54,7 тыс подписчиков

Омуты Синего озера_Глава 15

7 августа7 авг

6278

14 мин

Глава 15.

Где-то в конце девятнадцатого века.

- Маманя, я это… разговор есть.

Выглядел Никита непривычно: стоит, голову опустил, в глаза не глядит. Да и говорит, будто силком его заставляет кто-то, будто слова против воли его из горла вырываются. Ну как вырываются? Тихим шёпотом, больше похожим на угрожающее рычание собаки, потревоженной близостью чужака. Катерина не узнавала сына. Последние полгода ходил Никита, набычившись, почти, как когда-то после гибели Варвары. Только теперь не от людей шарахался, а от жены. Уж Анфиса и так, и сяк его обхаживает, а он ровно кусок дерева бесчувственного. Буркнет что-то и прочь пойдёт. Так и живут, как две тени. Она к нему – он от неё. Пыталась, было, Катерина сына урезонить, мол, негоже это, мол, детей схоронили, так не поздно ещё заиметь, пока годы позволяют. Никита лишь зыркнет волком да мимо, мимо. И ни слова не скажет. Работу, какую положено, делает, по-прежнему сильный да спорый. С сыном Мишкой всё пропадает: то на охоту, то на рыбалку, да и в поле вместе. А уж с Настеньки вообще пылинки сдувать готов. Ни у кого не видала Катерина, чтоб отец да с дочерью так. Иные отцы вообще мимо дочерей смотрят, словно нету их. Да и что о девках печалиться? Ломоть-то отрезанный, замуж выйдет, и всё, не наша уже. Но не Никита.

А тут вдруг сам подошёл, да ещё серьёзно так: разговор есть.

- Ну, сказывай-то, коли так, - кивнула мать.

Никита нервно оглянулся: нет ли Анфисы. Жена аккурат отправилась в курятник вместе с Настёнкой. Братья свои избы к тому времени отстроили. Тут же, рядышком, но всё ж отдельно. В избе никого, кроме Никиты да матери. Как раз есть возможность поговорить без посторонних ушей.

- Что было тогда на Синь-озере? – выпалил Никита.

- О чём ты, сынок? – вздрогнула Катерина.

- Знаешь, о чём. Когда Варя утопла, что тогда было? Знаешь?

Он сверлили Катерину глазами, отчего по телу женщины пробежала дрожь. Никогда раньше не видала она сына таким, он словно душу ей наизнанку выворачивал своим взглядом, припечатывал так, что, кажется, соврать никакой возможности нет. С трудом совладав с собою, Катерина выдавила:

- Не знаю, Никита. Откуда мне знать-то?

Сын отвёл глаза. Плечи его поникли, даже вроде как меньше ростом сделался. Жалость сжала сердце Катерины: что ж творится сызнова с мужиком? Неужто, гибель детей так сказалась на нём? Иные-то так не убивались, как он… Как старики всегда говаривали? Бог дал – Бог взял. На всё его воля. Детей рождалось много, помирало тоже немало, дело такое, житейской, что ли. А уж мужики вообще к детям не подходили, покамест не наступало время приучать сынов к делу. До той поры всё бабы с ребятнёй колготились, да и у тех особо времени не было, чтоб глядеть за ними. До того, бывало, доходило, что образа с полки снимали и детям давали. Хоть какое-никакое, а облегчение. На время замолчат – и то ладно. Успокаивать ревущую малышню? Когда? Тут тебе работы по хозяйству невпроворот. Хорошо, коли старшие дочки имелись, а если нет?

- Не верю я Анфиске, - вдруг выдал Никита.

Таким скучным голосом сказал, как всё равно ему. Не верит и не верит, просто сказал, как воды напиться попросил. Всплеснула руками мать:

- Да что ж тебе в ум взбрело? Жили себе жили, и на поди! Жена такая работящая, расторопная, из себя красавица, хоть и не одни родины пережила. Дом – чаша полная! А дети… Так что ж, дети, ну вышло так, что теперь? Анфиса баба сильная, здоровая, ещё сможет родить. Что ж тебе ещё надобно?

- Не хочу боле с нею детей рожать!

- Никитушка! – укоризненно покачала головой мать. – Грех энто.

- Пущай! – веско бросил мужик. – Это она Варю сгубила!

Катерина вздрогнула и отшатнулась. Откуда мысли такие ему в голову взбрели? Сама она, конечно, не знала, что случилось в тот день на Синь-озере. Да и знать не могла. Но сердцем чуяла неладное, не раз с подозрением косилась на невестку, когда та десятой дорогой озеро обходила. А уж голос тот забыть Катерина по сей день не могла. Видать, что-то там нечисто, иначе никак не объяснить всё это. Да и Кузьминична масла в огонь подлила. Душа чёрная у Фисы, говорит…

- Откудова мысли-то такие, - вздохнула мать.

- Сон мне был. Варя приходила.

- Сон? Сынок, ты что такое удумал-то? Из-за глупого сна теперь готов жену в страшном винить?

Никита молчал, глядя в сторону. И такая тоска из глаз его струится, что, кажется, зальёт всю горницу, заполонит собою всю избу, не оставив и уголочка свободного. Так же, не говори ни слова, нахлобучил он картуз и вышел прочь из избы.

- Сынок, куда же ты?

- В лес. К Кузьминичне, - услыхала ответ мать.

Катерина тихо опустилась на скамью, сложив руки на коленях. Последние месяцы сильно мучилась она болями в спине, и сейчас эта боль с новой невиданной силой охватила её. Застонав, сгорбилась она и закрыла лицо ладонями. Так сидела Катерина, пока не услыхала:

- Маманя, что с Вами?

Подняв голову, увидала она перед собою склонённое встревоженное лицо Анфисы. Поодаль маячила испуганная Настя.

- Ничего, дочка. Так, присела отдохнуть немного.

- Я Вас трясу уже сколько времени, а Вы, ровно не слышите меня. Болит, да?

- Уже попустило, - через силу улыбнулась свекровь.

- Баб, да ты посиди, я щас к вечере соберу, - засуетилась Настя. – Батюшка с Мишкой не приходили?

- Улов вон скинули, да сызнова ушли, - соврала Катерина.

- Так я Мишку на дворе видала, - нахмурилась невестка. – Они с дядьями сети чинят. Никиты там нету.

- Значит, это я, старая, напутала что-то, - соврала Катерина. – Посижу, пожалуй. Вы уж сами тут…И впрямь, прихватило что-то.

***

- Чего явился?

Старуха Кузьминична вышла на крыльцо и недобро глядела на Никиту. Глядела так, будто он пришёл в долг просить. Переминаясь с ноги на ногу, мужик вдруг ощутил невиданную доселе робость. Вроде ж никогда ранее не был он замечен в этом, слыл смелым мужиком, за словом в карман чтобы, так то ни-ни! И вдруг нате вам! Стоит, ровно малец, затесавшийся промеж старших парней, робеет, слова вымолвить не в силах. Трудно, ох, трудно выдавить то, что так и вертится само на языке.

- Чего явился, спрашиваю! – чуть повысила голос Кузьминична. – Сказывай скоро. А нет – так ступай с Богом и не тревожь людей попусту.

- Я энто… Я… я…

- Да не тяни уж!

- Как Варя утопла? – спросил он, наконец.

- От тебе и раз! – удивилась старуха. – Нешто я знаю?

- Коли не ты, так кто ещё? Тебе всё ведомо.

- Зайди, - вздохнула Кузьминична, посторонившись.

Никита нерешительно вошёл в избу знахарки. Всё, как прежде: везде развешаны пучки целебных (или колдовских?) растений, под окном стол со множеством горшочков, мешочков и склянок. Там же несколько ступок, в одной из которых старуха принялась растирать какие-то семена. Уселась на лавку и продолжает работу, не поднимая глаз на Никиту. Тот мнётся, не зная, как дальше разговор повести. А старуха, как нарочно, не глядит, не говорит ни слова, испытывая мужика на прочность, что ли. Вздохнул Никита, поняв, что помощи от Кузьминичны не жди. Коли не начнёт сам, она ещё чуток обождёт да и выставит его прочь.

- Я энто, - кашлянул неловко мужик. – Знать мне надобно, как Варя утопла.

- Как все топнут, так и она, - ответила старуха, не подымая головы от работы. – Нового, чай, не придумано.

- Не, я не о том… Сама она утопла, али подмогнул кто?

Морщинистые руки замерли. Кузьминична осторожно поставила ступку на стол, вытерла руки о передник и медленно поднялась.

- Откель мне знать-то, - тихо произнесла она. – Мне оно неведомо. Одно только знаю точно: тёмное там дело случилось. Ох, тёмное! Нутром чувствую. Более мне неведомо. Ступай до дому, мужик, ничем я тебе тут не подмогну.

- Не моя ли жена повинна? – выпалил Никита.

Выпалил и сам испугался сказанного. Уж больно мучил его странный сон, повторяющийся почти каждую ночь. Не видно было ничего в том сне, одна темень, а из темени той голос любимой Вареньки окликает его. Что говорила она, поутру Никита никак не мог вспомнить. Лишь однажды перед самым пробуждением услыхал он: «Убили меня, Никитушка!»

- Ты, мужик, меня о таком не спрашивай, - тяжело, будто через силу, ответила Кузьминична. – Снова сказываю тебе: то мне неведомо. А что душа у твоей супружницы чёрная, то точно тебе говорю. Ступай, негоже тревожить старуху попусту. Вишь, лекарство готовлю, ждут его, а ты мне тут пустые разговоры разговариваешь. Ступай!

С тяжёлым сердцем вернулся Никита. Как раз к вечере вернулся. Уселся на лавку, чернее тучи. На Анфису не глядит, да и на остальных поднять глаза не решается. А вдруг, как прочтут они во взгляде его всё, что на душе камнем легло? Жена кругом него и так, и этак вьётся, а он будто из камня, не шевельнётся, слова не скажет.

Вечеряли в тишине. Почувствовав настроение отца, Настя и Миша старались и ложками о миски шуметь потише. Уж больно смурной батюшка, не попасть бы ненароком под дурной настрой. Катерина изредка косилась на сына, но тот сидел с непроницаемым лицом, глядя в свою миску. Закончив трапезу, единственный раз бросил он:

- Анфиса, квасу подай!

Засуетилась жена, из погреба достала кувшин, налила из него в жестяную чашку да поднесла мужу с улыбкой. Тот принял её, выпил залпом, утёрся да вернул обратно, так и не взглянув на Фису. Следом за отцом кружку схватил Мишка. Наполнил её и поднёс к губам. Произошло всё так быстро, что никто не успел понять, а уж помочь и подавно. Поперхнувшись квасом, парнишка закашлялся, уронил кружку, нагнулся над столом и, задыхаясь, схватился за ворот рубахи, после чего как-то некрасиво и неловко рухнул боком на пол. Ничего не понимающая Настя, округлив глаза, смотрела, как растекается по столу квасная лужица. Катерина, вскрикнув, кинулась к внуку.

- Аааааааааааа! – дико закричала Анфиса, до которой дошло вдруг происходящее.

А Никита, опустившись на скамью, запустил руки в волосы да так и остался сидеть. И сколько потом было суеты в избе, он так и сидел, не двигаясь и глядя остекленевшими глазами в пол. Как ни пытались растормошить его домашние, мужик будто спал с открытыми глазами, никого не видя и ничего не слыша.

***

Катя стояла, потирая руками плечи, словно ей холодно, хотя ночь была приятно-тёплой. Она легко покинула посёлок, оставшись незамеченной. Хотя, кто бы её заметил, если все спят. Окна домов тёмные, ни одного случайного огонька, кроме уличного освещения, да ещё садовых светильников. Разве кто бессонницей мучился и случайно на улицу выглянул? Вряд ли. Все мирно спят, им невдомёк, что одна сумасшедшая девчонка, поддавшись на неслышимый уху зов, несётся бегом в сторону леса. И ночь ей не помеха, потому что луна в помощь. Светит так ярко, что дорогу видать далеко вперёд. Страха нет, только жадное любопытство продолжает гнать девушку по знакомой тропе. Даже странно как-то, раньше Кате и в голову не могло бы прийти отправиться ночью в лес в одиночку. В большой компании и то далеко уходить не решалась, а тут вдруг вот так.

Просвет впереди, означающий, что озеро совсем близко.

Катя выбежала на берег и замерла, сражённая красотой открывшейся перед нею картины. Воды озера переливались яркими всполохами посеребрённой синевы. В голове Кати мелькнуло: теперь-то понятно, почему его так назвали – Синь-озеро. Попадись оно сейчас прохожему, у того вопросов не возникло бы. Но какие могут быть прохожие в эту пору? Тут и днём-то посторонних не бывает, а уж ночью и говорить не о чем. От поверхности воды поднимается лёгкая дымка тумана такого же красивого синеватого оттенка. Вот уж действительно: синева потихоньку заполоняет всё кругом, к самому небу тянется.

- Боже, как красиво, - пробормотала Катя, подходя ближе.

Вода плещется прямо у её ног. Из глубины идёт матовое свечение, словно кто-то на дне установил подсветку наподобие садовой. Огоньки складываются в витиеватую кривую линию, очень похоже, что они действительно выставлены вдоль извивающейся тропы там, на дне. «Быть такого не может», - подумала Катя, садясь на корточки. Она опустила руки в воду и поразилась тому, какая она приятно-тёплая. Ласково и нежно омывает её ладони, будто своими мягкими прикосновениями поглаживает кожу Кати, оставляя на ней едва заметное сияние.

Девушка поднялась, постояла ещё немного, разглядывая руки и не веря своим глазам: её кожа словно подсвечена изнутри. Откуда-то донеслась едва слышная музыка. Катя встрепенулась. На другой стороне озера, как раз в районе большого камня над Главным омутом, разлился мягкий холодный свет. Подумав немного, Катя решительно направилась в сторону камня.

Странно. Здесь, кажется, никого нет. Она медленно обошла камень, прошлась по берегу, заглянув в своё любимое укрытие с потайной скамейкой. Совсем никого. Катя в лесу одна.

Позади послышался плеск. Катя резко обернулась. Никого. «Наверное, рыба выпрыгивает на поверхность», - размышляла девушка, подходя к воде. Музыка шла оттуда, из самых глубин Главного Омута. Девушка попятилась и упёрлась спиной в толстый ствол дерева.

- Ты пришла, - раздался знакомый голос.

Звучал он глухо, будто доносился из-за стены или двери. Из дерева навстречу ей вышла Аля. Катя ущипнула себя за запястье. Нет, она точно не спит. Как она это сделала? Там дверь, что ли? Катя протёрла глаза, видение не исчезло. Аля подошла ближе, губы её расплылись в улыбке, в глазах плещется синева с серебром, как будто само Синь-озеро отражается в них. Белая, почти до пят, свободная рубаха из какой-то невесомой ткани, кажется, сотканной из лунного света, колышется от дуновения ночного ветерка, и вышивка на ней оживает: листья и цветы диковинных растений шевелятся. Кажется, Катя даже слышит их едва различимый шелест. Голову девушки украшает венок, свитый из лозы и ветвей, волосы ниспадают на плечи и спину, струясь до самых колен. Аля делает ещё шаг, и из-под рубахи на миг показывается её маленькая босая стопа с тонкой изящной лодыжкой. Она делает ещё несколько шагов. На влажном песке не остаётся даже намёка на следы. Кожа Али белая, почти как полотно её рубахи, и какая-то прозрачная, как вон тот туман, поднимающийся над поверхностью Синь-озера.

- Привет, - с трудом выдавила Катя.

- Молодец, что пришла!

Лицо Алевтины светилось неподдельной радостью. Немного успокоившись, Катя сказала:

- Это же ты меня позвала.

- Но ты услышала! Значит, ты умеешь слышать. Осталось научиться видеть.

Ничего не понимая, Катя смотрела на свою знакомую и не узнавала её. Сейчас от Алевтины веяло чем-то нездешним и пахло водой и свежескошенной травой. Существо из другого мира. Дитя воды и леса. Дитя самой природы. Дикое, красивое и опасное.

- Зачем я тебе? – пробормотала Катя.

- Ты понравилась мне. Очень понравилась. И сёстрам тоже. Смотри!

Аля указала себе на грудь, где поверх рубахи красовался убор, созданный умелыми руками Катерины. Изысканное украшение из разноцветного бисера. Только теперь в каждой мелкой бусинке плещется озёрная вода, отчего колье мерцает волшебством во тьме ночи.

Всплеск воды. Катя слышит за спиной шорохи. Из озера одна за другой выходят девушки. Голова Катерины идёт кругом. Она знает их всех. Сёстры Алевтины. Белые, как мел, полупрозрачные лица со светящейся нежной кожей. В глазах – синь, засмотревшись на которую рискуешь потерять голову. Складки их белоснежных рубах похожи на крылья гигантских бабочек. Девушки не идут, а будто плывут над поверхностью воды.

Сёстры окружают Катю, улыбаются, поглаживая свои украшения. Катя лихорадочно озирается по сторонам. Девушки стоят, взявшись за руки, сомкнув плотное кольцо вокруг Катерины.

- Зачем вы меня позвали? – голос Кати дрогнул.

- Мы хотим потанцевать с тобой! Ты наша подруга, мы решили позвать тебя в свой хоровод, - смеясь, ответили сёстры.

- Но… Зачем?

Звонкими колокольчиками прозвучал их смех. Девушки не отвечают, стоят на месте. Ждут, повернув головы в сторону омута. Катя тоже поворачивается к озеру. Вон там, как показывала Наташа, и находится тот самый страшный омут. Вода над ним вскипает, бурлит и поднимается столбом выше человеческого роста. Водяной смерч двигается к берегу и рассыпается миллионами мелких сверкающих брызг. На песок выступает Варвара. Старшая из сестёр.

- Здравствуй, Катя, - приветствует она.

- Здравствуй.

- Сегодня у нас семейный праздник, мы решили позвать тебя. Ты ведь тоже наша сестра, наша младшая сестра. Не бойся, мы хотим помочь. Тебе полегчает, сразу полегчает, как ответы увидишь. Здесь все ответы.

Последние слова Варвары прозвучали шёпотом. Она вошла внутрь круга, взяла Катю за руку и положила ладонь ей на лоб

- Здесь ответы, - тихо повторила она.

Голова закружилась, и всё происходящее следом Катя воспринимала уже сквозь туманную дымку. Варя поставила её в хоровод между собою и Алей, и девушки плавно двинулись по кругу, распевая чистейшими серебристыми голосами песню, слов которой Катя понять не смогла.

- Кто вы такие? – спросила она заплетающимся языком.

- Мы те, кто живёт в воде и древе, мы те, кто сеет добро и зло, творит отмщение и одаривает достойных, - отвечали сёстры нараспев.

- Вы – Русалки, - пролепетала Катя, и веки её сомкнулись.

- Русалки Синь-озера, - услыхала она сквозь пространство голос Варвары.