Копеечный свет от уличного фонаря пробивался сквозь грязноватое окно нашей однушки, ложась косыми полосами на детские игрушки, рассыпанные по полу. Я сидела, сгорбившись на краешке дивана, который днем служил нашей кроватью, а ночью – местом моих бессонных раздумий. В кухоньке булькал чайник, а в крохотной комнатке тихо посапывал трехлетний Мишутка. Светлана, моя старшая сестра, только что положила трубку, оставив после себя в воздухе тягучее, сладковато-липкое ощущение неловкости и… торжества? Нет, она никогда не торжествовала открыто. Она умела это делать изящно, с ноткой сочувствия, от которого становилось еще горше.
«Наташ, милая, ты только не переживай так, – ее голос, бархатистый и спокойный, все еще звучал в ушах. – Мама ведь хотела как лучше. Она просто видела, что нам с Сергеем сейчас сложнее. Дети подросли, съемная квартира такая тесная… А у тебя же семья, муж. Все впереди!»
«Все впереди», – мысленно передразнила я ее. У нас с Максимом тоже была съемная однушка, такая же тесная, как у Светки до вчерашнего дня. Разница была в том, что мы платили за нее половину Максимовой зарплаты, а Светлана и ее вечно недовольный жизнью муж Сергей теперь жили в мамином доме. В том самом доме в пригороде, который мама всегда называла «родовым гнездом», который должен был «остаться семье». Оказалось, «семье» – это только Светлане.
Телефон снова зажужжал в руке, заставив вздрогнуть. Мама. Сердце екнуло, потом сжалось в комок холодного гнева. Я долго смотрела на мигающий экран, слушая настойчивый гудок. В голове проносились обрывки фраз, воспоминания.
* Как мама, уже после смерти папы, говорила, что «дети должны сами пробиваться», когда я робко намекнула на сложности с ипотекой.
* Как она восхищалась Светланой, «такой хозяйственной, такой заботливой», когда та привозила ей раз в месяц баночку варенья, в то время как я носила сумки с продуктами, возила к врачам, сидела ночами во время ее приступов давления.
* Как она всегда находила оправдание любым промахам Светы и критиковала мои, даже самые мелкие.
Я взяла трубку. Голос мамы был необычно бодрым, даже веселым.
«Наташа? Дочка, ты где пропадаешь? Звоню, звоню!»
«Мама, я дома. Света только что звонила». Я старалась говорить ровно, но голос предательски дрогнул на имени сестры.
«Ах, звонила? Ну и отлично! Значит, ты в курсе? – Мама не уловила или сделала вид, что не уловила моего тона. – Представляешь, какое счастье? Наконец-то Светочка с семьей будут жить по-человечески! В своем доме! Ты же видела, в какой конуре они ютились? Ребятишкам дышать нечем было!»
«Видела, мама», – процедила я. Видела не раз. Видела и нашу конуру, которая была ничуть не лучше. Но Максим не был ее любимцем, как Сергей, который умел вовремя подлить коньячку и рассказать анекдот.
«Ну вот! – продолжила мама, словно я выразила полное одобрение. – Я столько лет думала, как им помочь. И вот, созрела! Оформила все тихонько, без лишней суеты. Подарок от чистого сердца!»
«Подарок?» – слово обожгло горло. – «Мама, ты подарила Свете дом? Весь дом? Тот самый, про который говорила, что он семейный?»
На другом конце провода на секунду воцарилась тишина. Потом мамино настроение явно испортилось.
«Наталья, ну что за тон? Да, подарила. Имею право? Мое имущество, кому хочу – тому и дарю. А что значит «семейный»? Семья – это Света, ее дети, Сергей. Они – моя семья. И дом теперь их. И я рада, что смогла обеспечить будущее внукам в достойных условиях».
«А я? – вырвалось у меня, голос сорвался. – Я что, не семья? Миша – не внук? Наше будущее тебя не волнует? Мы же тоже снимаем квартиру! Мы тоже…»
«Наталья, хватит! – мама резко перебила. – Нечего ныть и завидовать сестре. У тебя муж есть. Крепкий, работящий мужчина. Вот пусть он и обеспечивает свою семью. Пусть думает, как вам жилье приобрести. Ипотеку возьмите, в конце концов! Нечего на мать пенять. Проси дом у мужа, если тебе так нужно!»
Последняя фраза повисла в воздухе, тяжелая и звонкая, как пощечина. «Проси дом у мужа». Как будто это так просто. Как будто Максим не вкалывал сутками на стройке, как будто мы не откладывали каждую копейку, мечтая хотя бы о комнате в хрущевке. Как будто мой труд по дому, по уходу за ребенком, по заботам о ней самой – ничего не значил.
«Мама… – начала я, но слов не было. Только ком в горле и горячие слезы, подступающие к глазам. – Ты… ты серьезно?»
«Совершенно серьезно, – ее голос стал ледяным. – Я сделала то, что считала нужным и правильным. И не намерена выслушивать упреки. Света нуждалась больше. Ты – замужняя женщина, твои проблемы должен решать твой муж. А не перекладывать их на плечи старой матери. Думай о своей семье, а не о чужом добре».
«Чужом? – засмеялась я горько. – Так дом-то теперь Светин? Значит, для меня он чужой? И ты тоже?»
«Наталья, не будь эгоисткой! – вспылила мама. – Я тебе все объяснила. Если не хочешь понимать – твои проблемы. И не смей портить Свете радость своими обидами!»
Щелчок в трубке. Она положила. Просто так. Как будто отрезала ненужную ниточку. Я сидела, сжимая телефон до побеления костяшек, и смотрела на спящего Мишутку. Его ровное дыхание было единственным звуком в внезапно оглушившей тишине. «Проси дом у мужа». Эти слова бились в висках, смешиваясь с маминым «Света нуждалась больше» и Светиным «все впереди».
Дверь тихо скрипнула. Максим вернулся с ночной смены. Он был весь в пыли, лицо усталое, но глаза, как всегда, теплые, когда смотрел на нас. Увидев мое лицо, он мгновенно нахмурился.
«Наташ? Что случилось? Миша?»
Я покачала головой, не в силах говорить. Просто протянула ему телефон, как улику. Он осторожно присел рядом, обнял за плечи. Его запах – бетона, пота, чего-то родного и надежного – на секунду приглушил боль.
«Это… мама? Опять?» – спросил он тихо.
«Не опять, – прошептала я, наконец находя голос. Он был хриплым, чужим. – Она… она подарила Светке дом. Весь дом. В пригороде. Оформила дарственную. Тайком».
Максим замер. Я видела, как он переваривает эту информацию, как в его глазах мелькает сначала недоумение, потом понимание, и наконец – та же горечь, что и у меня, смешанная с гневом.
«Подарила? – переспросил он, словно не веря. – Весь дом? Светлане?»
Я кивнула, не в силах произнести больше. Слезы, наконец, прорвались, горячие и неудержимые. Я уткнулась лицом в его грубую куртку.
«Она сказала… – всхлипнула я, – сказала… что Света нуждалась больше. Что у нее дети… что у них съемная была тесная…»
«А у нас шикарная, да? – Максим заговорил резко, но тут же смягчил тон, видя мои слезы. – Ладно, ладно… Ну и что еще?»
«Она сказала… – я подняла на него заплаканные глаза, – что я замужняя. Что мои проблемы должен решать мой муж. Что мне надо… просить дом у тебя».
На его лице отразилось что-то вроде изумления, потом горькой усмешки. Он молча покачал головой, крепче прижал меня к себе.
«Ну что ж, – проговорил он наконец, его голос был усталым и твердым. – Теперь все ясно. Очень ясно».
Мы сидели молча. Мишутка во сне перевернулся на бочок. За окном проехала машина, осветив на мгновение наши скромные пожитки, наш уголок в чужой квартире. «Проси дом у мужа». Эти слова теперь звучали не как совет, а как приговор. Приговор моей ценности в глазах родного человека. Я была не дочерью, которой можно помочь. Я была замужней женщиной, проблемой Максима. А Света – бедной овечкой, нуждающейся в маминой защите и щедрости.
«Знаешь, – тихо сказал Максим, глядя куда-то в стену, – я всегда чувствовал, что для твоей мамы я… не то. Не такой успешный, как ее зять Сергей. Хотя где он, этот успех? Все на мамины подачки…» Он замолчал. «Но чтобы вот так… Это уже слишком, Наташ. Это плевок. И в тебя, и в меня, и в наши старания».
Он встал, прошелся по тесному пространству между диваном и стеной. «Я не могу купить тебе дом прямо сейчас. Ты же знаешь. Работа есть работа. Но я клянусь… – он обернулся, его глаза горели решимостью, – мы *будем* жить в своем. Пусть не дом, пусть квартира. Но своя. Без их подачек. Без их унизительной «жалости». Мы сами».
Его слова были глотком воздуха. Но боль от маминого предательства не утихала. Она была глубже, чем просто вопрос жилья. Это было отрицание меня как дочери, как части семьи.
На следующий день я не пошла на работу. Оставила Мишу с соседкой, сказала, что плохо себя чувствую. На самом деле, я была опустошена. Я бродила по нашей однушке, машинально протирая пыль, переставляя вещи, но мысли были далеко. В голове крутился один вопрос: *Почему?* Почему Света? Почему ее дети важнее Миши? Почему ее «теснота» – трагедия, а наша – норма? Почему ее муж – молодец, а мой – должен «обеспечивать», как будто он этого не делает?
Я взяла старую фотографию. Нас трое: мама, я лет десяти, и Света, подросток. Мама обнимала Свету, а я стояла чуть в стороне, с неловкой улыбкой. Всегда так. Света была ее солнышком, ее продолжением. Я – просто младшая дочь. Полезная, когда нужно сбегать в аптеку или посидеть с мамой, пока у Светы «важные дела». Но не равная. Никогда не равная.
Телефон снова зазвоил. Света. Я долго смотрела на экран. Гнев смешивался с отвращением. Чего она хочет? Утешить? Похвастаться? Показать, какая она великодушная? Я сбросила вызов. Он раздался снова. И снова. Настойчиво, как оса. Я выключила звук и бросила телефон на диван.
Вечером пришел Максим. Он выглядел еще более уставшим, но принес цветы – скромный букетик ромашек. «Чтобы жизнь не казалась такой серой», – сказал он просто. Мы ужинали почти молча. Миша болтал о своем дне в садике. Его детский лепет был единственным светлым пятном. Потом Максим помыл посуду, уложил сына, а я сидела, уставившись в стену, все те же вопросы грызли изнутри.
«Поедем к ним», – неожиданно сказал Максим, вытирая руки. Он стоял на пороге кухоньки, его лицо было серьезным.
«К кому?» – не поняла я.
«К Свете. В тот дом. Посмотреть. Надо же посмотреть на наше «фамильное гнездо», которое нам не светит», – в его голосе звучала горечь, но и решимость.
Я испугалась. «Макс, зачем? Нарываться? Устраивать сцену?»
«Нет сцен, – покачал головой он. – Просто посмотреть. Чтобы понять. Чтобы… закрыть для себя этот вопрос. Чтобы видеть врага в лицо, так сказать. И чтобы они знали, что мы знаем. Что мы не дураки. Поедем завтра, в субботу».
Я сопротивлялась мысленно, но в душе понимала – он прав. Надо увидеть. Надо столкнуться с этим лицом к лицу. Чтобы не строить иллюзий. Чтобы боль стала острее, но и яснее.
Дорога в пригород заняла почти час на душной маршрутке. Миша капризничал. Я смотрела в окно на проплывающие дачные участки, на леса, на новые коттеджные поселки. Мамин дом стоял на окраине поселка, недалеко от речки. Деревянный, когда-то покрашенный в голубой цвет, теперь облупившийся, но крепкий. С большим участком. Папа строил его для нас всех. Мечтал о внуках, бегающих по саду.
Мы вышли на остановке и пошли по знакомой дороге. Сердце бешено колотилось. Вот и калитка. Та самая, которую я красила лет пять назад. Она теперь была свежевыкрашена в зеленый цвет. Забор подновили. Мы вошли во двор. Раньше здесь были мамины грядки с клубникой, кусты смородины. Теперь – аккуратный газон, детская горка, качели. Стоял новый мангал. Светланин «Лэнд Крузер», подарок Сергея на прошлый день рождения (как они тогда гордо рассказывали, «в кредит, конечно, но муж не лыком шит!»), красовался на свежезалитой бетонной площадке.
Дверь дома открылась. На пороге появилась Света. Она была в ярком домашнем халате, с безупречным маникюром. Увидев нас, она на миг замерла, потом лицо расплылось в широкой, неестественно радостной улыбке.
«Наташа! Максим! Мишенька! Какая неожиданность! Заходите, заходите!» – она засуетилась, распахивая дверь шире.
Мы вошли. Запах свежего дерева, краски и… чего-то нового, чужого. Ремонт. Дорогой ремонт. Ламинат, натяжные потолки с хрустальными люстрами, новая кухня, огромный телевизор на стене. Все сияло чистотой и достатком. Моя старая комната… теперь комната Светиной старшей дочки. Розовые обои, кукла в рост ребенка, маленький письменный столик у окна. Мамина комната стала гостевой. Папин кабинет… там теперь стоял компьютер Сергея и бар с дорогим алкоголем.
«Ну как вам? – Света парила по дому, как хозяйка бала. – Мы немного привели в порядок. Мама так рада, что дом не пустует, что в нем снова жизнь!» Она даже не упомянула дарственную. Как будто так и должно было быть.
«Да, видим, – сухо сказал Максим, осматриваясь. – Ремонт крутой. Дорого встал?»
Света замялась. «Ну… мама немного помогла. Знаешь, после продажи своей доли в той кооперативной квартирке…» Она поймала мой взгляд и вдруг смутилась. «Ну, в общем, мы вложились. Для детей же стараемся».
«Для детей, – повторила я, глядя на роскошную люстру в гостиной. – Конечно. Мама всегда думает о внуках». Я не смогла скрыть сарказма.
Света надула губки. «Наташ, ну не надо так. Я же говорила, не обижайся. У вас все будет. Максим же не лыком шит!» Она бросила на Максима оценивающий взгляд, который он проигнорировал.
В кухню вбежали ее дети – девочка лет семи и мальчик пяти. Чистые, ухоженные, в красивой домашней одежде. «Мама, а когда бабушка приедет? Она обещала торт!»
«Скоро, рыбки, скоро!» – Света нежно погладила их по головам. Бабушка. Их бабушка. Которая живет теперь в маленькой съемной комнатке на окраине города («Мне и одной хорошо, не мешаю молодым!» – как она объясняла Свете по телефону, когда та звонила при нас), чтобы освободить дом для любимой дочери и внуков.
Мне стало физически плохо. Духота, этот запах чужого благополучия, лицемерное сияние Светы, дети, которые даже не поздоровались с Мишей… Я схватила сына за руку.
«Нам пора, – резко сказала я. – Миша устал».
«Что так скоро? – нарочито огорчилась Света. – Хотели чайку попить! Мама вот-вот приедет!»
«Нет, – отрезал Максим. Его лицо было каменным. – Мы уже все увидели. Поздравляем с новосельем. По-настоящему». В его голосе не было ни капли тепла.
Мы вышли, не дожидаясь проводов. Калитка щелкнула за нами. Я шла быстро, почти бежала, таща за руку удивленного Мишу. Максим шел рядом, молча, сжав кулаки. Мы дошли до остановки и сели на первую же маршрутку. Только когда тронулись, я позволила слезам течь. Тихим, горьким ручьем. Я смотрела в окно на мелькающие деревья и понимала, что потеряла не только дом. Я потеряла мать. И сестру. У меня их больше не было.
«Видел? – тихо спросил Максим, не глядя на меня. – Видел ее лицо? Она даже не покраснела. Как будто так и надо. Как будто украденную вещь выставила напоказ и ждет восхищения».
«Не украденную, – прошептала я. – Подаренную. Добровольно и с любовью».
Дома я уложила Мишу спать. Он быстро уснул, утомленный дорогой. Максим сидел на кухне, пил чай. Я подошла к окну. Закат окрашивал панельные дома в розовато-золотистые тона. Наш район. Наша жизнь. Не блестящая, не легкая, но *наша*. Заработанная нами. Без подачек, без унижений.
Телефон лежал на столе. Он снова зажужжал. Мама. Опять. Наверное, Света уже доложила о нашем визите. Наверное, мама звонит, чтобы отчитать меня за «невоспитанность», за «черную неблагодарность», за то, что я посмела явиться в *их* дом с моей бедностью и моей обидой.
Я взяла телефон. Посмотрела на мигающий номер. Вспомнила ее слова: «Проси дом у мужа». Вспомнила ее холодный голос, ее выбор в пользу Светы и ее детей. Вспомнила бар в папином кабинете и розовую комнату Светиной дочки. Вспомнила боль, унижение, ощущение ненужности.
Я нажала кнопку. Не «Сброс». Не «Отклонить». Я зашла в настройки. Нашла ее номер в списке контактов. Выбрала пункт «Заблокировать абонента». Подтвердила действие. Экран погас.
Тишина. Никаких больше гудков. Никаких больше «Наташ, не будь эгоисткой». Никаких «Проси дом у мужа».
Я подошла к Максиму, обняла его сзади, прижалась щекой к его спине. Он положил свою большую, шершавую руку поверх моей.
«Все?» – тихо спросил он.
«Все, – ответила я. Голос был тихим, но твердым. – Больше она нам не позвонит. Никогда».
Я подошла к кроватке, поправила одеялко Мише. Он сладко посапывал, его щека была теплой и нежной. *Мой* сын. *Моя* семья. *Наше* будущее. Пусть не в родовом гнезде. Пусть в однушке, пока. Но свое. Честное. И без их ядовитой, унизительной «любви». Мы справимся. Сами.
Читайте также: