Рядом с Молчаном бо́льшую часть повествования находится Федосей Кузнец – личность более чем своеобразная и очень запоминающаяся.
«Кузнец близко знался с раскольниками, живущими в глухомани на Выге, не раз хаживал туда с тайными поручениями, был хорошо грамотен, жизнь вёл строгую, но мирским, как иные раскольники, не брезговал, говоря, что Господь, по земле ходивши, и с мытарями ел и с язычниками, - никого не гнушался, как же нам, мол, дерзать, разве мы святее Господа нашего?»
Первоначально Кузнец может вызвать даже насмешку своим религиозным фанатизмом, рассказами, что «ждут из-за моря иноземцами построенный корабль, таких кораблей будет множество, матросам на тех кораблях будет приказано переходить в поганую веру, молиться деревянным болванам, скоблить ножами рыла», проповедью близящегося конца света («Быть кончине мира в полночь в 1699 году, но допрежь придут на землю Илья и Енох - обличать; позже будет антихрист, а засим протрубят трубы, и наступит Божий суд», «Ходит по избам, говорит слова прелестные; кои люди и рты раскрыли: Нил Лонгинов с Копыловым колоды себе выдолбили, гробы, помирать собрались»), обвинениями («И всё оттого, что безбожно живем, за то и наказуемы великим наказанием), советами («Уйти бы вам, други любезные, подалее, в скиты, к источнику древлего благочестия»). А помимо насмешки только «тоскливый» вопрос Крыкова: «Водою его, что ли, холодной спрыснуть?» Больше того, от подобных проповедей и немало вреда: «На верфь на баженинскую заразу свою занёс, проповедник: кои мужики дельные были - от дела отвалились, помирать готовятся».
И, конечно, кульминация всего – сцена, когда «мужики собрались помирать не в шутку». Она есть в экранизации, хотя и в несколько сокращённом виде (так, в книге в гробы ложились трое, в фильме же Копылова вообще нет), но суть сохранена: и страхи, что в холодной избе «не топлено», «заколеешь десять раз до страшного суда», и спор из-за пения молитв («Ты не зевай. Ты выводи за мною...» - «Я, чай, в певчие не нанимался...» - «Поговори...» - «А чего и не поговорить напоследки-то. Там – намолчимся». – «Пёс!» - «Я пёс, да не лаюсь, а ты праведник, да гавкаешь...»)
Но вот попадает Кузнец к владыке Афанасию, который, прекрасно понимая его суть («Пострадать ищет, да я не даю»), стремится направить его энергию в нужное русло. Архиепископ советует Иевлеву: «Слышал, иноземец у тебя на Пушечном дворе. Свой-то лучше, хоть и дерзок! Ты с ним веру только не трожь, ты с ним, сыне, о деле потолкуй...» И Сильвестр Петрович находит нужные слова: «Слушай, Кузнец. Я про тебя ведаю, что добрый ты мастер. Великая беда, страшное разорение грозят городу Архангельскому... Чем лежать в гробу, чем людей отвращать от истинного труда, ты бы пошёл на Пушечный двор да за дело взялся. Али не русская кровь в жилах твоих течёт? Всё пушечное дело в руках иноземца, а свой искусник, ведающий то художество, лежит живой в гробу, дабы в нем страшного суда дожидаться. В уме ты? Сирот, вдов, стариков архангелогородских не жалеешь?»
И Кузнец понимает его. Крыков встретится с ним у Иевлева, когда он, «суровый, строгий, худой», на вопрос, что станет делать, ответит: «Там поглядим. Может, пушки стану лить, ежели надобно. До времени… А позже отыщу, кто всему виной… Отыщу и накажу. По правде жить стану». А затем «пробыл у капитан-командора недолго, вышел повеселевший, сказал, что идёт на Пушечный двор». И там будет работать так, что заслужит похвалу иноземного мастера («Со временем из него будет добрый пушечный мастер»), а когда того арестуют вместе с другими иноземцами, твёрдо пообещает заменить его: «Мистер Риплей останется в цитадели, будет там долго. Тебе, друг, тут пушки лить, ядра; покуда шведа не прогоним, будешь на дворе за хозяина. Говори по чести, верно говори, время не для шуток: всё ли ладно сделаешь?» - «Сделаем! - спокойно ответил Кузнец. - Верно говорю! Будь в надежде!»
И не подведёт. Недаром Иевлев скажет о нём: «Нынче же мастер - великий искусник, колдун в своём деле». Он сумеет правильно организовать защиту Маркова острова: «Инженер только подручного своего присылал - барабан ставить цепной да рычаги к нему. Все прочее сами поделали. Вот у нас мастер - Кузнец, он и сработал».
Будет Кузнецу и ещё испытание: по приказу воеводы его схватят и вздёрнут на дыбу (он ведь отказался уйти, оставив своё дело). Никого не назвав, выкрикнув под пыткой обвинения воеводе («Пошто воевода ваш кнутом выбивает себе деньги из посадских? Пошто без посула ни едина дела не добьёшь?»), он усомнится: «Бог! Где он, Бог твой? Сколь мне годов - не вижу его, не слышу, дурость одна – вот кто Бог твой! Палач, кат, ручища в крови по локоть – а молится! Отчего же не разверзнутся небеса? А?»
Но даже на съезжей он готов пойти на бунт: «Поздюнин вновь высунулся из двери, попросил Кузнеца починить ему железный блок. Федосей долго моргал, не понимая, потом так длинно и лихо выругался, что палач только ойкнул». Затем «сунул два пальца в рот, засвистал, загукал лесным лешим». Он будет спасён посланными Иевлевым матросами и, хоть и скажет: «Занадобились, вот и выпустили. А не нужны бы были, до смерти запытали бы!» - но тут же распорядится: «Прикажи на Пушечный двор меня везти».
Во время боя он будет у своих пушек на цитадели и здесь и получит контузию, ставшую причиной его смерти («Шведское ядро во время баталии ударило в крепостной вал, осыпался кирпич, пушка поползла вниз и свалилась бы со стены, если бы он не вцепился в лафет изо всех сил. Покуда подоспели другие пушкари, покуда подложили плашки, покуда подрычажили бревном, - он всё держал лафет. С того дня и стал кашлять кровью»); Молчан, правда, скажет, что он и раньше кашлял, но думается, убило его именно это.
И мне кажется очень символичной смерть Кузнеца: они с Молчаном едут к Москве, затем к Воронежу «за правдой», везут ту самую челобитную, после чего Молчан рассчитывает уйти «зипуна добывать». Но уйдёт он уже один: Кузнец до Воронежа не доедет, перед смертью взяв с Молчана страшную клятву: «Сгоревшими батюшкой да матушкой твоими, Степаныч, братом да сестрёнкой, всеми сиротами да вдовами, всем горем и слезами, что ведаешь, - поклянись мне в сей час, что не отступишь от дела, кое нами начато, отдашь челобитную, кровью подписанную, не сробеешь ни пытки, ни самой смерти...» А перед смертью, услышав благовест, скажет: «Звонят! Ему звонят, Богу, чтобы знал: Кузнец идёт, обо всем спросит... И спрошу».
Он застрелит думного дьяка Ларионова, который ведёт стрельцов, согласно своему убеждению, что «извергов надобно поучить, чтобы не ходили своих же мужиков имать», но, думается мне, не смог бы «гулять», подобно Молчану, потому что, в отличие от него, он – Мастер. И, конечно же, - созидатель. И - человек, отдавший «жизнь свою за други своя»…
*************
После предыдущей статьи я получила очень любопытный комментарий, что «в фильме Молчан в последний раз попал в кадр уже в форме преображенца при штурме Орешка». Я пересмотрела ещё раз этот эпизод. Действительно, человек, идущий на штурм (и даже не один из штурмующих), очень напоминает Молчана. Можно ли посчитать, что именно так помог ему Иевлев? Не знаю. Мы с комментатором согласились на том, что «просто хэппи-энд нужен был». Надо полагать, действительно нельзя было оставить эту линию оборванной, вот и дали такой намёк. Мне пришла ещё в голову мысль (если признать в этом человеке Молчана), что постановщики фильма вдохновились образом Тихона Рваное Ухо (помните сыгранного С.Ф.Бондарчуком героя в давнем нашем «Адмирале Ушакове» - беглого крестьянина и пугачёвца?)
Но ещё мне кажется совершенно несомненным, что выведенный в романе Молчан никак не мог бы стать солдатом – разве возможна военная дисциплина для такого, как он? Наверное, именно поэтому я даже никогда не пыталась увидеть Молчана среди бегущих в атаку преображенцев…
Но, конечно, каждый вправе придерживаться своей точки зрения.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
