Ключ заедал, как всегда. Дмитрий Сергеевич Родионов с силой дернул его, чувствуя, как сталь скребет по замку. «Пора бы сменить, черт бы побрал», – пробормотал он, наконец входя в прихожую. Тяжелый чемодан с колесиками, битком набитый дорогими, но теперь помятыми от перелета шмотками, зацепился за порог. Он пнул его нетерпеливо. Тишина. Густая, пыльная, непривычная. Не та тишина, что была перед отъездом – тяжелая, пропитанная лекарствами и предсмертной апатией жены. Эта была… пустой. И чистой. Слишком чистой.
«Таня?» – крикнул Дмитрий, больше по привычке. Ответа не последовало. Он сбросил пальто на вешалку, не попав на крючок, и оно сползло на пол. «Галина Ивановна? Сиделка!» – голос гулко отдался в пустоте. Странно. Он предупредил о своем возвращении. Позвонил еще из аэропорта, сообщил рейс. Должна была встретить, отчитаться, взять чаевые – щедрые, он не скупился – и уйти. Так они договаривались.
Он прошел в комнату – единственную, кроме кухни и ванной. И замер. Глазам своим не поверил. Квартира… но это была не его квартира. Не их квартира.
Где их добротный диван? Вместо него у стены стоял узкий, жесткий на вид тахта, застеленный простым серым пледом. Любимое кресло Тани, куда она перебралась из постели в последние месяцы, исчезло. На его месте – компактный письменный стол, заваленный стопками бумаг, папками. Книжные полки, которые он когда-то сам вешал, были полупусты. Знакомые книги стояли вперемешку с какими-то новыми, в ярких обложках, и… альбомами для рисования? Стены… стены были перекрашены. Не в их теплый бежевый, а в какой-то холодный серо-голубой оттенок. И они были почти голые. Куда делись фотографии? Их свадьба на море, его корпоративы, даже та глупая картина с оленем, которую Таня когда-то купила на распродаже? Вместо них – пара абстрактных акварелей, явно самодельных, и большой, строгий календарь, где все дни были испещрены пометками.
«Что за… чертовщина?» – вырвалось у Дмитрия. Он почувствовал, как подкатывает тошнота от усталости и этого нелепого сюрприза. Он шагнул к месту, где должна была быть их кровать. Вместо нее стояла… ширма. Неплотная, бамбуковая. Он резко отодвинул ее.
За ширмой была кровать. Односпальная. Узкая, как в общежитии. Застеленная безукоризненно, с подушкой в одной голубой подушке. И больше ничего. Ни его тумбочки с дорогими часами, ни Таниного трюмо. Только торшер у стены и маленький столик с книгой и стаканом воды.
«Галина Ивановна!» – заорал он уже громче, срываясь. Где эта женщина? И где Таня?! Сердце бешено застучало. Он рванулся на кухню.
И снова – шок. Кухня была сияющей, какой не была даже в лучшие времена. Но… переставленной. Стол стоял по-другому. На окне висели новые, легкие шторы. А на месте компактного холодильника… стоял старый, советский, бежевый «ЗИЛ», гудящий как трактор. Дмитрий тупо уставился на него. Это был холодильник из их первой съемной квартиры. Куда делся их встроенный Side by Side? Он стоил целое состояние!
Он услышшал шаги из ванной. Обернулся. На пороге стояла Галина Ивановна. Невысокая, плотная женщина лет пятидесяти, в безупречно чистом медицинском халате. Лицо ее было спокойным, даже невозмутимым. Она вытирала руки полотенцем.
«А, Дмитрий Сергеевич. Добро пожаловать. Долетели нормально?»
«Что… что здесь происходит?!» – его голос дрожал от бессильного гнева. – «Где моя мебель?! Где мои вещи?! Где… где Таня?» Последний вопрос вырвался хрипло.
Галина Ивановна взглянула на него с легким, едва уловимым удивлением, будто он спросил что-то очевидное.
«Татьяна Ивановна скончалась. Две недели назад. Я вам звонила. Несколько раз. Вы не брали трубку. Потом отправила смс. Подробное. Видимо, не дошло? Или дошли, но вы были… заняты.» Ее голос был ровным, но в последнем слове повисла тяжелая пауза. Дмитрий покраснел. Он помнил те звонки. Он был у Ирины. Ирина не любила, когда его отвлекают «делами» в их время. Он сбрасывал. Смски… мельком видел, что-то от сиделки, не читал. Думал, обычный отчет.
«Скончалась…» – повторил он глухо. Чувство вины, острое и колючее, на мгновение пронзило его, но тут же было задавлено волной возмущения. – «Но это не объясняет… ЭТО!» Он развел руками, указывая на кухню, на дверь в комнату. – «Кто позволил… Кто это сделал?! Вы?!»
Галина Ивановна медленно сложила полотенце.
«Нет, Дмитрий Сергеевич. Это сделала Татьяна Ивановна. Вернее, это было сделано по ее указанию. Юридически оформленному указанию. В последние недели она была… очень активна. Ясность ума вернулась, странно, да? Как будто собрала все силы. Она все успела.»
«Что успела?! Взять и выбросить мои вещи?! Переставить квартиру?! Это моя квартира!» – взревел он.
«Ваша?» – Галина Ивановна подняла бровь. – «С юридической точки зрения, это квартира Татьяны Ивановны. Вы же оформляли ее на нее, помните? Когда покупали. Говорили, для ее спокойствия. Чтобы она чувствовала себя хозяйкой. И она почувствовала. В полной мере.»
Дмитрий схватился за стул. Кровь отхлынула от лица. Он вспомнил. Да, тогда, лет семь назад, он был на подъеме, деньги лились рекой. Оформил на Таню, чтобы… да, чтобы она не нервничала из-за его «бизнеса», который уже тогда пахнет жареным. Чтобы было не отнять. Ирония судьбы.
«Она не могла… Она была больна!» – выдохнул он.
«Была. Но вменяемой. До самого конца. Нотариус приходил сюда. Дважды. Со всеми бумагами. Я свидетель. Татьяна Ивановна все понимала. И все решила. Ваши вещи… они не выброшены.» Галина Ивановна указала пальцем на дверь ванной, рядом с которой стоял большой, пыльный рулон ковролина, прислоненный к стене. «Там, в ванной. И на балконе. Что поместилось. Остальное… она велела сдать на время в камеру хранения. Ключ и квитанция – на столе в комнате, в синей папке.»
Дмитрий, шатаясь, прошел мимо нее обратно в комнату. Подошел к столу. Действительно, синяя картонная папка. Рядом стопка других папок, блокнотов. Он открыл ее. Квитанция из камеры хранения. И ключ. И… завещание? Он схватил лист.
«…все мое движимое и недвижимое имущество, а именно квартиру по адресу… завещаю…» – он лихорадочно пробежал глазами по строчкам. – «…завещаю Городскому хоспису «Милосердие»…» Дмитрий закачался. Миллионы! Квартира в центре! Отписана хоспису?! «…за исключением личных вещей моего мужа, Дмитрия Сергеевича Родионова, которые на момент моей смерти будут находиться в квартире. Право пользования указанной квартирой сроком на ОДИН (1) календарный месяц с момента моей смерти предоставляется моему мужу, Дмитрию Сергеевичу Родионову, для решения вопроса о вывозе его личных вещей. По истечении данного срока квартира переходит в полное распоряжение наследника…»
Он уронил лист. Месяц. У него есть месяц, чтобы вывезти свои «личные вещи» из СВОЕЙ ЖЕ квартиры. И все.
«Это… это бред!» – прошипел он, оборачиваясь к сиделке, которая тихо стояла в дверном проеме. – «Она не в себе была! Это давление! Вы… вы на нее повлияли!»
Галина Ивановна покачала головой. Ни тени смущения.
«Нет, Дмитрий Сергеевич. Я только выполняла ее просьбы. Помогала организовать. Вызвать грузчиков для ваших вещей, встретить нотариуса, принять мастеров…»
«Каких мастеров?!» – он огляделся снова, как бы заново осознавая масштаб разрушения.
«Тех, кто передвинул сантехнику. И установил… это.» Она кивнула в сторону гудящего «ЗИЛа». «Татьяна Ивановна захотела именно его. Нашла объявление, купила за копейки. Велела встроенный вынести. Продать. А деньги… тоже в хоспис. Как и выручку от продажи ее украшений. Которые вы ей дарили.» Галина Ивановна посмотрела ему прямо в глаза. «Она сказала: «Пусть хоть какая-то польза от них будет, а не пылятся в шкатулке у любовницы».
Дмитрий сглотнул ком. Ирина действительно любила покопаться в Таниных шкатулках во время его редких, рискованных визитов домой за документами. Таня вроде не замечала… или делала вид.
«А это…» – сиделка указала на ширму и узкую кровать. – «Она велела оставить вам кровать. Ту самую, с которой вы ушли к ней, помните? Из вашей первой квартиры. Она хранила ее на антресолях все эти годы. Сказала: «Пусть спит на том, с чего начал. Круг замкнулся».
«Круг…» – Дмитрий засмеялся, горько и безнадежно. Он вспомнил ту первую их кровать. Узкую, скрипучую. Как они ютились. Как он клялся ей в вечной любви и богатстве. А потом пришли деньги, большая квартира, новая мебель… и новые женщины. А Таня… Таня болела. Сначала тихо, потом все громче. Стала обузой. Неудобной. И он нашел Ирину. Молодую, яркую, не обремененную болезнями и моралью. А когда Таня слегла окончательно, он нашел Галину Ивановну – строгую, нелюдимую, но с безупречными рекомендациями. Заплатил вперед за три месяца. Сказал: «Делай, что нужно». И укатил к Ирине. На месяц. В отпуск от умирающей жены. От ее тихого укора, запаха лекарств, от этой давящей атмосферы конца. Он заслужил отдых, черт возьми!
А Таня… Таня не отдыхала. Она готовила свою месть. Холодную, расчетливую, юридически безупречную. Лишив его не только ее, но и всего, что он считал своим. Крыши над головой. Символа его успеха.
«Зачем… зачем она это сделала?» – спросил он тихо, больше сам у себя, глядя на холодные серо-голубые стены.
Галина Ивановна вздохнула. Впервые в ее голосе появился оттенок чего-то, кроме профессиональной сдержанности. Что-то вроде усталой жалости.
«Она знала, Дмитрий Сергеевич. Все знала. Про Ирину. Про ваш «отпуск». Она не глупая была. И не слепая. Просто… молчала. А потом, когда поняла, что время пришло… решила не молчать. По-своему. Она сказала мне: «Пусть вернется в пустоту. Такую же, как у меня внутри. Пусть поймет, что все его деньги и бабы – пыль. И останется у разбитого корыта. Только корыто это – его прошлое. То, от чего он сбежал». Она хотела, чтобы вы увидели это. Лично.»
Она подошла к столу, взяла с него конверт.
«Мой расчет. По договору. Я отработала до самого конца. И еще две недели после – охраняла объект, как было оговорено с нотариусом и представителем хосписа. Ждала вас. Оплата за эти две недели – по двойному тарифу, как сверхурочные. Все честно.»
Дмитрий машинально полез в карман за кошельком. Достал пачку купюр. Отсчитал, не глядя, протянул. Галина Ивановна аккуратно пересчитала, кивнула.
«Спасибо. Ключи от квартиры – вот.» Она положила связку на стол рядом с синей папкой. «Представитель хосписа будет здесь через…» – она глянула на часы, – «…через три часа. Чтобы составить акт приема-передачи и получить ключи. Вам нужно освободить помещение к этому времени. Или… ну, вы же видите.» Она обвела рукой комнату. «Здесь вам все равно негде разместиться. Ваши вещи – в ванной и на балконе. Рекомендую начать паковать. Времени мало.»
Она направилась к прихожей, сняла халат, висевший на крючке рядом с дверью, аккуратно сложила его и убрала в сумку. Надела свое пальто.
«И последнее, Дмитрий Сергеевич,» – сказала она, уже стоя в дверях. – «Татьяна Ивановна просила передать вам. Она сказала: «Скажи ему – я прощаю. Не за себя. За того парня, которого любила когда-то. Которого больше нет. Как и меня». Всего доброго.»
Дверь закрылась за ней тихо. Гулко.
Дмитрий остался один. В этой чужой, холодной комнате. В квартире, которая больше не его. С видом на узкую, скрипучую кровать его прошлого. Воздух пах пылью, старой краской и… справедливостью. Горькой, неумолимой, как полынь.
Он подошел к балконной двери, распахнул ее. Холодный ветер ворвался в комнату. На балконе, заваленном коробками и чемоданами (он узнал свои дорогие чемоданы, помятые среди картонных ящиков), стоял его любимый кожаный диван. На него уже лег слой городской копоти. Рядом валялась картина с оленем. У оленя был отбит угол.
