Аромат тушеной курицы с овощами витал по маленькой кухне, смешиваясь с запахом только что испеченного хлеба. Я вытерла руки о фартук, довольная. Вроде бы все удалось: курица нежная, овощи – хрустящие, соус – в меру пикантный. Поставила сковороду на подставку, достала тарелки.
«Ужин готов!» – крикнула я в сторону зала, где Сергей смотрел новости. Ответом было недовольное бурчание и звук выключенного телевизора.
Он вошел на кухню, тяжело опустился на стул. Взглянул на сковороду, потом на меня. Его лицо было каменным.
«Опять курица?» – процедил он, даже не попробовав. Я почувствовала, как внутри все сжалось.
«С овощами, Сергей. Ты же просил что-то легкое. И хлеб свежий».
Он молча положил себе порцию, раздраженно ткнул вилкой в кусок мяса, отправил в рот. Жевал с таким видом, будто глотал мел. Потом положил вилку.
«Суховато, – заявил он. – И соус… какой-то странный. Слишком кислый».
Я вздохнула. Уже третий день подряд находил, к чему придраться. Вчера суп был «пресным», позавчера макароны «слишком мягкими».
«Попробуй овощи, – предложила я, стараясь сохранить спокойствие. – Они сочные».
Он нехотя взял кусочек кабачка, пожевал.
«Нормально, – буркнул. – Но вообще… Мама права, ты плохо готовишь!» – бросил он вдруг, глядя куда-то мимо меня. Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и обидные, как удар тупым предметом.
Всю неделю свекровь, Людмила Петровна, жила у нас. Нашу однушку ее присутствие превращало в филиал ада. Она критиковала все: как я мою посуду («Пена экономится?»), как глажу рубашки Сергея («Складки остались!»), как разговариваю по телефону («Слишком громко!»). Но больше всего доставалось моей кухне. Она стояла за спиной, тяжело дыша, комментируя каждый мой шаг: «Лук слишком мелко!», «Масла много льешь!», «Соли не жалей, он мужчина!». А Сергей… Сергей молчал. Или поддакивал.
И вот теперь это. Прямо в лицо. Ссылаясь на ее «авторитет».
Кровь ударила в виски. Глаза застилала красная пелена. Я отодвинула свою тарелку. Руки дрожали.
«Так пусть она тебе и готовит!» – выпалила я, голос прозвучал неожиданно громко и резко в тишине кухни. Я не кричала. Просто четко, отчеканивая каждое слово.
Сергей остолбенел. Он явно не ожидал такой реакции. Обычно я сжималась, молчала, проглатывала обиду.
«Что?» – только и смог выдавить он.
«Ты слышал. Твоя мама – великий кулинар. Пусть она тебя и кормит. Я больше не буду». Я встала, сняла фартук, бросила его на спинку стула. «Приятного аппетита».
Я вышла из кухни, прошла в нашу единственную комнату. Сердце бешено колотилось, в ушах стоял звон. Я села на край дивана, уткнувшись лицом в ладони. Слез не было. Была пустота и какое-то странное, леденящее спокойствие. Словно что-то внутри перегорело, сломалось окончательно.
Из кухни донесся приглушенный разговор. Голос Людмилы Петровны, визгливый и торжествующий: «Ну вот, видишь? Сама призналась, что не умеет! Я же говорила! Надо было меня слушать сразу!» И тихий, невнятный ответ Сергея. Не защитил. Ни слова. Никогда не защищал.
Я смотрела на нашу комнату. Книги Сергея на полке рядом с моими сувенирами. Его ноутбук на моем столике. Его кроссовки у двери. Все было пронизано его присутствием. И присутствием его матери, которая вот уже неделю спала на раскладушке у окна, а ее вещи лежали повсюду – на стуле, на тумбочке, создавая ощущение вечного хаоса и чужеродности.
Почему? Почему я терпела? Из-за любви? Любовь казалась сейчас чем-то далеким, стершимся, как старый рисунок на песке. Из-за страха одиночества? Но разве это не одиночество – быть рядом с человеком, который позволяет матери унижать его жену? Который сам унижает?
Дверь в комнату приоткрылась. Вошла Людмила Петровна. Она остановилась на пороге, уперев руки в бока. Лицо сияло самодовольством.
«Ну что, раздухарилась? – спросила она сладковатым тоном, от которого меня передернуло. – Наговорила глупостей, теперь сидишь? А ужин кто подаст? Сергей-то голодный!»
Я подняла на нее взгляд. Не отвечала. Просто смотрела. Мой молчаливый взгляд, видимо, смутил ее. Она фыркнула.
«Сама виновата! Надо учиться, а не нюни распускать. Мужика кормить надо уметь!» Она повернулась и направилась обратно на кухню, бросив на прощание: «Я ему яичницу сделаю. Научись хоть у меня, как надо!»
Дверь захлопнулась. Я слышала, как она командует Сергею: «Достань сковородку побольше! Яйца есть? Масло! Да не экономь, клади!»
Я сидела неподвижно. Мысли крутились, как белки в колесе. «Пусть она тебе и готовит!» Эти слова, сорвавшиеся с губ в порыве обиды, вдруг обрели новый, горький смысл. Это ведь не просто отказ от готовки. Это отказ от роли. От роли служанки, кухарки, объекта для критики. От роли женщины, которая должна соответствовать стандартам его матери.
Через некоторое время Сергей заглянул в комнату. Он выглядел неловко, виновато. В руке он держал тарелку с аппетитной яичницей, щедро посыпанной зеленью. Запахло жареным маслом.
«Вер… – начал он неуверенно. – Не обижайся, ладно? Мама… она просто переживает. Хочет, чтобы у нас все было хорошо. Вот и яичницу… смотри, какая». Он протянул тарелку, как будто предлагая мир.
Я посмотрела на тарелку, потом на него. «Спасибо, – сказала я ровно. – Я не голодна».
Он помялся, поставил тарелку на тумбочку. «Ну… как хочешь. Мама старалась». Он повернулся, чтобы уйти.
«Сергей, – остановила я его. Он обернулся, ожидая. – Ты согласен с ней? Что я плохо готовлю?»
Он смущенно пожал плечами, избегая моего взгляда. «Ну… Мама опытная. Она знает… А ты… иногда, да, бывает… не то…» Он не закончил, махнул рукой. «Да ладно, Вер, не зацикливайся! Поел – и хорошо. Не надо ссориться из-за еды».
«Из-за еды?» – тихо переспросила я. Но он уже выходил из комнаты, бросив: «Я потом за тарелкой зайду».
Я смотрела на закрытую дверь. «Из-за еды…» Это было не из-за еды. Это было из-за неуважения. Из-за его постоянного выбора – не между мной и матерью, а всегда в пользу матери. Из-за того, что мои чувства, мои усилия значили для него меньше, чем ее мнение. Яичница на тумбочке остывала, ее аппетитный вид уже не вызывал ничего, кроме тошноты.
Ночь прошла тяжело. Людмила Петровна громко сопела на своей раскладушке. Сергей ворочался рядом. Я лежала на спине, глядя в потолок, озаренный тусклым светом фонаря за окном. В голове проносились обрывки мыслей, воспоминаний. Как мы познакомились, как он ухаживал, приносил цветы, звал в рестораны. Как он клялся, что я – самая лучшая. Как постепенно, после свадьбы, особенно когда мы въехали в эту однушку, его мать стала все чаще появляться в нашей жизни. Сначала советами по телефону, потом визитами на выходные, которые затягивались, а теперь вот – незваным постояльцем. И с каждым разом Сергей все меньше был моим мужем, все больше – ее сыном.
Утро началось с привычного сценария. Людмила Петровна, едва проснувшись, уже командовала на кухне: «Сережа, чайник включи! Вера, ты где? Кофе делать будешь? Сережа любит покрепче! И хлеб порежь! Тоненько!» Я молча встала, пошла в ванную. Умылась, глядя на свое отражение в зеркале. Темные круги под глазами, усталое лицо. «Хватит», – прошептало отражение.
Вернувшись в комнату, я стала собираться на работу. Надевала костюм, поправляла волосы.
«Вера, а завтрак?» – раздался голос свекрови из кухни.
«Я не голодна, – ответила я, не оборачиваясь. – Успею в кафе что-нибудь взять».
«В кафе! – фыркнула она. – Деньги на ветер! И что там полезного? Я кашу сварила!»
«Спасибо, Людмила Петровна, – сказала я, беря сумку. – Но я спешу». Я направилась к выходу.
Сергей вышел из кухни, с кружкой в руке. «Вер, подожди!» – он выглядел озадаченным. «Что с тобой? Ты на маму обиделась? Да забей!»
Я остановилась у двери, повернулась к нему. «Сергей, я не обиделась. Я устала».
«От чего устала? Мама недельку погостит и съедет!» – он махнул рукой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи.
«Месяц назад ты говорил «пару дней», – напомнила я ему. – Потом – «до выходных». А теперь – «недельку». Когда это закончится? Когда она решит?»
Он покраснел, смутился. «Ну, ей же тяжело одной! Квартира у нее далеко, здоровье…»
«А мне? – спросила я тихо. – Мне не тяжело? Жить в своей квартире, как на чужой территории? Слушать постоянную критику? Видеть, как мой муж поддерживает не меня, а ее?»
«Да не поддерживаю я ее!» – запротестовал он, но голос звучал неубедительно. «Я просто… она же мать…»
«Да, – согласилась я. – Она твоя мать. А я кто?»
Он растерянно смотрел на меня. Видимо, этот вопрос его озадачил. «Ты… ты моя жена!» – выпалил он наконец.
«Раньше я была твоей женой, – сказала я, открывая дверь. – Сейчас я – приложение к твоей матери. И кухарка, которая «плохо готовит». До вечера».
Я вышла, закрыв дверь. Не стала слушать, что он крикнул мне вдогонку. Воздух в подъезде показался невероятно свежим и свободным.
Работа – бухгалтерия в небольшой фирме – обычно была моим спасением. Здесь я была нужна, здесь ценили мою аккуратность, мои знания. Здесь не было Людмилы Петровны. Но сегодня даже привычные цифры не лезли в голову. Я ловила себя на том, что смотрю в одну точку, перебирая вчерашний разговор, утренние слова. Фраза «Пусть она тебе и готовит!» звучала внутри, как мантра. Это был не просто каприз. Это был рубеж.
Во время обеденного перерыва я не пошла в столовую. Вышла на улицу, прошлась. Зашла в маленький парк, села на скамейку. Солнце пригревало, птицы щебетали. Я закрыла глаза, вдыхая запах молодой листвы. Мир вокруг был таким нормальным, спокойным. И только моя жизнь казалась абсурдным, унизительным спектаклем.
«Так что же делать?» – спрашивала я себя. Ультиматум? Сказать: «Или она, или я»? Но что, если он выберет ее? А если даже выберет меня… надолго ли? Не вернется ли все на круги своя, как только мать снова пожалуется на одиночество или плохое самочувствие?
Мысли путались. Одна часть меня кричала: «Хватит терпеть! Уходи!» Другая – робко шептала: «А вдруг он одумается? Вдруг поймет? Ведь были же хорошие моменты…» Но хорошие моменты тонули в море раздражения, непонимания и постоянного чувства, что я – не хозяйка в своем доме.
Вечером я задержалась на работе. Не хотелось возвращаться. Когда все же подошла к дому, вспомнила, что молоко закончилось утром. Решила зайти в небольшой супермаркет у подъезда.
Взяла пакет молока, подошла к кассе. И замерла. У соседней кассы стояли Сергей и Людмила Петровна. Они были заняты разговором и меня не заметили. Сергей разгружал корзину на ленту: пачка дорогого кофе, который любила его мать, плитка шоколада, фрукты, колбаса… и два готовых куриных рулета из кулинарии. Яичницей, видимо, ограничиваться не стали.
«…ну, я же говорила, Сереженька, – несся громкий голос Людмилы Петровны. – Без меня ты как без рук! Она же тебя заморить голодом хотела! Не приготовила ужин! Нахамила! А я тебе и яичницу, и рулетики купила! Видишь, как надо о муже заботиться?»
Сергей что-то буркнул в ответ, невнятное. Он выглядел усталым.
«А насчет квартирки… – продолжала свекровь, понизив тон, но я все равно слышала. – Ты ей скажи прямо. Мол, маме негде жить. Пусть поживет у нас. В однушке, конечно, тесновато, но что поделаешь! Мы как-нибудь. Она же добрая, вроде… сдуру согласится. А там… видно будет. Может, мою старую продадим или снимем что… Главное – впиши меня временно, а там…» Она многозначительно замолчала.
«Мама, не начинай, – устало сказал Сергей, протягивая кассиру деньги. – Веруха и так на взводе».
«А ты ее в ежовые руковицы! – зашипела Людмила Петровна. – Мужик в доме – голова! Не давай спуску! Вот увидишь, согнется. Она же тебя любит, дурочка!»
Кассир пробила покупки. Они взяли пакеты и пошли к выходу, продолжая разговор. Сергей нес тяжелые сумки, его мать шла рядом, что-то энергично жестикулируя.
Я стояла как вкопанная, сжимая в руке пакет молока. Холодная волна прокатилась по спине. «Впиши меня временно…» «Она же добрая, сдуру согласится…» «Мужик в доме – голова!» Его усталое, но покорное лицо. Он не спорил. Он слушал.
Все стало на свои места с леденящей ясностью. Это не «неделя». Это план. План по плавному, но окончательному захвату моего пространства, моей жизни. С ее подачи. С его молчаливого согласия. И моя «доброта», моя покладистость должны были стать союзником в этом плане.
Я не помнила, как оплатила молоко, как вышла из магазина. Поднимаясь по лестнице, я чувствовала не обиду, не горечь, а пустоту и странное, почти безэмоциональное решение. Все кончено. Просто кончено.
Открыв дверь, я услышала их голоса из комнаты и запах куриных рулетов. Они сидели за столом, ужинали. На моем месте.
«А, вернулась! – весело, с натянутой бодростью произнесла Людмила Петровна. – Молоко принесла? Молодец! Ставь в холодильник. Мы тут уже поужинали без тебя. Рулетики из магазина – пальчики оближешь! Не чета твоим опытам!» Она самодовольно облизала пальцы.
Сергей избегал моего взгляда, сосредоточенно ковыряя вилкой в тарелке.
Я молча прошла на кухню, поставила молоко в холодильник. Потом вернулась в комнату. Они смотрели на меня.
«Сергей, – сказала я спокойно, глядя ему прямо в глаза. – Тебе удобно будет съехать завтра? Или тебе нужно больше времени собрать вещи?»
В комнате повисла гробовая тишина. Людмила Петровна замерла с куском рулета на вилке, рот приоткрылся. Сергей побледнел.
«Что?» – выдавил он.
«Ты слышал, – повторила я. – Ты и твоя мать. Вам нужно съехать. Завтра. Или послезавтра. Но скоро. Я хочу жить одна. В своей квартире».
«Ты что, с ума сошла?!» – взвизгнула Людмила Петровна, вскакивая. «Вера! – Сергей тоже встал. – О чем ты?! Это же… это мой дом тоже!»
«Твой? – Я оглядела комнату. – Твои вещи – да. Твои книги, твоя одежда. Ты можешь забрать их все. Но дом… дом там, где тебя уважают и где ты сам уважаешь тех, кто рядом. Здесь этого нет. Здесь есть твоя мать, которая считает себя хозяйкой, и ты, который с этим согласен. Я больше не согласна».
«Да как ты смеешь?! – Людмила Петровна подошла ко мне вплотную, тряся вилкой. – Это мой сын! Он имеет право!»
«Имеет, – согласилась я. – Имеет право жить с кем хочет. С тобой, например. Но не со мной. Не в моей квартире». Я посмотрела на Сергея. «Ты выбрал ее. Не раз, не два. Каждый день, когда позволял ей меня критиковать. Каждый раз, когда соглашался с ее оценкой моей готовки, моей уборки, меня самой. Вчера вечером ты сделал окончательный выбор. Сегодня в магазине я его только подтвердила. Собирай вещи. Оба».
«Вера, подожди! – Сергей попытался взять меня за руку, я отстранилась. – Это все эмоции! Мама не хотела… Я не хотел…»
«Хотели, – перебила я его. – Хотели, чтобы я смирилась. Смирилась с тем, что я – плохая хозяйка по мнению твоей матери. Смирилась с тем, что она будет жить здесь. Смирилась с тем, что твоя верность – не мне, а ей. Я больше не смирюсь. Уходите».
«Куда мы пойдем?!» – завопила Людмила Петровна, уже не скрывая истерики. «На улицу, что ли?! Ты бессердечная!»
«Куда хотите, – пожала я плечами. – В гостиницу. Снимайте квартиру. Живите у той самой Нади, о которой ты так тепло отзывался в магазине. Мне все равно. Главное – не здесь».
Сергей остолбенел. «Ты… ты слышала?»
«Да, – кивнула я. – Я слышала про планы «вписать» маму временно. Слышала, как она учила тебя «держать меня в ежовых рукавицах». Слышала про Надю. После этого разговора любые сомнения исчезли. У вас все схвачено. Вы разберетесь. Без меня».
Людмила Петровна вдруг села на диван и зарыдала – громко, театрально. «Ой, Сереженька! Что же она с нами делает! На улицу гонит! Старуху больную!»
Сергей стоял, опустив голову. Он выглядел разбитым, растерянным. Не защитником, не «мужиком – главой», а маленьким мальчиком, попавшим в переделку.
«Вер… – начал он, голос дрожал. – Прости… Мы… мы не подумали…»
«Поздно, Сергей, – сказала я тихо. – Слишком поздно думать. Собирайте вещи. Я пойду на кухню. Когда соберетесь, позовите. Я хочу убедиться, что вы ничего моего по ошибке не взяли. И отдам ключи».
Я вышла на кухню, закрыла дверь. Прислонилась к косяку. Руки дрожали, но внутри было тихо. Пусто и тихо. Я слышала за дверью приглушенные голоса: всхлипывания Людмилы Петровны, низкий, унылый голос Сергея, звук открывающихся шкафов, стук чемодана.
Прошло больше часа. Дверь на кухню приоткрылась. Сергей стоял на пороге. За его спиной виднелась фигура свекрови, уже в пальто, с огромной сумкой через плечо. Их вещи – две большие сумки и коробка – стояли в коридоре.
«Мы… готовы», – сказал Сергей. Он не смотрел на меня.
Я прошла мимо него, осмотрела сумки. Ничего лишнего. Подошла к вешалке, сняла связку ключей – от квартиры и подъезда. Отсоединила ключ от нашей квартиры.
«Вот, – протянула я ему один ключ. – От подъезда. Его оставьте в почтовом ящике, когда уйдете».
Он молча взял ключ. Его лицо было серым.
«Вера… – он попытался что-то сказать. – Может…»
«Нет, – мягко, но твердо перебила я. – Все сказано. Иди, Сергей».
Он постоял еще мгновение, потом кивнул, развернулся. «Мама, пошли».
Людмила Петровна прошла мимо меня, не глядя. Ее лицо выражало неподдельную злобу и обиду. «Добра не видать!» – бросила она в пространство, выходя на лестничную площадку.
Сергей вынес сумки, потом коробку. Он стоял в дверях, ключ от подъезда зажат в кулаке.
«До свидания, Вера», – сказал он глухо.
«До свидания, Сергей».
Он вышел. Я закрыла дверь. Повернула ключ. Щелчок замка прозвучал невероятно громко в тишине.
Я облокотилась о дверь, закрыла глаза. Ни слез, ни истерики. Только огромная, всепоглощающая усталость. И тишина. Глубокая, полная, драгоценная тишина моего дома. Никаких команд. Никаких критических замечаний. Никакого тяжелого дыхания за спиной.
Я прошла по квартире. Комната казалась больше. Воздух – чище. Я подошла к окну, распахнула его. Вечерний воздух ворвался в комнату, свежий и прохладный.
На кухне стояла тарелка с остывшей яичницей Людмилы Петровны. Я взяла ее и выбросила в мусорное ведро. Потом поставила чайник. Достала свою любимую кружку, пакетик травяного чая с мятой. Пока чайник закипал, я просто стояла посреди кухни, слушая тишину. Это был мой звук. Звук свободы.
Чайник засвистел. Я налила кипяток в кружку. Аромат мяты разлился по кухне. Я взяла кружку, вышла в комнату, села на диван, поджав под себя ноги. Сделала глоток. Горячий, ароматный чай. Мой чай. В моем доме. В моей тишине.
За окном горели огни города. Жизнь шла своим чередом. Моя жизнь только что кардинально изменилась. Было страшно? Да. Было непонятно, что будет дальше? Конечно. Но было и другое чувство. Чувство огромного облегчения, как будто с плеч свалилась неподъемная ноша. Я больше не должна была никому доказывать, что я хорошая хозяйка, хорошая жена. Я могла просто быть. Быть собой. В своей, наконец-то, квартире.
Я допила чай, поставила кружку на стол. Завтра нужно будет поменять замки. И, возможно, номер телефона. А еще… купить что-нибудь вкусненькое. Только для себя. Что-нибудь, что люблю именно я. И приготовить это так, как нравится мне. Без критики. Без советов. Без сравнений. Потому что теперь здесь хозяйка – я.
Читайте также: