между лопаток. «Слишком силён пацан, в будущем не…» - следуя совершенной траектории, пуля из винтовки сидевшего на крыше снайпера, неслышно вошла в горло и вышла через воротник. Стрелок уронил автомат, неловко взмахнул руками и его время остановилось. Тело попыталось найти опору, шагнуло назад и зашаталось. Предсмертный спазм вытолкнул через простреленную гортань брызги кровавой пены и на землю рухнула пожилая женщина в габардиновом мантеле.
Через десять минут на рынке не было ни души.
Троечник приехал домой, но в себя так и не пришёл. Откуда-то появился Злотый, мальчик обнял его и снова почувствовал уют и тепло. Кот узнал всю историю, не прибегая к словам. Он принялся своим шершавым языком вылизывать мальчику холодные ладошки. Было очень щекотно, и Троечник засмеялся. Своим мокрым носом Злотый тыкался ему в подбородок и шею, потом перевернулся на спину и принялся уморительно ловить свой хвост… Только насмеявшись вдоволь, мальчик почувствовал, как же он устал и задремал, не раздеваясь. Злотый тихонько соскользнул на пол. Неслышно ступая, кот вылез на крышу и задрав голову принялся разглядывать звёзды, щуря медовые глаза.
Отец-Кот! Если Тебе нужна моя жизнь, Ты можешь взять её прямо сейчас.
--------------------------------------
Никто в огромном городе ничего не узнал об этом происшествии. Газеты не обмолвились даже словом, по радио вместо лживых информационных блоков передавали арии из нелюбимых опер. На всей территории рынка произвели мощную дезинфекцию, ввиду возросшей угрозы сомалийской парковой лихорадки. Во Вселенной разумных бактерий наступил неотвратимый Армагеддон.
Троечник вернулся на свой ящик. Дни шли один за другим, прессуясь в пятидневки, недели, декады – так они спасались от одиночества прощаясь со своей неповторимостью. Немногие из дней не могли слиться с массой перемолотого времени. Их помнили, о них писали воспоминания и исследования. Предотвращённое покушение вошло в историю как «рубиновый вторник». А через некоторое время произошло следующее. Рабочий процесс проходил без неприятностей, а ближе к вечеру, откуда-то прибрёл пожилой мужчина с таким же ящиком в руках. Из-за больных ног ему было трудно садиться на низкие поверхности, но когда Троечник вскочил и хотел помочь, старик произнёс тихо и безо всякого выражения:
-- Сиди и слушай, Сват, - в голосе не было ни силы, ни угрозы, только уверенность, что всё будет сделано как он велел и только так. – Знаешь меня?
-- Нет… - смешался Троечник.
-- Я директор всего этого, - усталым жестом он обозначил свои владения, - сейчас помолчи. Если не дурак – сделаешь, как скажу.Во-первых, про «рубиновый вторник» ты будешь молчать всю жизнь, если понадобится – три жизни. Во-вторых, сегодня ты уйдёшь отсюда навсегда. По крайней мере – пока я жив, после – не моё дело. Учись, работай, женись – но здесь тебя быть не должно! И третье – спасибо тебе. Вот такое спасибо.Большой конверт папа-мама отдашь. Поменьше – тебе. Это всё. Будь здоров!
Директор с трудом поднялся с ящика и тяжёлым шагом пошёл к выходу. Троечник смотрел ему вслед, пытаясь оценить масштабы жертв и разрушений в своей жизни. Двенадцать баллов, не меньше – так думал он. Два балла, не больше – успокоил Отец-Кот, коснувшись теплом его озябших ладоней.
Трамвай долго вёз его по вечернему городу. Пожилой вагон дребезжал, скрипел и шатался на рельсах. Нежданно-негаданно, прямо в голове начала жить грустная мысль – а ведь он едет по этому маршруту последний раз… и на Птичьем он был последний раз… Троечник хорошенько задумался на этом неприятном слове «последний» и чуть не заплакал от осознания всеобщей подчинённости этому слову. Надо было как-то отвлечься и тут, очень кстати, вспомнились конверты. Отвернувшись к окну, он открыл меньший и у него сразу же потемнело в глазах. На эти деньги можно было купить трофейный или союзнический мотоцикл с коляской. Но вместо радости, в душу почему-то вполз холодный ужас… а когда он прикинул за родительскую премию, ужас оживился и быстро подчинил себе все мысли Троечника. Уж что-что, а бояться он умел.
Пробоявшись три дня, Троечник объявил родителям об уходе с работы. Папа-мама опешили, сын вручил отцу увесистый пакет и кратко пояснил – зарплата, мол, за три года… Семейная драматургия в духе Вампилова уступила сцену представлению в традиции Эжена Ионеско. Катарсис грянул, когда родители заглянули в адресованный им конверт. Немая сцена на фоне чёрного квадрата. И пять минут атональной тишины. Зонтик и пишущая машинка встретились на прозекторском столе. Изысканный труп пьёт молодое вино. За эти деньги можно купить Роллс-Ройс. Что же такое Роллс-Ройс? И что же такое деньги?
Пытаясь привести в одну систему координат безнадёгу, нищету, разгильдяя-сына и пачку банкнот в конверте без адреса, папа и мама стимулировали давно умершее воображение крепкой водкой. Ничего не вышло. Все блага, которые гарантировались таким количеством купюр, стали тут же не интересны и не соблазнительны для них. Единственное, чего хотелось прямо сейчас, так это гитару с бантом, пару килограммов, мороженного крем-брюлле и самого лучшего коньяку. Правда, на гитаре никто не умел играть, от мороженного охрипло горло, а после коньяка страшно болела голова. Родители чудо-ребёнка были разочарованы, им казалось, что все их мечты были убиты. На самом деле, мечты, как форма индивидуальной мозговой активности, были давно подавлены коллективным футуризмом под мудрым руководством тех, кто уже ни о чём не мечтал. Мечты не надо было убивать, ведь они давно перестали рождаться.
Несколько дней продолжались мучительные попытки зачать мечту от алкоголя, денег и морального кодекса. Судя по всему, партнёры оказались абсолютно бесплодными. Не получилось даже самой маленькой фантазии, самой худосочной грёзы. Папа-мама бросили эту затею и возобновили своё хождение на нелюбимую работу за небольшие, но вполне понятные деньги.
Внешне эти попытки адаптации к хорошей жизни выглядели не дай Бог. Родители ругались, много пили, обвиняли всех подряд, грозились и кричали. Потом плакали, каждый о своём, и засыпали в неудобных изломанных позах. Праздник больших итогов затихал и разгорался снова. Троечник сидел на диване, почёсывал за ушами Злотого и, не отрываясь, смотрел… смотрел… смотрел…
Кот лениво мурлыкал и жмурил янтарные глаза на одинокую лампочку в пыльном абажуре. А его хозяин вдруг почувствовал, как в груди, где-то между сердцем и гортанью, шевельнулась и начала жить яростная мысль:
-- Чтобы ни произошло и как бы не сложилась моя жизнь, я не хочу быть и не буду похож на этих людей. Я не хочу жить, как они. Я не хочу выглядеть, как они. Я не хочу говорить, как они. Аминь.
Такими словами можно было передать его сыновнее чувство гадливости и неприязни к отцу и матери. Оно поселилось в нём, росло и набиралось сил, подобно ксеноморфу из фантастического фильма. Теперь или Чужой вырвется и убьёт его, или со временем он сам станет Чужим.
Троечник ощутил, как расслабленное сонное тело кота вдруг дёрнулось, словно Злотый коснулся оголённого проводка в радио. Кот вывернулся из-под его руки и, выгнув дугой спину, отчаянно зашипел.
-- Злотушка, ты чего? Крысы приснились?
Злотый пришёл в себя и виновато потёрся о его ноги. Троечник хотел взять кота на руки, но из прихожей донёсся звонок.
На пороге стоял Майор.
На пороге никого не было.
Троечник разглядывал его длинный кожаный плащ, потёртый на сгибах и лацканах, чёрную шляпу с опущенными полями, носы начищенных ботинок из-под брюк с напуском. Элегантно, неброско и очень дорого. Классная одежда безупречно облегала сильное сытое тело. И всё. Троечник онемел от ужаса и беспомощности. У человека в плаще не было нервных окончаний, позвоночника и головного мозга – по крайней мере, они были обесточены, изолированы, остановлены.Чувства, желания, воспоминания – пустые библиотечные полки. На них даже пыли не было. Не было времени, силы, знаний. У снеговика, слепленного детьми, и то был, хоть самый слабый, эмоциональный фон. Всё сделанное руками имело такой фон – эмоции творения, отпечаток автора. А этот…
-- Пришелец? Робот?Кино? – улыбнулся мужчина и снял шляпу, -- Не бойся, просто ты этого ещё не умеешь. Если хочешь – научу!
-- А вы кто?
-- Майор. Майор и больше ничего. Родители дома?
-- Дома… - замялся Троечник, -- Они это…. Устали очень…
— Это ничего. Стой здесь и никого не пускай. Понял? – Майор перекинул плащ через руку и вошёл в нужную дверь. Не спрашивая!
-- Здравствуйте, товарищи! – донёсся из комнаты его бодрый голос. Дальше ничего не было слышно, поскольку Майор плотно притворил за собой дверь.
Через минут десять-пятнадцать в коридор вывалилась счастливая троица – совершенно трезвые папа и мама, а также очень усталый друг семьи. Он так потратил свои «батарейки», промывая пропитанные «коняшкой» мозги, что защита стала местами прозрачной, а местами её не было вовсе. Троечник быстро и ловко пробежался по оперативным каналам и не нашёл ничего примечательного. Майор почувствовал вторжение и захлопнул всё сверху донизу.
-- Так мы пошли? – весело подытожил гость, -- погуляем, поболтаем…
-- Конечно, конечно! – заблажили папа-мама, выражая полный восторг от происходящего.
Троечник и Майор спустились во двор, тёмной подворотней вышли на улицу и побрели, не торопясь по безлюдным в этот поздний час тротуарам.
-- Для начала, вот что. Сейчас ты воспользовался моей слабостью и сунул свой нос куда не следовало, - лицо Майора стало неподвижным, - Так вот, не льсти себе, это было кино… проверка на вшивость. И ты её не прошёл. Мне на хрен не нужен помощник, от которого надо прятать сладкое. Понял?
Мальчик кивнул головой. Было стыдно.
-- А вот это, чтобы ты на всю жизнь запомнил!
Видение пришло сразу и по всем каналам. Жар, пахнет гарью, безумные людские крики и звон пожарной рынды. Дом в переулке охвачен пламенем до последнего этажа, Вся крыша в дыму, виден лишь небольшой кусочек железной кровли. По этому островку мечется он сам, тщетно пытаясь спастись. Останавливается на месте и смотрит серыми глазами прямо туда, где душа болит. Огромный язык пламени превращает его в живой факел, и вся крыша с грохотом проваливается внутрь.
-- Не н-а-а-а-а-а-д-а-а-а-а!!! – Троечник кричит насколько хватает лёгких. Лёгких не хватает, начинается кашель, судороги. Задыхаясь, он сползает по стене, но между спазмами проталкивает слова кусками:
-- Не … на-а-а-а-а … да-а-а-а-а …
Майор рывком ставит его на ноги и видение исчезает. Мальчик отдышался, вытер слёзы и ещё раз повторил неживым голосом:
-- Не надо, товарищ Майор…
--Я знаю, что и когда надо, - лицо у Майора серьёзное и злое, — Это тебе первый урок. Человек не отличает фактов от эмоций, по поводу этих фактов. Можно обжечься до смерти огнём, которого никогда не было. Можно убить пулей, которую ещё не отлили. И не отольют никогда.
-- Как это? ...
-- Научишься держать эмоции отдельно – станешь неуязвим.
-- Как я научусь? Где? ...
-- Я научу. Здесь. Времени у нас немного, сейчас и начнём, - Майор достал золотой портсигар, закурил… прикрыв глаза, он глубоко затянулся и медленно с наслаждением выпустил дым, - давай, рассказывай!
-- Про что рассказывать?
-- Дурака не валяй, накажу. Про рубиновый вторник рассказывай. По секундам.
Троечник рассказал про всё. Про свой ящик на Птичьем рынке, про то, как начал читать людей, сидя на этом ящике. Про головную боль в тот самый вторник. Про чёрную английскую шерсть и запах машинного масла. Про главного человека города и его красавицу-дочь. Про редкого щенка по кличке «Самурай» и про последние секунды перед выстрелом снайпера. Про женщину в светлом мантеле и про два конверта от директора рынка.
Единственное о ком умолчал Троечник, так это о Небесном Коте, который согревал его замёрзшие ладони. Майор поднялся с лавочки, отряхнул пепел с колен и поправил шляпу:
-- Даю тебе неделю на определение. Когда я приду, ты мне расскажешь всё, включая ту часть, о которой ты сейчас молчишь. Или ничего не расскажешь, поскольку на полуправду у меня времени нет. Да и у тебя тоже!
Элегантный мужчина запахнул получше свой шикарный кожаный плащ и быстрыми шагами направился к подворотне. В проёме он остановился и вполоборота кивнул:
-- Бывай, доходяга! ...
-------------------------------------------------
Началась какая смутная, суетная и непонятная жизнь. К слову сказать, ничего дурного в ней не было. Даже наоборот. Раз в неделю, Майор забирал своего нового ученика из дома на целый день. Иногда на полдня – тогда это был день отдыха. Они шли в кино на дневной сеанс, потом гуляли Летнем или в Михайловском саду. Михайловский был интереснее – заросший, диковатый, с полузасыпанными каналами и прудами… Троечнику там легче забывалось, что он всего лишь худой мальчишка с холодными ладонями и вечно голодными серыми глазами. Недалеко был кинотеатр рабочей молодёжи с репертуаром из военных и патриотических кинокартин. Когда он вместе с Майором выходил из тёплого зала на ноябрьский холодок, Троечник чувствовал себя другим мальчиком. Чуть сильнее. Чуть смелее. Чуть злее.
Фильм не заканчивался в пыльном кинозале. Он продолжался прямо здесь, на Садовой, с худым бойцом в главной роли. Взгляд его стальных глаз светился упорством, стойкостью и ледяным спокойствием. Троечник хотел остаться таким навсегда, позабыв сопливого изгоя, с которым никто не разговаривал ни во дворе, ни в школе. Как же доснять этот фильм? Как дотянуть это убогое кино до шедевра? И чтобы в финале лучшие эпизоды. Вот он, только другой, через много лет возвращается в этот дом, в этот двор, в эту школу…
… Высокий и сильный. Не знающий поражений и сожалений. Никаких сожалений, переживаний, снисхождений. Только справедливость. Отдавать долги – справедливо. Он пришёл отдать долги. Слишком силён для ненависти, злости, обид. Только справедливость. Никому не будет больно. Вечно недовольный папа, сипло дышащий перегаром. Пистолет в руке и запах ружейного масла. Плавный спуск и толчок в ладонь. Пустая гильза со звоном катится по полу. Папе не больно. Мама, папе больше не больно. Больше он не будет стонать по ночам и рассказывать про свои раны. Мама, ты так устала. Плавный спуск и толчок в ладонь. Тебе больше не надо стоять у плиты и ходить на работу. Гильза летит на пол, вертясь в воздухе. Маме теперь не больно. У него больше нет родителей. Свободен от стыда и позора. Ему теперь тоже не больно. Справедливость исцеляет. Справедливость прекрасна. Справедливость живёт в груди, между сердцем и гортанью. В пистолете кончились патроны. Он силён и спокоен. Меняя обойму, он замечает плавность и красоту своих движений. Рука в перчатке элегантно сдвигает затвор, досылая в патронник следующую порцию справедливости. Пора идти – справедливость рвётся у него из горла. Он открывает дверь на лестницу. Топот снизу – там идут люди. Задолженность будет погашена немедленно. Он вдыхает запах пороха и нагретого металла. Плавный спуск. Оружие бьётся в его руке. Гильзы прыгают вниз по ступенькам, их звон негромок и нежен. Справедливость в его груди успокаивается…
Высокий и сильный…
Плавный спуск и толчок в ладонь…
Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…
Всегда в этих фантазиях присутствовал Майор. Иногда как наблюдатель. Иногда как помощник. Чаще всего, как главный герой – то Троечник был Майором, то наоборот… а круче всего, когда было не разобрать, где кончался один и начинался другой.
Майор во всех деталях мог пересказать любой из роликов некоммерческой студии «Я – Фильм». Он был доволен их содержанием и качеством. Более того, его излюбленные истории, строились на ветхозаветных принципах отмщения, наказания, жертвы и награды. Милосердие и сочувствие в программу не входили, церковь Майор презирал, нравственность высмеивал, мораль ненавидел, традиции разбирал на части и бросал под ноги. Впервые в жизни, Троечник почувствовал запах свободы и власти в индивидуальном формате. Как то, он поведал учителю свои умозаключения, родившиеся на спектакле детского театра. Майор понял с полуслова и спросил серьёзно:
-- Хорошо, ты занял место в суфлёрской будке. Чтобы ты взял с собой?
-- Пистолет, конечно!
-- Ну не дурак ли!? Пусть на сцене палят – хоть холостыми, хоть разрывными! – он расхохотался до слёз, - а тебе, невидимый герой, позарез нужен телефон, и не просто аппарат девкам названивать… Нужна реальная связь с режиссёром, охраной, кассиром, управлением театров и министром культуры. А самое главное – с царской ложей. Ты ближе всех к актёрам, а главное – к массовке. Они где-то там, кто далеко, кто высоко… давно уже не следят за пьесой. Стань их глазами и ушами…
-- Зачем? Ну их!
-- Если ты – их глаза и уши, то они – твои руки и ноги! А телефон должен быстро передавать приказы! А приказы должны быстро выполняться!
-- Так они меня замучают указаниями сверху – текст такой, сюжет другой, герой и вовсе не тот, и одет не так, - заскучал суфлёр-кукловод.
— Это в начале они будут приказывать и тебя за говно держать, - цинично усмехнулся Майор-театровед. – Если правильно поведёшь спектакль, уже во втором акте ты им будешь приказывать и зарплату начислять, а не они тебе! Вот чем и хороша умная пьеса – она не ограничена сценой, она везде идёт – за кулисами, в оркестре, в буфете, на галёрке…
-- А в царской ложе кто? Главный актёр?
-- Ну точно – дурак, и что я с тобой связался? – вздохнул Майор. – В царской ложе самый глупый и неумелый клоун, он и текста не знает и сюжет забыл. Его мудрость и величие свита отыгрывает, без свиты он лишь мишень для снайпера… тренировочная. Не забывай – чем больше роль, тем чаще нужен суфлёр… ты нужен… твои подсказки равносильны приказу, особенно в последнем акте. Понял?
-- Нет! – честно заявил Троечник…
-- Ладно, ничего! Я вот тебе сейчас историйку расскажу… вполне историческую… Правил Францией генерал Бонапарт и было у него два…
-- Сына?
-- Ну чем не дурак? Всем взял! Да не сына, … два министра главных у него было – Талейран и Фуше. Дипломат и полицейский. Оба – ворюги высшего класса!
Рассказывать Майор умел. Фильмы, составляющие репертуар КРАМа, отставали от его сюжетов на сто лет. И на десяток «Оскаров» за сценарий. Майор был классный сценарист, парадоксальный и непредсказуемый. Его сценарии легко вживлялись в любой расклад и всегда в финале давали тот апофеоз, который был задуман и обещан. Однако, финал был живому Майору неинтересен, поскольку предполагаемые лавры были недолговечны и фальшивы. Да и предназначались не ему. Элегантному мужчине доставалась сама игра и ненависть окружающих к удачливому игроку. Лет пятьсот назад он прочёл следующее - «что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись? Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх». Идейка не самая-самая, но азарт пробуждала. Увлёкшись, он удвоил ставки – он желал чистой, неразбавленной, преданной ненависти. Любовь можно было купить, поменять, выпросить. Страх – слишком грязный продукт. Ненависть всегда настоящая и чистая. Подделок история не знает. Поле битвы – душа человеческая. Ставка – жизнь, иногда своя собственная. Майор на два корпуса опережал любого противника, потому что смерть о нём забыла, а душа была абортирована ещё в раннем детстве. Точно, я знаю, что говорю. У Майора безопасности на месте души жила ненависть – личная и трофейная.
С Троечником не получалось. Пока не получалось…. Вообще не получалось! Майор видел этого сопляка насквозь и на метр под землю. Негативный ресурс невероятного объёма и концентрации. Щенок изжит своей стаей насовсем, за слабость и подлость. В родителях любви осталось ровно на предпочтение крем-брюле пломбиру и коньяка водке. Да и то чудо! ... Отец – фронтовик, мать – медсестра хирургического отделения. Что не сгорело в войну, после растворил алкоголь.
А у мальчишки все каналы работают! Настроишь ненависть – есть ненависть, настроишь агрессию с убийством – пошёл стрелять, как пулемёт. Никого не жалея, как в кино! А через неделю приходишь – и придя, находишь его незанятым, выметенным и убранным. Кто? Кто подметал и убирал?
-- Здравствуйте, дядя Майор, как у вас дела? А я вам чай заварил! ...
Дядя Майор, сохраняя спокойствие, забирал его на весь день и ломал в маленьком изгое всё, что ещё не было сломано хотя бы раз. Кросс по Михайловскому саду на четвереньках, в осенней грязи и ледяной воде замерзающих луж. Он отправил его на последний круг, а сам уехал домой на такси. Промокший и брошенный, Троечник поплёлся пешком, потерял шапку и простудился. Закалка характера? Да там не было никакого характера и быть не могло! Всё, из чего вырастает сильная личность, было давно перемолото в фарш тотальной программой обесчеловечивания. Достоинство, уважение, воля, честь, талант – ненужные исторические рудименты древнего человека. Нового человека определяли голод, страх, самоуничижение, лживость и зависть. Почётные государственные заболевания. Быть здоровым значит быть не как все.
Когда-то, в давние времена, каждый край удивлял весь белый свет разными изделиями и продуктами, уникальными и, по-своему, совершенными. Климат, материалы, традиции, технологии, язык, история, фольклор – множество факторов соединялись в точке времени и мир восхищался саксонским фарфором, лионским бархатом, брабантскими кружевами, анжуйским вином и сукном из Йоркшира. Прошедший век перемешал и уравнял все знания и умения. Кока-кола, опель, блю деним и презервативы дюрекс делаются по одному стандарту в любой точке земного шара. Профессия купца стала объектом насмешек и марксистских исследований. На первое место вышли технологии производства человеческого материала. Разрушив национальные, сословные, гендерные границы, специалисты приступили к крупносерийному производству типовых проектов людей будущего. Человековоин получился неплохо. Человекоедок превзошёл все ожидания, поскольку размножался самостоятельно и активно. Причём, как половым путём, так и вегетативным (распространением предметов поедания). Поголовье человекоедоков росло с такой быстротой, что всемирное производство стало заметно отставать от их запросов. Необходимо было найти на них управу. Несколько кровопролитных войн отчасти смягчили противоречия, но не решили проблему коренным образом. Выходом из создавшегося положения стало серийное производство человекомизера. Универсальная типология и отсутствие каких-либо базовых настроек позволяло использовать этот материал в любых проектах – война, революция, индустриализация, освоение целинных и залежных земель, перестройка и так далее. Полное отсутствие личных знаний и убеждений облегчало управление огромными партиями, для удобства разбитыми на возрастные категории. До двенадцати лет происходило перемалывание случайно сохранившихся ментальных структур, унаследованных от несознательных родителей. Семейная история, религиозные навыки, фольклорные сюжеты – всё удалялось под предлогом пережитков прошлого и лживости любой религии в принципе. После в массовое сознание вводились первоначальные элементы новых мистических канонов. Коллективизм, уравниловка, ненависть к ярким индивидуальностям, неприятие бытового комфорта и преуспевания, агрессия по отношению к людям несогласным с догматами новой религии. Специальные службы были настоль многочисленны и интегрированы во все слои общества, что вся испанская инквизиция с её шпионами, пытками и кострами легко растворилась бы в районной структуре новых ревнителей истинной веры. Особую касту в этих институтах безопасности составляли охотники за головами. В массах бытовала легенда, что изымая из социума самых талантливые и неординарные умы, государство формирует мыслящую элиту. Эта идея ничем не подтверждалась, но и не была официально опровергнута. Поэтому вскоре она стала неканонической частью религии человекомизерности. Была ли эта элита элитой или её никогда не было – вопрос по сей день остаётся без ответа.
Майор… Троечник… что это за крохи во всемирном производстве человекоцемента из человекофарша? И для чего нам утомлять себя изучением отношений таких, в общем-то, отвратительных и подлых личностей? Угадали ответ? Правильно ввиду того, что на фоне серой бетонной массы, они всё-таки изловчились сформироваться как личности. Н-у-у-у перестаньте кокетничать … а каких вы хотели? Да вы почитайте духовных отцов этой человекодавильни… всех этих Кампанелл, Сен-Жюстов, Фурье, Оуэнов, Прудонов, Чернышевских – всю эту туберкулёзную благодать на всё человечество. Все эти триединые источники и равночестные составные части романтической экономики времён королевы Виктории… ах вы читали!?... Понравилось? ...
Ну а мне не понравилось. И не надо махать мне в лицо красным флагом. Когда этот кумач, заскорузлый от запёкшейся крови, болтается около вашего носа, не передать, какой устойчивый запах мертвечины бьёт вам в ноздри. Всё, хватит, дайте историю досказать!
-------------------------------------------
Итак, возвращаясь из хрен знает какой пустыни и находя душу мальчика прибранной и чистой, Майор следовал строке устава и приводил с собой ещё семь злейших демонов, каких только мог найти. Он приводил мальчишку в шикарные закрытые распределители, где в отделе игрушек на полках стояли автомобили и аэропланы, словно только что примчавшиеся из страны маленьких человечков. Покинув этот детский рай, Майор объяснял своему ученику, что он такое дерьмо, что недостоин даже думать о подобных вещах. В другой раз они посетили кафе «Квиси-Сана», где Майор хорошо пообедал и просмаковал тонкий десерт. Троечнику не досталось ни крошки. Следующий визит был нанесён в закрытый магазин великолепной одежды. Английская шерсть, норвежские свитера и кожаные мотоциклетные куртки. Следующий удар должен быть нанесён в магазине автомобилей и мототехники. Однако, возле прилавка с выставкой великолепных лисьих шапок, Майор почувствовал, как шевельнулась стрелка… не важно, какая стрелка… огонь рыжих мехов расшатал мальчика до слёз. Инквизитор не стал заглядывать в глубину сразу, он умел охотиться на всё живое. Нежно водя ладонью по меховым игрушкам, словно они были живыми, он искоса поглядывал … не поглядывал, а настраивался на спектр эмоций ребёнка, перебирал их и вдруг его едва не свалило с ног. Непонятно откуда, внутри маленького мерзавца бил мощный поток такой любви и преданности… о таких писал Шекспир пятьсот лет назад. В это было невозможно поверить, но Майор имел дело именно с вещами невероятными и сразу заменил икс на большого рыжего кота. Сук-кин кот! Теперь всё начинало сходиться.
С отвращением заглянув в плаксивую рожу своего ученика, рявкнул глухо, по-бульдожьи:
-- Пшёлвон!
Троечник от обиды заморгал голодными глазами и шмыгнул носом:
-- Товарищ майор…
-- А ну бр-р-рысь! – зарычал бульдог в дорогом кителе.Мальчик привычно упал внутрь себя и поплёлся к выходу из магазина. Майор неслышно вышел чёрным ходом и отправился бродить по мокрым неуютным улицам. Ещё два-три хода и финал. Но эти ходы должны быть шедевром! Vaevictis!
-----------------------------------------------
Настал день, когда всемогущий Майор приоткрыл перед учеником картину его возможного будущего. Он заехал за Троечником на военном виллисе с брезентовым верхом. Мальчик хотел устроиться на переднем сидении, но человек за рулём обругал его и отправил в заднюю часть салона, где на железном полу валялись драные мешки и пахло старыми сапогами. Троечник кое-как устроился, чтобы не сильно биться об железо, и принялся наблюдать, как Майор управляет машиной. Водитель был прекрасен как полубог, при условии, что с обратной стороны был виден получёрт. Двигатель завывал так гармонично… в этом вое была слышна каждая из шестидесяти horse powers, запряжённая в далёкой стране Америка. Майор бросал машину в повороты, разгонял под гору и резал уши визгом тормозов. Ему хотелось, чтобы пацана позорно стошнило, но тот выдержал, хоть и побледнел.
Промелькнули последние городские здания и виллис выскочил на шоссе. В окнах замелькали верхушки сосен на фоне промытого предзимнего неба. Немного погодя асфальт сменился ухабами грунтовой дороги, проложенной в густом лесу. В машине наступили ранние сумерки, водитель убрал газ и не успел Троечник хорошенько присмотреться к глубокой чащобе, как виллис неожиданно выскочил на большую поляну, занятую палатками военного лагеря.
--- Вылезай, доходяга!
Их встречали человек десять подростков, облепивших машину со всех сторон. Крепкие сытые ребята гимнастёрках без погон и бриджах защитного цвета – они не суетились, не радовались, не шутили. Они окружили виллис, внимательно рассматривая Троечника, в меру вызывающе, и в меру презрительно.
-- Товарищ майор, это новичок? На полный курс? – равнодушно осведомился парень постарше, с прозрачными светло-серыми глазами.
-- На экскурсию. Забирайте! – сдержанно рявкнул Майор.
Мальчишки обступили гостя и без единого слова двинулись в дальний угол поляны. Шли быстро и Троечник не успевал, прибавлял шаг, спотыкался, сопел и злился. Тут кто-то подставил ногу в начищенном сапоге, кто-то хорошенько толкнул в спину, а чей-то костистый кулак въехал глубоко в живот. Гость хватанул воздуха сведённым ртом и без малейшего звука ткнулся лицом в прошлогоднюю хвою под ногами.
-- Вставай, доходяга!
Пошатываясь и задыхаясь, Троечник встал на колени. Как только он выпрямился, сероглазый курсант с разворота впечатал ему под рёбра свой сапог, вполне взрослого размера.
-- Шевелись, доходяга!
Два крепыша взяли его за руки и с размаха приложили к вековой сосне с корой янтарного цвета. Голова с глухим звуком боднула ствол и мир для Троечника перестал существовать. Похоже, наступил один из многих незамеченных моментов истины. Наступил, подождал и ушёл в прошлое.
Сквозь полуоткрытые веки и холодные слёзы пропечатался до боли необходимый силуэт Майора. «Скиннер… майор Скиннер…» - мысль-бродяжка из другой реальности постучалась в гудящую голову… поняла, что пришла не вовремя и исчезла.
-- Подъём, доходяга! Пошли, посмотрим твои фокусы…
Майор рывком поставил мальчишку на ноги, грубо похлопал по щекам рукой в лайковой перчатке. Придерживая за шиворот полуживого ученика, педагог отволок его к землянке с неправдоподобно толстой дверью. За десятью дюймами танковой брони вниз убегала лестница, заканчивавшаяся в глубокой темноте.
Под землёй было никак. Ни весело, ни скучно. Ни страшно, ни отважно. Троечнику показалось, что там, наверху, он давно уже умер, а здесь крутят старое затёртое кино про то, как он был когда-то живой. Без звука, без цвета, без чувств, без интереса. Воздух в бункере тоже был неживой, без запаха и тепла. И свет… да что там свет! И не свет вовсе!
Майор уселся за стол и в руках его появились пачки фотографий, размерами как почтовые открытки.
-- Подойди! Смотри, здесь животные сняты. Разложи карточки на две части – справа живые, слева умершие. Понял? – не дожидаясь ответа, он щёлкнул секундомером.
Задание оказалось так себе. Троечник убрал контроль над восприятием и пошёл метать банк, что твой Чекалинский из «Пиковой Дамы». Две овчарки, вполне живые, легли направо. Налево – мраморный дог, мартышка и сиамский кот.Снова пошли живые – дворняга, ещё одна, такса, ахалтекинец, чёрный пудель и здоровенная псина, неизвестной Троечнику породы. Фотограф схитрил – пуделя измазал кровью и уложил как дохлого…ну-ну! Ещё с десяток картинок и колода кончилась. Майор остановил время и сгрёб со стола фотокарточки.
-- Соврал, доходяга! – и он протянул через стол портрет красавицы-овчарки, застреленной на границе вражьими агентами. – дохлая псина и дураку видно!
Троечник взял в руки карточку и не почувствовал смерти.
-- Выжила, наверно. Если всё это не маскировка!
— Вот же сукин сын, - одобрил ответ Майор. – Поехали дальше. То же самое, только с людьми. Понял? Время! – снова щёлкнул секундомер. – Быстрее!
Вот тут пришлось туго. Каждый персонаж, особенно неживой, тяжкой гирей проваливался куда-то за голову, тянул силы и пробивал дыры в защите. Троечник позвал Кота и почувствовал тепло и нежность на озябших ладонях. Стало легко, каждый портрет обзавёлся тенью, по оттенку которой было ясно – здесь или там изображённый человек. Карточки аккуратно ложились в стопки, счёт между жизнью и смертью был примерно равен.
-- Быстрее! – заорал Майор и нажал невидимую кнопку. Погасли все лампы и темень получилась такой плотной, что в ней можно было захлебнуться. – Не останавливаться, быстрее!
Темнота не мешала и не могла мешать, поскольку за него работал Великий Кот. Но когда все портреты были рассортированы, произошло непонятное дело – в руках у них с Котом осталась одна фотография, на которой не было человека. Ни живого, ни мёртвого. Портрет был, а изображённого существа не было на свете. Давно не было. Очень давно. Никогда.
Великий Кот отпрянул и зашипел, прижав уши. Троечник положил изображение на стол между двух колод. Он не знал, с чем столкнулся.
И тут вспыхнул свет. Майор стоял в одном шаге от мальчика и держал наган на вытянутой руке. Дульный срез почти касался светлых волос над правым ухом.
-- Ну, а это что? – Майор указал глазами на последний снимок.
-- Я не знаю… это не живое и не мёртвое. Его давно уже нет здесь. Только кажется, что оно есть. А его нет! И, скорее всего, не было!
-- А ты посмотри!-большой палец медленно взвёл курок так, что он даже не щёлкнул.
На старинной фотографии был изображен товарищ Майор в заграничном мундире с золотыми эполетами. Позади него стояли в ряд пушки на деревянных лафетах и колёсах со спицами.
Красивая надпись с завитушками бежала под ногами в офицерских, начищенных до сияния сапогах.
«Майор от кавалерии Джеймс Скиннер. Бенгальский Колониальный полк. 1857 год.»
И мир взорвался. А потом опять погас.
----------------------------------------------
На набережной очень неширокой реки, опершись на чугунный парапет, стояли высокий мужчина в длинном кожаном плаще и худой белобрысый мальчишка в драповом пальтишке не по росту. Компания выглядела более, чем странно. Даже подозрительно. Редкие прохожие, однако, скользили усталым взглядом мимо и бдительности не проявляли. В тёмной голодной воде отражался огонёк папиросы переодетого офицера. Мальчишка к тому времени курить уже бросил.
-- Ну вот и всё, доходяга. Запоминай последние инструкции, -- офицер говорил тихо и отчётливо, -- экзамен тебе засчитан, начальство тобой заинтересовано. По мне, так тебя надо было сразу пристрелить… Помни – живёшь, пока молчишь. Напоминать не буду. Теперь вот что, - тон сменился, учитель добрался до самого главного, -- От меня ещё один экзамен будет. Между нами. Без начальства и протокола. Даю тебе неделю срока. Через семь дней рыжий твой приятель Злотый исчезнет из твоей жизни навсегда. Сделаешь всё сам, никого не вводи в это дело. Продай, убей, увези – мне по хер. Ни ты, ни я больше с ним не увидимся. Таковы условия.
Стемнело и в домах зажглись огни. После каторжного дня жители возвращались в свои убогие жилища, с подселенцами в лице крыс, мышей, тараканов и клопов. Дома их ждал запах горелого жира и вкус нездоровой еды, несколько рюмок дрянной водки и несвежая смятая постель до утреннего гудка. Одиноко застывший у парапета мальчик готов был отдать всю свою жизнь за чудо превращения в любого из сограждан, можно даже в справедливо осужденного. Хоть на десять лет, но только не это…
Не зная того, ребёнок лгал. Оплачивать чародействия было бы нечем. Его жизнь давно не принадлежала ему. Да, в общем-то, и никогда не принадлежала.
В конце недели на грязные улицы и крыши выпал первый снег. Он начал падать около полуночи и к утру город сиял непорочной белизной Божьего прощения. Троечник таких слов никогда не знал, но безошибочным чутьём каторжника понял, что сегодня будет шанс остаться в живых. Очень небольшой. Минимальный.
План предательства существовал в голове как раковая опухоль четвёртой степени. Фатально и равнодушно. Скорее всего – пожизненно. Троечник проложил маршрут за городскую черту в южном направлении. Во-первых, туда ходит самый медленный трамвай и у мальчика будет возможность умереть в долгой дороге от стыда. Во-вторых, там находятся кварталы новостроек и порядочному коту там не дадут пропасть новосёлы. В-третьих, новый район располагается так далеко, что Злотый вряд ли сам отыщет дорогу домой. В-четвёртых, лежало за болевой чертой и словами не передавалось.
Первый снег сделал утро стерильным и глухонемым. Троечник проснулся поздно и хотел поспать ещё хотя бы час. Хотя бы полчаса. Ну, хотя бы несколько минут. Маленькое хитрое существо, живущее между сердцем и гортанью, проснулось и продолжило свою ежедневную работу. На плите мама оставила сковородку с котлетами. Ещё тёплые. Он поднял с пола миску и покрошил в неё самую не прижаренную котлету. Злотый не любит горелые корочки и большие куски. Ещё пару котлет Троечник завернул в газету и засунул в карман пальто.
Из-за входной двери послышалось нетерпеливое царапание. Троечник любил этот скрип и шелест. Сегодня он предпочёл бы услышать, как щёлкнет выкидуха около его воспалённого горла.
Злотый после охоты был голоден, возбуждён и доволен собой. Крысы были для него врагами, но не пищей. Набегавшись за серыми, кот летел к миске изо всех сил. И сейчас, он подскочил к кормушке, но остановился в недоумении и посмотрел на хозяина.
-- Кушай на здоровье! – ласковый голос перехватило спазмой. Троечник низко наклонился и подвинул коту его завтрак. Заодно незаметно вытер слёзы со щёк. Погладил рыжую спинку и пошёл одеваться.
Поразмыслив, он снял с вешалки отцовский ватник. Слов нет, затрёпанное пальтецо сидело на нём лучше севлаговского ватника. Но под драпчиком, давно уже не было места для красавца-кота.
-- Ну, Злотик, пошли… погуляем вместе…
Злотый послушно запрыгнул ему на руки, а Троечник пристроил его за пазухой. Свёрток с остывшими котлетами занял своё место в кармане и апостол Иуда Искариот, вечный дух предательства, продолжил свой путь в поиске братского поцелуя.
--------------------------------------------
Троечник сел на поперечную лавочку, прислонился к окну, прикрыл глаза не для дремоты, а для незнания места, где катился трамвай. Ещё одна человеческая иллюзия – если не следить, то процесс идёт медленнее. Нет, быстрее. Злотый ворочался под ватником, высовывал голову через воротник – коту было душно. Троечник попросил кота никуда не уходить, распахнул ватник и снова закрыл глаза. Мимо проходили другие пассажиры, женщины с детьми, пропахшие ненужной работой мужчины, искалеченные трудом и войной старики. Многие говорили что-то неловкое и ласковое, увидев чудесного кота, спящего на коленях у мальчика. Троечник направил фокус звука на железные монологи трамвайных машин. Ласковые человеческие слова оставляли на поверхности его души ожоги второй и третьей степени.
Даххх – ДаДаххх – Даххх – ДаДаххх – Даххх – ДаДаххх – Даххх – ДаДаххх – так стучат колёса.
ВоллВоллВоллВоллВоллВоллВоллВолл – так подкачивает воздух в магистраль старый компрессор.
Он прислушался получше, сортируя звуки. За механической музыкой, послышался его собственный голос. Громче. Ещё громче. Когда он разобрал слова, ему стало ясно как сходят с ума.
«Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…»
«Американка» тихо стояла на кольце и усталые куски железа молчали как неживые. Вагон был пуст, вожатый и кондуктор ушли подписывать наряд. Троечник вскочил на ноги и прижал к себе Злотого. Волна тепла смыла холодную плёнку страха. Недовольно дёрнулся Чужой, пан Злотый яростно прижал уши и зашипел. Они чувствовали друг друга, но не могли сцепиться в схватке.Каждый был уверен в победе…
Мальчик с рыжим котом на руках… На двоих одна живая душа… Любовь — это самый верный путь к великодушию. Только не каждому отпущено времени пройти его весь.
Троечник миновал несколько новеньких, как будто игрушечных, пятиэтажных машин для жилья. Краем глаза он искал вблизи каждой парадной двери хоть мало-мальски подходящий предмет… лом, лопату, метлу… любой дворницкой инструмент… вот!
Справа от распахнутых на улицу дверей, к бетонной стене был прислонён совсем новый стальной лом. Предусмотрительный дядя Майор. Ещё немного, ловушка захлопнется, и ты получишь обоих.
Лестница нового дома была настолько чиста и светла, что вызывала размышления о подъёме прямо в райские кущи. Троечнику и пану Злотому небесный Элизиум был совершенно не интересен. У них был один рай на двоих, без подделки и стилизации. Как самородное золото Аляски и Калифорнии. Они расстелили отцовский ватник прямо на лестничной площадке. Они сидели рядом. Они говорили тихо.
Потом слова устали звучать, и собеседники отпустили их домой. Стараясь не расплескать настроение, Троечник поднялся и стал одевать неуклюжий ватник. Кот прошёлся туда-сюда, обнюхивая двери квартир.
— Вот, котлеты я взял, - дрожащими руками мальчик развернул газетные обрывки. Злотый легко вспрыгнул на подоконник и потрогал лапой угощение.
-- Всё сразу не ешь… на завтра оставь!
Кот поднял голову от еды. Медленно и настороженно. От котовьего вопроса в янтарных глазах, Троечник попятился назад и чуть не упал. Слова спрятались от ужаса. Троечник подстерёг главное и выпустил в мир:
-- Прощай.
-- Ты предал меня? – кот говорил прямо в голове, голос был усталый и добрый.
-- Да…
-- Опять… Прощай.
Пан Злотый гордо отвернулся и уставился в темнеющее небо. Троечник знал, что просит рыжий у Небесного Кота.
Тихо, по-воровски, мальчик выскользнул за дверь и проворно подпер стальным ломом свежеокрашенные створки.
Они стояли по разные стороны закрытых дверей. Между ними начиналась глубина шириной в человеческий шаг. Или два кошачьих. Троечника захлестнула волна горящего напалма между сердцем и гортанью. Он сделал шаг.Теперь пропасть стала два человечьих шага шириной. Или четыре кошачьих.
Вдруг оба почувствовали, как душа живая, что была одна на двоих, разорвалась… совсем чуть-чуть… ещё чуть-чуть…
Три человечьих и шесть кошачьих.
Предатель горел изнутри. Безжалостный маленький ксеноморф принялся грызть то единственное, что хоть немного оправдывало человеческое существование. Восстанавливая справедливость, острые металлические зубы вцепились и оторвали кусочек бессмертия. Прожевать у него не получилось и он выплюнул кровавый лоскуток наружу. Ярко-алая плоть упала на снег, беспорядочно дёргаясь в предсмертных судорогах.
-- Не н-а-а-а-а-д-а-а-а-а! – дурным голосом завыл Троечник и увидел, как в лужу упал ещё один кусочек. Чужой входил во вкус, смакуя беззащитность лёгкой добычи. Мальчик упал на колени и обрывки алого цвета посыпались один за другим.
-- Не н-а-а-а-а-а-д-а-а-а! – мёртвым голосом завывал стоявший на четвереньках будущий секретный агент и спаситель человечества. Спазмы дёргали тщедушное тельце, как марионетку, а изо рта толчками выпадала душа.
За дверью Злотый услышал предсмертные вопли и горящий напалм. Коты терпеливее людей и рыжий сделал последнюю попытку. Отбежав к дальней стене, он бросился на дверь, что было сил. Дверь дрогнула, но устояла. Злотый повторил прыжок с удвоенной силой. Он разбил в кровь свой бархатный нос и переломал когти. Но сила нарастала. Сила и ярость, они проснулись и рыжий городской кот превращался в саблезубую тварь из лесов древнего мира.
Кот стоял у стены и готовился к прыжку. На морде запеклась чёрная кровь, тяжёлое дыхание распирало бока. Вдруг, Злотый почувствовал у себя в горле жар, стало ещё горячее, он открыл рот и блеснул острыми клыками. Вдохнув полной грудью, рыжий боец прокричал родовой крик кошачьего племени:
-- М-м-м-я-я-я-я-о-о-у-у-у!
Звук своего голоса выгнал вон страх и сомнения. Злотый собрал все силы и рванул прыжками вверх по лестнице. Как лохматое рыжее ядро, вылетевшее из пушки, он ударил всем весом в середину оконного стекла. Мир наполнился звоном осколков и брызгами крови.
Пробив стекло, Злотый вылетел со второго этажа в облаке убивающей пыли. Приземлившись на все четыре, он изрезал подушечки, но он не чувствовал жгучей боли в лапах. Было ясно одно. Душа, которую он спасал, умерла. Её больше не было – по обе стороны смерти она отсутствовала. Её не удалось спасти. Её не удалось украсть.
Злотый не удержался на лапах и уселся в снег. Под ним расплывались кровавые лужицы и холод пролезал под слипшуюся рыжую шубку. Холод и слабость. Весь мир кружился и тошнота подкатывала к горлу. Пан Злотый понял, что его час пришёл. Он поднял лапу и провёл по ней языком. У него было время привести себя в порядок. У него были силы громко и сладко замурлыкать. У него была гордость уйти не отступая.
-----------------------------------------------
Мальчик без души брёл, пошатываясь, через спящий город. Я не знаю, как теперь называть этого человека. Своё имя он давно позабыл, унизительное прозвище больше не унижало. Он был готов к чему угодно, поскольку был совершенно лишён чувств. Наконец-то исчезли мучительные человеческие переживания страха, стыда, совести, печали, одиночества. Справедливость отпраздновала свой жестокий ритуал и в этом мире появилось новое существо. Совершенное существо. Прекрасное существо. Высокоэффективный мессия нового времени.
Высокий и сильный…
Плавный спуск и толчок в ладонь…
Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…
Высокий и сильный…
Плавный спуск и толчок в ладонь…
Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…
К утру он добрался до дома. Грязный и озябший. Пугающий голодным взглядом узко поставленных серых глаз. От него сильно пахло мочой и нечищеными зубами. Так мерзко он ещё никогда не выглядел. Ему не хотелось идти в комнату. Не хотелось окунаться в уходящее тепло закончившейся жизни. Теперь это была не его жизнь.
Теперь всё, что могло стать чувствами, желаниями, мечтами, привязанности были разбросаны по тротуарам огромного города, застывшего в ночной летаргии. Маленькие лоскутки… они пытались выжить по одиночке… выжить в грязи, холоде, ненависти и страхе. К полуночи всё было окончено. Слепые чёрные окна ничего не увидели этой ночью. Днём шёл первый снег, но к утру растаял.
Избранный сидел на старой тёмной кухне. Всё помещение заполнял дух человеческого жилья и человеческой неустроенности. Густо пахло прогорклым постным маслом, пережаренным луком и обугленными поленьями. Человек без души, он пытался услышать хоть еле слышный отголосок своих переживаний, связанных с этими запахами и звуками. Ничего. Трансформация получилась настолько тотальной и завершённой, что эмоций не осталось никаких. Боженька ты мой, неужели этот недоносок ничего не понял?
Ты же не только кота предал, ты же себя предал. Не судьба предателям стяжать чудес и даров с небес. Кончилась твоя сказка, мальчик без имени. Не было и не будет в твоей жизни Птичьего рынка, не было и не будет рыжего котёнка с польским именем, не было и не будет нежного тепла на ладонях.
На закопчённой смрадной кухне готовился к подвигам великий ВОИН СВЕТА. Он ещё не понял, что все таланты покинули его и он обречён на самую заурядную заурядность без права на условно-досрочное самоубийство.
Избранник судьбы был болезнен, хил и глуп. Когда он чихал или кашлял, его штаны пропитывались тёплой влагой, а сопли засыхали на подбородке. Но самое неожиданное изменение произошло с его голосом. Вместо обычного мальчишеского дисканта, из горла вырывался гнусавый стариковский тенорок, напоминавший собеседникам ущербный вокал рано кастрированного карлика. Он сидел на табуретке и смотрел… смотрел… смотрел…
Вдруг в предутренней сонной тишине раздался отчётливый и до боли блаженный звук. Кто-то царапал входную дверь со стороны лестницы. Ампутант вскочил на ноги и держась руками за стену, неловко поплёлся к выходу. Где-то, глубоко внутри, остался маленький кусочек живого. Губы сами зашептали, умоляя о помиловании:
-- Злотик, Злотик, Злотик! ...
Путаясь в ключах и замках, неживой мальчик нашёл нужную кнопку и дверь распахнулась. В полутьме высилась фигура Майора. Облако из паров очень дорогого одеколона и очень дорогого коньяка бесцеремонно вползло в дом. Охотник за душами пребывал в бессильной ярости. Мёртвый кот и полумёртвый человечий ублюдок – не то, что принято называть победой:
-- Злотик? А вот хрен тебе, а не Злотик! Сдох твой Злотик! За тебя сдох! Не тебе чета, мразь! Понял, выродок?
Маленький кусочек нежной памяти оторвался и выпал на грязный пол. Больше в этом теле не будет ничего живого. Майор внимательно поглядел на лоскуток и растёр его кованным каблуком офицерского сапога. Ампутант сполз по стене и затих на полу. В коридоре появились сонные фигуры отца и матери новообращенного.
-- Подписали… здесь и здесь. Вон отсюда!
-- Простите…
-- Первое свидание через полгода. Лишнее скажете кому – с одного барабана пристрелю!
Майор почувствовал горький огонь у себя в горле. Он разгорался, не давая дышать. Сдавленным дрожащим голосом он произнёс куда-то в темноту:
-- Отец Небесный, ну когда же Ты прекратишь всё это? ...
Он вскинул руку с пистолетом и, не целясь, два раза тронул курок. Две души покинули свои тела, потому как Майор не умел промахиваться.
-- Б-даххх… б-даххх…
Высокий и сильный…
Плавный спуск и толчок в ладонь…
Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…
Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…
Никому не будет больно… не будет больно… не будет больно… не будет больно…
--------------------------------------------------
В большом и неуютном классе за партами сидит человек двадцать подростков с одинаковыми неподвижными масками вместо лиц. Стандартная военная форма без погон, начищенные сапоги и стриженые под ноль уродливые головы. Натренированный взгляд, не поднимающийся выше губ собеседника. Голодные внимательные глаза. И никаких эмоций. Солдату справедливости эмоции не нужны.
В зал стремительной походкой входит седой мужчина. Очень дорогой китель и генеральские погоны. Курсанты бесшумно вскакивают и замирают по стойке смирно.
-- Сегодня урок проведу я. Товарищ майор не вернулся, - генерал по привычке говорит короткими фразами, - У меня к вам только один вопрос. В чём состоит ремесло разведчика? Ответ уложить в одно предложение. Ответил – садись!
Через сорок минут ответ не найден. Курсанты перечислили всё, что знали и о чём могли лишь догадываться.
-- То, что я сейчас скажу, не записывать. Запомнить на всю жизнь.
-- РЕМЕСЛО РАЗВЕДЧИКА СОСТОИТ В ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ТЕБЕ ДОВЕРЯЮТ.
-- Р-р-р-р-р-разойдись!!!
Автор: Алексей В. Волокитин
Источник: https://litclubbs.ru/articles/67703-lichnyi-kot-diktatora.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