Дмитрий опустился на пол у балкона, прислонившись спиной к холодной стене. Он достал телефон. Нашел номер Ирины. Пальцы дрожали. Он набрал.
«Алло? Димон?» – ее голос, привычно сладкий, прозвучал громко в тишине. – «Ну наконец-то! Где ты? Когда приедешь? Я соскучилась! И у меня для тебя новость!»
Он молчал. Слушал ее болтовню о каком-то новом ресторане, о планах на выходные. Смотрел на свою бывшую жизнь, сваленную в кучу на грязном балконе. На узкую кровать за ширмой. На синюю папку с квитанцией на камеру хранения и завещанием, отдающим все хоспису.
«…так что приезжай скорее, родной! Я жду!» – закончила Ирина.
Дмитрий Сергеевич Родионов медленно поднес телефон к губам. Голос его был хриплым, чужим.
«Ира… У меня… проблемы. Большие. Квартира… она больше не моя. Таня все переписала. На хоспис.»
На том конце провода повисла тишина. Потом раздался короткий, невеселый смешок.
«Что? Шутишь? Это твоя квартира! Не может быть!»
«Может. Оформил на нее. Когда-то. Она все знала. Все предусмотрела. У меня…» – он сглотнул, – «…у меня месяц, чтобы вывезти свои вещи. И все.»
Тишина стала гуще. Он слышал ее дыхание.
«И… где ты сейчас?» – спросила она, и в голосе уже не было сладости. Был холодный, деловой интерес.
«Здесь. В квартире. Но… тут все переделано. Мебели почти нет. Только… моя старая кровать. И вещи мои на балконе.»
«На балконе?» – она фыркнула. – «Ну… это печально, Димон. Очень. Но… ты же не думаешь, что я пущу тебя сюда? С вещами? На мой балкон? У меня однокомнатная, ты в курсе? Тебе где-то надо будет жить. Искать квартиру. Или… ну, ты сам понимаешь.» Пауза. «Знаешь что? Давай ты разберешься со своими… делами. А потом позвонишь. Когда все уладится. Когда будет ясно, что… ну, с жильем. И с финансами. Ладно? Целую!»
Щелчок. Она положила трубку. Быстро. Решительно.
Дмитрий тупо смотрел на экран. «Вызов завершен». Он опустил руку с телефоном на колени. За окном гудели машины, жил огромный, равнодушный город. А здесь, в этой холодной, перекрашенной коробке, было тихо. Пусто. И невыносимо одиноко. Он поднял голову, уставился на ширму. За ней торчал угол старой кровати. Кровати, с которой все началось. И на которой, похоже, все и закончится. По крайней мере, на этот месяц.
Он медленно поднялся. Пошел к ванной. Открыл дверь. Маленькое помещение было завалено до потолка коробками, стульями, тумбами. Его вещи. Его прошлое. Втиснутое в четыре квадратных метра. На краю ванны лежала его дорогая дизайнерская рубашка, смятая, с пятном непонятного происхождения. Он взял ее. Ткань была холодной и чужой.
Впереди был месяц. Месяц, чтобы вытащить этот хлам из ванной и с балкона. Месяц, чтобы найти место, куда его свалить. Месяц, чтобы понять, куда идти дальше. К Ирине? Она уже дала понять – нет. К друзьям? Каким друзьям? Деловым партнерам? Теперь, когда он потерял квартиру и, по сути, лицо? Они сбегут, как крысы.
Он вышел из ванной, оставив рубашку валяться на полу. Прошел в комнату. Подошел к узкой кровати. Сегодня он спал здесь. В своей бывшей квартире. На кровати из прошлой жизни. Под взглядом холодных серо-голубых стен, которые Татьяна выбрала специально. Чтобы ему было спокойно? Или холодно?
Он повалился на жесткий матрас лицом вниз. Запах пыли и старого дерева ударил в нос. Он не плакал. Слез не было. Была только всепоглощающая, ледяная пустота. Та самая пустота, которую Таня завещала ему в наследство. Вместе с месяцем на вынос мусора. Последний штрих в картине их рухнувшей жизни. Поставленный ее слабой, умирающей рукой. Точка.
Где-то в кухне жужжал старый холодильник «ЗИЛ». Как вечный двигатель. Как насмешка.
Читайте также: