Глава 86
Лишь после того, как поезд медленно и с протяжным скрежетом колёс по рельсам тронулся от перрона железнодорожной станции «Кемь», оставляя позади серую платформу, одиноких провожающих и тяжёлую атмосферу провинциальной глубинки, Пименов, стоя в тамбуре третьего вагона, наконец позволил себе погрузиться в размышления, которые до этого сознательно отодвигал на задний план.
В этот момент, когда за окном начали мелькать первые сосны, обвитые туманом, он с мрачной ясностью осознал, что, вполне вероятно, совершил одну из самых серьёзных ошибок в своей жизни, решив вступить в союз с бывшим полковником Дорофеевым, человеком, чья репутация в правоохранительных кругах была столь же прочной, сколь и пугающей. Хотя судьба, казалось, по-прежнему благоволила бывшему менту, обеспечивая его широчайшими связями внутри системы, которые, несомненно, были куда более надёжными и действенными, чем у самого Пименова, проработавшего в прокуратуре менее десяти лет и так и не сумевшего проникнуть в те закрытые кабинеты, где решаются судьбы людей, суть его тревоги заключалась вовсе не в профессиональной неравнозначности.
Она была в том, что теперь ему предстояло как-то объяснить своему шефу, человеку с железной хваткой и нулевой терпимостью к любым отклонениям от протокола, – что он, Руслан, ввязался в совместное расследование с бывшим, но всё ещё влиятельным офицером полиции, чьё присутствие могло не просто нарушить хрупкое равновесие их операции, но и привести к полному её провалу, если вдруг Дорофеев начнёт копать слишком глубоко и случайно наткнётся на ниточки, ведущие прямо к Деко.
Поменял стоял, прислонившись к холодной металлической двери, держа в руке сигарету, которую закурил вопреки запрещающим знакам, установленным повсюду в вагоне. Он прекрасно понимал, что нарушает правила, но давно привык считать их чем-то вроде формальности, предназначенной для слабаков, боящихся последствий, тогда как сам, напротив, предпочитал действовать по собственным законам. Потому ещё в самом начале поездки, когда проводница, молодая женщина с усталым взглядом и немного растрёпанными волосами, попыталась вежливо напомнить ему о запрете, Руслан просто молча сунул ей в руку крупную купюру, сказав тихо, но с такой уверенностью, что она не посмела возражать: «Иногда я буду выходить сюда подышать, не возражайте, пожалуйста». После этого проводница пожала плечами и отступила, понимая, что в таких местах, на таких маршрутах, где закон теряется где-то между перегонами, а власть держится на неформальных договорённостях, лучше не создавать проблем тем, кто явно готов платить за своё спокойствие.
Пименов, размышляя, пришёл к выводу, что всё это – пустые терки. Неважно, как он впредь про себя будет называть Дорофеева – полковником, следаком, опером или просто «ментом» – суть от этого не изменится: перед ним профессионал, охотник, привыкший идти по следу с упрямством гончей, которая не отступает, пока не схватит добычу. В этом, собственно, и заключалась вся опасность, ведь в былые времена таких, как он, как раз и называли «легавыми» не просто так – они шли по следу, пока не падали от усталости, потом отдыхали, пережидали, а затем снова вставали и продолжали путь, и если уж вцеплялись – не отпускали, держали до конца, как клещ. Это качество, столь полезное в службе, теперь внушало Пименову глубокую тревогу, потому что понимал: если Дорофеев встретит Печерских, то не отпустит и станет ещё осторожнее, чем теперь.
Руслан, сам того не замечая, уже выкурил третью сигарету подряд, и теперь во рту остался мерзкий, горький привкус – смесь табака, стресса и противного кофе «три в одном», который он выпил с утра, пытаясь прогнать остатки сна. Когда он, наконец, затушил окурок об подошву своего ботинка, а затем аккуратно сунул его в портативную пепельницу из нержавеющей стали, которую всегда носил с собой как часть своего маленького ритуала сопротивления, то почувствовал, как внутри нарастает раздражение.
Оно распространялось не столько на Дорофеева, сколько на тех, кто придумал повсеместно запрещать курение, считая, что таким образом заботятся о здоровье народа. На самом деле, по мнению Руслана, эти «народные избранники» сидели в своих кабинетах, лоббировали интересы фармацевтических, страховых и даже табачных компаний одновременно, устраивая показуху, контролируя поведение граждан, вводя мелкие диктаторские ограничения, в то время как настоящие проблемы – коррупция, преступность, развал инфраструктуры – оставались за кадром показушных репортажей продажных СМИ. «Если бы они действительно хотели, чтобы люди бросили курить, они бы просто запретили продажу табака, приравняв его к запрещённым веществам, а не устраивали эту бесконечную игру в мораль и порядок», – подумал Пименов и переключился на более насущную проблему.
Она была куда важнее и звучала так: что делать с Дорофеевым? Поезд, урча и покачиваясь на стыках рельсов, неумолимо вёз их на север, сквозь бескрайнюю тайгу, где лес стоял плотной стеной, а станции встречались редко. Руслан рассуждал так: по прибытии в Кандалакшу они начнут выяснять, кто мог отвезти Печерских в глушь. Он пытался просчитать возможные маршруты, которые могли выбрать пенсионеры, если, конечно, они действительно решили искать какого-то чудодейственного старца, живущего в глуши.
Хотя Руслан понятия не имел, зачем им вообще понадобился какой-то затворник, пусть даже святой, он понимал, что если бы сам оказался на месте Печерских, то выбрал бы именно восток – туда, где леса гуще, и заброшенные скиты до сих пор вызывают у местных суеверный страх и благоговейный трепет.
На север от Кандалакши вела дорога до Мурманска, но если бы Печерские хотели туда, они купили бы билеты сразу, а не выходили бы раньше. На запад – трасса к Финляндии, где располагались Алакуртти с военным городком и пограничным управлением, куда без пропуска не попасть, затем – сёла Кайралы и Куолоярви, последнее из которых давно заброшено, и ни одной церкви, ни одного намёка на духовную жизнь. Вряд ли туда поехали бы люди, ищущие святости, тогда как на восток вела сеть лесных дорог, троп и старых зимников, ведущих в глубь Кольского полуострова, где до сих пор ходят слухи о затворниках, живущих в избах без электричества, питающихся кореньями и молитвами, и именно туда, скорее всего, и направились бы Печерские, если бы решили искать «святого старца».
Следовательно, и они с Дорофеевым поедут туда, и тогда Пименову нужно будет как-то отделиться от него, но сделать это в Кандалакше будет невозможно – слишком много свидетелей, а в Кеми он мог бы просто не сесть в поезд, но тогда потерял бы его, а за таким, как Дорофеев, следить бесполезно – учует слежку на километр, и потому в голове у Пименова постепенно, с холодной ясностью, созрела единственная возможная мысль: Алексей Иванович не должен доехать до Кандалакши.
Поезд должен был несколько часов идти по абсолютно дикой местности – без деревень, без платформ, только длинные перегоны по многу километров, тайга по обе стороны, и никаких шансов, что кто-то заметит, если вдруг один из пассажиров не доехал, и времени хватит, чтобы всё организовать аккуратно, чтобы выглядело как несчастный случай – споткнулся, упал с подножки, ударился головой.
Но при этом он нарушал одно из главных правил, установленных Деко: «Избавляться от нежелательных элементов только при самозащите. Во всех остальных случаях использовать посредников. Исполнителей. Никаких следов, никаких личных вмешательств». Однако Пименов понимал, что сейчас – исключительный случай. Где он тут найдёт исполнителя? В Кеми? В Волхове? Да никто не знал, что он вообще поедет сюда, никто не знал, что ему придётся ввязаться в это расследование, что он окажется в одном упряжке с бывшим полковником, который, если заподозрит неладное, начнёт копать, и тогда всем им конец.
Он достал новую сигарету, но не закурил, просто держал её в пальцах, ощущая твёрдость фильтра, вспоминая, как Дорофеев сегодня утром, перед посадкой, хлопнул его по плечу и сказал с уверенностью: «Не переживай, Руслан, найдём этих стариков. Я чую – они где-то рядом». «Чует он, – зло подумал Пименов. – Вот в этом-то и проблема». Он медленно опустил руку с сигаретой и в этот момент уже окончательно принял решение, понимая, что это не убийство, а необходимость; не преступление, а акт самозащиты, поскольку если Дорофеев продолжит, то станет угрозой для всей операции, и значит её требуется немедленно устранить во что бы то ни стало.
Оставалось только дождаться темноты и подходящего перегона.
Поезд, неумолимо продвигаясь вперёд сквозь сгущающиеся сумерки, мерно покачивался на стыках рельсов, и в вагоне, где воздух был пропитан тем особым запахом, состав которого никто не смог бы угадать, постепенно устанавливалась атмосфера усталого затишья. Снаружи за окнами мелькали тёмные силуэты сосен, иногда вспыхивали редкие огни, но в целом вокруг была полная, почти пугающая пустота.
Пименов, стоя в тамбуре, уже в который раз перебирал в голове последовательность своих действий, когда в купе, где они с Дорофеевым сидели за столиком у окна, вошла та самая проводница, что разрешала курить за умеренную плату.
– Чай, кофе? – спросила она.
– От кофейку не откажусь, спасибо, – кивнул Дорофеев. – Мне с молоком и сахаром.
Руслан присоединился к нему. Вскоре проводница вернулась с напитками, поставила их и ушла, закрыв за собой. Полковник, сделав несколько глотков и явно наслаждаясь напитком, откинулся на спинку с лицом, на котором читалась усталость пожилого человека.
Пименов, сидевший напротив, исподволь наблюдал за ним, стараясь не выдать внутреннего напряжения. Он уже несколько часов вынашивал план, и теперь настал момент его реализации.
– Алексей Иванович, – сказал он, понижая голос до доверительного шёпота, – а не добавить ли нам в кофе по глоточку коньяка? У меня с собой. Холодно на этих северах.
Дорофеев посмотрел на него с лёгким удивлением, затем усмехнулся:
– Ну ты даёшь… В поезде, в служебное время… Хотя, конечно. Мы же с тобой не на службе. А холод действительно, не летний какой-то.
Он кивнул, и Пименов, изобразив на лице довольную улыбку, достал из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку из нержавеющей стали, которую всегда носил с собой – не столько для удовольствия, сколько как часть ритуала, маскировки, способа установить контакт. Он отвинтил крышку, аккуратно влить в свой кофе тонкую струйку янтарной жидкости, затем – чуть меньше в стакан Дорофеева.
– Только не переборщи, – предупредил Алексей Иванович, – а то ещё проводница забеспокоится.
– Проводница? – хмыкнул Дорофеев. – Она и не заметит.
Они чокнулись стаканами, и Пименов сделал глоток, чувствуя, как тёплая волна разливается по груди. Он следил за полковником. Тот пил медленно, с наслаждением, закрыв глаза на мгновение.
– Хорошо… – пробормотал он. – Старый коньяк?
– Почти. Армянский, десятилетний. Не шикарный, но душу греет.
Через несколько минут Дорофеев пошевелился, поморщился.
– Пойду до ветру, – сказал он, вставая. – Давно не пил, видимо. Да и перед сном полагается.
Пименов кивнул как будто равнодушно, но сердце его заколотилось. Как только Дорофеев скрылся за дверью туалета в конце вагона, Руслан встал и подошёл к куртке полковника, оставленной им висеть на крючке. Быстро начал обыскивать карманы. Нижние – пусто. Нагрудные – тоже. Когда сунул ладонь во внутренний, прежде расстегнув молнию, его пальцы наткнулись на что-то твёрдое. Сердце замерло. Пистолет. Вытащив его, Пименов сразу узнал – устаревший, снятый с производства ТТ. Судя по надписи, – дарственный.
Руслан ощутил, как по спине пробежал холодок. Он не ожидал, что давно пребывающий на пенсии полковник будет вооружён, хотя предполагал подобное. Но наличие оружия меняло весь ход его рассуждений. Пименов быстро сунул пистолет в карман куртки, покинул купе и остановился у двери туалета.
Дверь открылась. Дорофеев вышел, потирая шею.
– Ну что, готовимся ко сну? – спросил он, увидев Руслана.
– Да, – сказал тот, шагнув вперёд и перекрыв ему путь. – Только сначала – в тамбур.
– Что? – нахмурился Алексей Иванович.
– В тамбур. Быстро, – и Пименов ткнул ему воронёным стволом в живот.
– Чёрт… как же это я… – растерянно пробормотал полковник, поняв, что совершил грубейшую ошибку. Потом посмотрел в глаза Руслана. – С ума сошёл? Думаешь, меня так просто…
– В тамбур, мент, и не вздумай дёрнуться, – стреляю без предупреждения. Сдохнешь сразу.
Лицо Дорофеева изменилось. В нём не было страха, но появилось напряжение, как у бойца, понимающего, что он совершил ошибку, за которую надо теперь расплачиваться.
– Ты… – начал он.
– Шагай, – приказал Пименов.
В тамбуре было холодно. За стеклом темнота и мелькающие ветви.
– Открой дверь, – сказал Пименов.
– Ты не сделаешь этого, – ответил Дорофеев. Он повернулся.
– Открой дверь, – повторил Пименов, целясь ему в грудь.
Полковник медленно потянулся к ручке. Дверь с шипением открылась. Внутрь ворвался ледяной, несмотря на летнюю пору, ветер, грохот колёс усилился.
– Прыгай, – приказал Пименов.
– Руслан, давай договоримся. Кто тебя послал? Тебе приказали, я понимаю. Но мы можем его…
В следующее мгновение Дорофеев резко бросился вперёд, пытаясь выбить пистолет. Пименов отреагировал мгновенно – отшагнул в сторону, но полковник успел схватить его за руку. Они вцепились друг в друга, борясь у открытой двери, за которой чернела тайга. Алексей Иванович был силён, но лучшие годы его физической силы давно остались в прошлом. В момент, когда он перенёс вес на левую ногу, та подломилась – дало о себе знать старое ранение в колено. Он вскрикнул, потерял равновесие, и Пименов, используя момент, схватил его за плечи и толкнул к раскрытому проёму.
– Нет! – закричал Дорофеев, хватаясь за косяк.
Но Пименов был моложе, сильнее и действовал с холодной решимостью.
– Прощай, Алексей Иванович, – прошипел он и, собрав все силы, толкнул.
Тело полковника исчезло в темноте. Дверь захлопнулась. Пименов стоял, дыша тяжело, с пистолетом в руке, глядя в пустоту. Через пару секунд он аккуратно положил пистолет в карман и вернулся в вагон. Поезд шёл дальше.