Есть в романе Германа ещё один персонаж, о котором хотелось бы поговорить.
Во всех рассказах о подвиге Ивана Рябова рядом с ним упоминается «Дмитрий Борисов Попов», вместе с кормщиком попавший в плен и расстрелянный шведами. Точных сведений о нём существует, полагаю, ещё меньше, чем о Рябове, а потому говорить буду только об образе, созданном писателем.
Он появляется буквально на первых страницах романа: «Рябов… стоял у сходен, негромко разговаривал с мальчиком-подростком лет четырнадцати. Мальчик был в порыжелом подрясничке, в скуфейке, чёрные его глаза горячо смотрели на Рябова». Рябов предложит ему «схорониться за кулями» и таким образом выйти с ними в море, потому что, как объяснит он старику, труд подростка нещадно используют монахи: «Толмачит на иноземных кораблях, а какая парню польза? Он толмачит, а что денег заплатят, то – на монастырь. Прошлое лето, как мы в море ушли, он здесь вовсе оголодал» (ещё замечу сейчас, что к образам церковнослужителей в романе я непременно вернусь, поэтому сейчас прошу от комментариев и оценок их воздержаться).
Пока юноша находится в руках монахов («Сирота, кому не лень, тот и по загривку»). Позднее мы узнаем, что «калека от рождения» Митенька «по прозвищу Горожанин» много лет назад «по обету» был отдан в монастырь, где, вероятно, и выучился языкам, а потому посылается «толмачом на иноземные корабли», однако знает не только языки, но и морское дело; Рябов расскажет: «Он и то грамоте обученный. И письменный, и компас знает. Где в море перевал, где курс сменяем, глядишь, напишет, а после и прочтёт. И себе добро, и другим не без пользы».
И в душе его живёт одно стремление – самому стать великим кормщиком. В мечтах он представляет себя совсем другим: «высокий, плечистый, с прямым взором высветленных морем глаз, с русыми кудрями до плеч, с громовым голосом, от которого столбенеет всё, что есть живого на корабле», в мечтах он спасает во время бури царский корабль… Можно, конечно, снисходительно улыбнуться, но ведь перед нами почти ещё мальчик (вспомним его смущение в доме у Крыкова: «На полу был кинут истёртый ковёр с кожаной подушкой - тут, видимо, поручик спал. На лавке лежали книги. Одна была открыта. Митенька прочёл: "Любовь голубиная и ад чувств, пылающих в груди Пелаиды и Бертрама". От таких слов Митенька покраснел»).
Покровительство Рябова помогает Митеньки, и недаром Рябов навсегда останется для него «дядечкой», которому он будет всецело доверять и которого, кстати сказать, подчас и выручает. Он, робкий от природы, бесстрашно передаёт Крыкову приказание бабиньки Евдохи идти на помощь Рябову, отправляется с поручиком на иноземный корабль, переводя все его распоряжения. Именно он подскажет, куда спрятать беглого кормщика: «У вас и спрячьте! Самое святое дело в таможенном доме, сударь, никому и в голову не вскочит, что дядечка у вас находятся».
И, наверное, именно общение с Рябовым и Крыковым закаляет характер Митеньки, позволяя ему смело разговаривать со схватившим его монахами: «Глухим голосом Митенька ответил, что годы, на которые отдали его батюшка с матушкой в обитель, уже давно миновали, что он хочет на волю, монастырь ему не по душе, лучше жить простым рыбаком, морского дела старателем, нежели томиться тут. Говорил он не дерзко, но прямо, не громко, но твёрдо, и чёрные большие глаза его, обрамлённые стрельчатыми ресницами, отважно глядели в тусклые старческие зрачки настоятеля». Услышав, как настоятель оскорбляет Рябова («С кем связался? С татем, с вором, с питухом мерзейшим, по коему плаха каждодневно плачет»), он не выдерживает: «Неправда твоя, отче! Не тать он и не вор, а кормщик наипервеющий, и за ним я всюду пойду, куда только ни позовёт». И главное, что он говорит, - «Не поломаете!»
Его действительно никто «не поломает», и действительно он «всюду пойдёт» за кормщиком. Он выдержит тяжкий труд на верфи. Он будет вместе с Рябовым зимовать на Груманте (хоть кормщик и посмеивается по возвращении: «На Груманте помер бы со своими молитвами, хорошо, что я гонял тебя за всяким делом, молельщик»).
Но всегда останется верным своей мечте. Ещё слыша призывы кормщика к Егорше «идти в матросы», он размышляет: «Этому будет большое плавание. А он? Он, Митрий?»
А вернувшись с зимовья и услышав про обучение в «навигацкой школе», он «так и впился горячими чёрными глазами в Егоршу, ни единого слова не пропускал, даже дороги перед собою не видел - всё спотыкался». И волнует его лишь один вопрос: «А меня-то возьмут ли? Что хромой я?»
Егорша уверяет: «Возьмут! Как тебя не взять? Ты вон сколь много плавал, другому во всей жизни столь не перевидать, сколько тебе пришлось в младости». И Рябов поддерживает: «Многое повидал он. И славный будет мореход, а я хвалить задаром не научен. А что хромой, то, братец, шхиперу не изъян. По мачтам лазить не станешь, никто и не погонит. Корабли, вон Егорша толкует, построены, ещё строить государь собрался, кому ж капитанами быть? Вот и будешь российского корабельного флоту офицером».
Егорша пообещает: «И Сильвестр Петрович Митрия не оставит», - и, судя по всему, так оно и было: когда Митеньку вместе с Рябовым поймают шведы, на карбасе найдут «книжку по навигации» (затем ярл Юленшерна заметит: «Если простые рыбаки читают навигацию, то трижды прав его величество король, посылая сюда нашу экспедицию»), а Митенька потом будет сетовать: «Мне без той книжки и не возвернуться в Архангельск! Иевлев Сильвестр Петрович дал; береги, говорит, пуще живота да учи денно и нощно, тогда пошлю тебя в навигацкое, на Москву...»
Мечте Митрия не суждено осуществиться: он погибнет, совершив свой подвиг. Вопреки воле Рябова, он «выследил» его и «увязался» за ним в море - и вместе с ним оказался на шведском корабле. Он ничего не знает, уже после кормщик объяснит: «Нарочно я тебе сразу-то ничего не сказал, неразумен ты, горяч, молод, не сдюжаешь позору али беседы какой, вроде как давеча у адмирала за столом была». Сначала, испугавшись измены, как ему подумалось, кормщика, он будет протестовать, потом даже попытается выпрыгнуть за борт (Рябов заметит: «А так хорошо всё сошло, да и по тебе видать было, что нету меж нами сговору, один до денег падок, а другой – иначе») И, наконец, услышав, как у шведов «и думки нет, во что им тот кормщик обернётся», поверит и «страстно заговорит»: «Да разве ж я, дядечка, разве ж я... Как я жил - мыкаясь, али в монастыре, али по людям... Дядечка, я не испужаюсь! Разве я когда пужался? Чего только не было, страхи какие терпели, а я разве что? Я, дядечка, Иван Савватеевич, коли тебя прежде времени смертью кончат, я сам сей корабль на мель посажу, небось знаю, где, - не раз хаживали. Посажу!»
И снова, в последний раз, вспомнит о своей мечте: «Что ж так-то жить, под шведом какое житьё! Мы его разобьём, тогда на Москву поеду, в навигацкую школу. Пусть-ка тогда не возьмут за хромоту мою, пусть! Я тогда к государю к самому, к Петру Алексеевичу. Так, скажу, и так. Пусть…»
Зная, что произойдёт, больно читать о том, как «они шептались долго, утешали друг друга обещаниями, что несомненно победят в грядущем страшном бою и не только победят, но и останутся живыми и здоровыми. Митенька, по молодости лет и по пылкости воображения, в самом деле был уверен в этом, но Рябов думал иначе, он твёрдо знал только то, что выполнит дело, которое предстояло ему выполнить. Остальное было темно и тревожно. Однако Митеньке он об этом не сказал ни слова».
А назавтра перед сражением Митрий никак не сможет «кисло смотреть» и до последнего не уйдёт к борту («А переводить тебе кто будет, дядечка? Нельзя мне уйти, сразу схватятся»), а потом будет биться за спиной Рябова, защищая кормщика от врагов, и, раненый, прыгнет в Двину. Действительно, «не спужается», как и обещал «дядечке».
Он ещё успеет, вытащенный из воды защитниками Маркова острова («Весь побитый! Ты смотри, до чего пораненный. И как ещё живет...»), рассказать о произошедшем на шведском флагмане, о подвиге Рябова и порадоваться грядущей победе: «Корабль крепко посадили, не сойти им, нет, теперь уж никак не сойти, хоть что делай... И Крыкова тоже убили, Афанасия Петровича. Много там побито было, я видел, как возле шанцев в Двину кидали драгунов и таможенников наших... Много они побили, воры, да, вишь, нынче и самим конец приходит...»
И умрёт, жалея лишь о том, что нет здесь Рябова: «Дядечка, а дядечка? Что ж не идёт?..»
Может быть, и действительно было суждено ему «большое плавание», но не сложилось…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
