Глава 98
Начфин Кнуров, как и обещал своему будущему подельнику майору Прокопчуку, решил задуманное в долгий ящик не откладывать. Он продумал всё до мелочей, сидя в своем небольшом, но аккуратном кабинете, где пахло свежезаваренным кофе. Сначала подошёл к одному из санитаров, недавно прибывших в госпиталь. В его обязанности входило множество задач, от поддержания чистоты до помощи в транспортировке раненых и дезинфекции оборудования.
Кнуров присмотрелся к нескольким кандидатам и остановил свой выбор на одном – уж больно у того было открытое и доверчивое лицо. Прохор Петрович, когда выдался удобный момент, отвёл новенького в сторону и попросил оказать ему, – за соответствующее вознаграждение, разумеется, – услугу. Всякий раз, когда будет прибывать конвой с ранеными, сообщать, откуда их привезли. Особенно же его интересует батальон специального назначения, куда недавно отправился служить их водитель.
Рядовой Леонид Максимов, молодой парень двадцати лет отроду, недавно заключивший контракт с военным ведомством, был только рад тому, что за просьбой к нему обратился сам начальник финансовой части госпиталя капитан Кнуров. Он даже стал от предложенных денег отнекиваться, мол, служба есть служба, но Прохор Петрович, человек опытный в обращении с людьми и финансами, мягко, но настойчиво настоял на своём.
Он по-отечески положил руку на плечо парня и обещал, что если тот не хочет принимать напрямую, то можно будет «придумать что-нибудь», дабы повысить санитару денежное довольствие через официальные каналы. Такое предложение, облеченное в форму заботы, санитар игнорировать не стал, тем более что ничего предосудительного или сложного в этой просьбе не видел. Ну, хочется товарищу капитану для своей надобности узнавать, откуда раненые, мелочь ведь! Спрашивать, зачем Кнурову это понадобилось, парень не стал, решив, что у начальства свои резоны.
Не прошло и недели, как, перетаскивая ящики с медикаментами недалеко от приемного покоя, Максимов услышал обрывок разговора о вновь поступивших. Неожиданно для себя он узнал: они из того самого батальона, где служит Родион. Обрадованный, что может быть полезен, тут же поспешил к начфину. Кнуров, получив эту весть, не выказал удивления, тут же сунул санитару в руки заранее подготовленный, запечатанный плотный конверт и попросил передать кому-нибудь из медиков эвакуационного взвода.
– Передай на словах, пусть этот конверт передадут рядовому Раскольникову, – добавил Кнуров, понизив голос до заговорщицкого шепота. – Понял? Повтори: Родион Раскольников.
– Как главный герой «Преступления и наказания»? – искренне удивился санитар, его молодое лицо выразило неподдельный интерес.
– Именно, – криво улыбнулся начфин, довольный произведенным эффектом. – Грамотный, значит.
– Простите за вопрос, товарищ капитан, а что внутри? – полюбопытствовал Максимов.
– Да сущая ерунда. Документ один финансовый. Когда Родион уезжал от нас, я по запарке забыл ему передать. Это справка, чтобы, когда его контракт закончится, ему дополнительные выплаты полагались, понимаешь? За особые условия.
– Да, конечно, – с неподдельной радостью ответил Максимов, подумав о том, какой же хороший и заботливый человек здешний начфин. Для простого бойца вон как старается, не забывает.
– Вот и хорошо. Да, только говорить, что это я тебя попросил, никому не нужно. Как видишь, на конверте тоже ничего нет. Ну, кроме «Рядовому Раскольникову лично в руки».
– Почему? – не понял Максимов.
Кнуров поманил санитара пальцем ближе и прошептал доверительно, с ноткой виноватой досады в голосе:
– Потому что я должен был этот документ давно сделать и отправить по инстанции, но тупо забыл. Мой косяк, понимаешь? Не хочу, чтобы начальство узнало. Надо исправляться по-тихому. Понял?
– Так точно, товарищ капитан! Могила! – с готовностью выдохнул парень.
– Вот и отлично. Исполняй.
– Есть!
Кнуров с кривой усмешкой на гладко выбритом лице проводил Максимова долгим, пристальным взглядом. Он смотрел на удаляющуюся спину в мешковатой форме и думал: «Будет тебе, Родя, подарочек. Да такой, что тебе не то что жить, дышать тошно станет. А незачем было из меня мишень делать».
***
В первые дни, угодив на передовую в батальон особого назначения, Родион каждому близкому разрыву кланялся. Звук прилетающей мины, похожий на рвущуюся ткань, заставлял его вздрагивать и приседать, инстинктивно вжимая голову в плечи и прикрывая ее руками. Хотя никакой нужды в том не было: сверху ее надежно защищал шлем, а если бы бахнуло по-настоящему тяжело, так вообще ничего не спасёт, как ни старайся. Разве что бетонная плита и несколько метров сверху насыпанной земли, но оборону, отсиживаясь в глубоком блиндаже, организовать невозможно. Потому приходилось большую часть времени проводить снаружи, в траншеях, оборудованных «лисьими норами» – небольшими нишами для отдыха. Здесь, на открытом пространстве, нужно было старательно прятаться от мин и снарядов, которых, к счастью, было не так уж и много. А вот дронов…
Родиону казалось, что на врага работает вся электронная промышленность Юго-Восточной Азии, славящейся массовым выпуском всевозможной электроники. Противник швырял «комиков» – FPV-дроны – чаще всего бездумно, порой просто заваливал передовую, и от этих назойливо жужжащих тварей, похожих на злобных механических ос, спастись было очень трудно. Снаряжённые видеокамерами, БПЛА могли висеть в воздухе часами, выслеживая любую активность. Если их операторы замечали что-то внизу, то «комики» устремлялись вниз, стараясь ударить не только по технике, но даже по отдельному бойцу.
Хуже всего было то, что дроны всё чаще стали попадаться с тепловизорами и инфракрасным видением, что делало их опасными даже ночью. От таких спрятаться становилось всё труднее. Помогали противодроновые одеяла, но в условиях передовой их на всех было не напастись, к тому же вещь хрупкая, чуть что – порвал, сгорела и так далее.
Бытовые условия также были далеки от идеальных. Для Родиона, который с первого дня службы по контракту находился в прифронтовом госпитале и жил сначала в палатке, а потом в комфортном жилом модуле, на передке всё казалось трудным и непривычным. Мыться – раз в неделю, если повезет, и вода будет. Есть – раз в день горячую пищу, которую приносили в термосах, в остальное время обходились сухпайком. Перемещаться приходилось с большой осторожностью, пригнувшись, а чаще даже ползком, чтобы не стать легкой мишенью. Плюс частые нападения с воздуха, регулярные обстрелы «на кого Бог пошлёт», которые больше нервировали, чем наносили реальный ущерб. А еще непролазная грязь после каждого дождя, превращавшая окопы в скользкие канавы, пылища в жару, забивавшаяся в легкие и скрипевшая на зубах, неприятные запахи и прочие неудобства фронтовой жизни.
Но деваться некуда, и Родион, человек в общем-то в быту непритязательный (что даже Маруся отмечала с тайной радостью), привык довольно быстро. Вот без кого ему было очень трудно, так это без любимой, оставшейся в госпитале. Сразу после прибытия на место повариха ему снилась почти каждый день, и Раскольников сильно грустил, но злобы ни к кому не испытывал. Про Кнурова, из-за которого здесь и оказался, забыл довольно быстро. Просто махнул однажды рукой, добавив пару ласковых, и перестал вспоминать, сосредоточившись на двух вещах: выживании и мечтах о том, как счастливо заживут они с Марусей после того, как закончатся их контракты, и они снова встретятся, чтобы больше никогда не расставаться.
В коллектив взвода Родион влился практически сразу. Бойцы, узнав о том, что он был водителем в госпитале, как-то сразу прониклись к парню уважением. Тем более не только начальство возил, а и «трёхсотых», притом труса не праздновал и прекрасно знал, каково это – играть с «комиком» в кошки-мышки, стараясь увернуться от смертоносного удара. Так что приняли: попался им не пороха не нюхавший, а нормальный, обстрелянный. Ну, а что с автоматом еще не слишком хорошо обращается и тактику знает плохо, так это дело наживное.
Когда же о том, откуда прибыл Родион, узнал один из самых опытных бойцов взв6ода с позывным Сусанин, то сразу пришёл и спросил:
– А ты доктора Глухарёва знаешь?
– Конечно, – широко улыбнулся Раскольников и показал большой палец, – вот такой мужик! Кучу народа с того света вытащил. А ты с ним знаком?
– Да, было дело, – ответил Сусанин и поведал Родиону, как они с Михаилом спасались после того, как сначала комбата вывезли раненого, а потом угодили в заваруху, в которой Док ногу потерял.
– Я слышал об этом, но не знал, что всё так серьёзно, – расстроенно проговорил Родион. – Как он сам?
– Недавно был в вашем госпитале, мне сказали, что поправляется, наверное, уже в тыл отправили. Ничего, подлечат, сделают ему там протез, будет, как новенький, – сказал Сусанин.
С того дня он установил над новеньким негласное шефство, и Родион был опытному бойцу за это очень благодарен, поскольку знал: военная мудрость порой не успевает закрепиться в головах тех, кто совсем недавно оказывается в гуще огненных событий. Парни становятся трёхсотыми или двухсотыми просто потому, что не смогли вовремя ничего узнать и понять. А Сусанин учил его терпеливо и беззлобно, как правильно выбирать позицию, как слушать тишину и отличать опасные звуки от безопасных, и эта наука была ценнее любых уставов.
Прошел еще месяц. Жизнь на «передке» вошла в свою колею, состоящую из боевых дежурств, вылазок в тыл за продуктами, боеприпасами и медикаментами, и бесконечного ожидания. Родион под руководством Сусанина быстро освоил многие премудрости окопной жизни. Он научился на слух определять, откуда и чем стреляют и больше не кланялся каждому разрыву. Страх никуда не делся, он просто затаился где-то в глубине, уступив место глухой, изматывающей усталости и постоянному напряжению. Но даже в этой серой, полной опасностей рутине, было место для маленьких радостей. Письма. Они приходили нечасто, доставлялись вместе с провизией и боеприпасами, и каждый раз это был маленький праздник.
В тот день посыльный, низкорослый боец с позывным «Шустрый», принес во взвод несколько конвертов.
– Родя, тебе! – крикнул он, протягивая Раскольникову плотный, аккуратно запечатанный конверт. – Из госпиталя твоего передали, с последней «вертушкой».
Сердце бойца забилось чаще. Маруся. Он не сомневался, что это от нее. Руки слегка дрожали, пока вскрывал конверт. Внутри лежали одна-единственная фотография, глянцевая, цветная. Он перевернул ее, и… всё вокруг перестало существовать.
Родион тупо смотрел на глянцевый прямоугольник фотокарточки, и мир вокруг него сначала сжался до размеров этого клочка бумаги, а потом и вовсе исчез. Звуки пропали. Рёв близких «выходов» артиллерии, сухая трескотня автоматных очередей где-то на фланге, даже привычное жужжание вражеского дрона-разведчика, висевшего почти над их позицией – всё потонуло в оглушительной тишине. Он видел только её. Марусю. Её смеющееся, до боли родное лицо, запрокинутое в поцелуе к другому.
Этим другим был майор Прокопчук. Холёный, всегда идеально выбритый с самодовольной ухмылкой, которую он, казалось, не снимал даже во сне. Родион его презирал, поскольку помнил о том, как однажды этот офицер позорно бежал, бросив своих товарищей, а потом с такой же предательской лёгкостью сдался в плен врагу и даже получил ранение в филейную часть. Как врач он тоже был, мягко говоря, так себе, многие жаловались на его грубость и наплевательское отношение.
И сейчас этот Прокопчук прижимал к себе его Марусю, его вселенную, а она… отвечала.
В ушах зазвенело. Тишина сменилась низким, нарастающим гулом, словно внутри черепа заработал гигантский дизель. Конверт с фотографией выпал из ослабевших пальцев и полетел в вездесущую окопную грязь. Родион не заметил. Он видел только одно – предательство. Не просто измену, а тотальное, глумливое разрушение всего, ради чего он жил, ради чего терпел грязь, холод и ежедневный страх. Мечты о будущем, о домике у реки, о детях – всё это в один миг превратилось в пепел, в грязный, омерзительный фарс.
– Родя, ты чего? – голос Сусанина прорвался сквозь гул, но до сознания не дошёл. – Письмо что ли получил?
Родион молча протянул руку. Его автомат стоял рядом, прислонённый к стенке траншеи. Он схватил его. Холодный металл обжёг ладони, но эта боль была ничем по сравнению с той, что разрывала его изнутри.
– Э, ты куда?! – крикнул Сусанин, видя его остекленевшие глаза и дёргающееся лицо. – Стой! Обстрел начинается!
В этот момент воздух разорвал пронзительный, нарастающий свист.
– Ложись! Мины! – заорал кто-то.
Но Родион уже не слышал. Он бежал. Бежал из траншеи наверх, на ничейную, простреливаемую полосу. Он не знал, куда и зачем несётся, тяжело дыша Им двигала лишь одна, всепоглощающая мысль – убежать от этой боли, от этого предательства. Или умереть. Сейчас ему было все равно.
Первая мина разорвалась совсем рядом, окутав его облаком едкого дыма и засыпав комьями земли. Он споткнулся, упал, но тут же вскочил и снова побежал, не обращая внимания на свист осколков над головой. Родион спешил, а в его сознании, выжигая все остальные мысли, билась одна фраза: «Предала… Предала… Предала…».
Сусанин, матерясь, выглянул из-за укрытия.
– Раскольников!.. Назад!..
Но Родион был уже далеко. Он бежал прямо навстречу разрывам, словно ища в них избавление. Еще один, совсем близко. Родиона швырнуло на землю. В ушах звенело, перед глазами поплыли красные круги. Он попытался подняться, но острая боль пронзила ногу. Посмотрел вниз и увидел, что штанина быстро пропитывается алым. «Вот и все», – равнодушно подумал он, теряя сознание. Последнее, что он увидел, было серое, безразличное небо и кружащий над ним черный силуэт вражеского дрона. Тот, словно хищная птица, заметив шевелящегося внизу человека, устремился вниз.