Глава 80
– Любовь с ней случилась, Федя, – произнесла Александра Максимовна, и её голос, обычно такой властный и идеально поставленный, дал слабину, предательски дрогнув. Она сидела на самом краешке старого кухонного стула, будто боялась его сломать, хотя на самом деле была готова в любую секунду сорваться с места. Под столом её пальцы были сцеплены в такой тугой, белый замок, что, казалось, ещё немного, и хрустнут суставы. Само присутствие брата в её уютном, интеллигентном доме после стольких лет отчуждённого молчания, этот первый, до жути неловкий разговор, выбивали почву из-под ног. – Всё бы ничего, только человек, ставший её избранником, мне совершенно, до физической дрожи не нравится. Он какой-то… неправильный. Фальшивый.
– И что ты хочешь от меня, Саша? – лениво протянул брат, с вызывающим комфортом откидываясь на спинку венского стула, который жалобно, по-старчески скрипнул под его весом. Уголки губ тронула лёгкая, почти издевательская усмешка, а глаза, цепкие и холодные, как сталь, словно сканер, изучали сестру, подмечая каждую деталь её плохо скрываемого волнения. – Чтобы я его прикопал где-нибудь в лесочке? Тихо, без лишнего шума и пыли, как мы умеем?
– Это если потребуется, – ледяным, безжизненным тоном отрезала Онежская, не находя в его словах ничего забавного. Её коробила эта его бандитская бравада, неуместная здесь, в её мире, в ситуации, от которой у неё внутри всё сжималось в тугой, холодный узел. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, она продолжила, стараясь говорить ровно: – Его зовут Никита Гранин. Он занимает должность заведующего в клинике имени Земского.
– Какой клиникой? – Буран мгновенно подобрался, вся его напускная расслабленность испарилась, как дым. Название царапнуло слух, всколыхнув в памяти что-то смутное, но определённо тревожное.
– Имени Земского. Ты что, знаешь её? – в голосе Александры промелькнул отчаянный проблеск надежды. Может, она не зря паникует?
– Нет, просто название на слуху. Один мой… знакомый… там лечился, – он не стал уточнять, что этим «знакомым» был недавно отправившийся на тот свет криминальный авторитет Мартын, чьё тёплое место теперь по праву сильного и с прозвучавшего на сходке согласия «уважаемых людей» занял он сам. Эта деталь была лишней для её мира. – Заведующий – это как главный врач, что ли?
– Нет, у них там структура другая, более современная. В клиниках иногда разделяют медицинское и административное управление. Главврач отвечает исключительно за лечение пациентов и врачебный персонал, а заведующий – это, по сути, генеральный директор. Финансы, хозяйственные вопросы, развитие, безопасность – всё на нём, – пояснила Онежская, разворачивая к нему экран телефона с таким видом, будто передавала папку с компроматом. – Вот, посмотри. Гранину под сорок, никогда не был женат, есть дочь, но бывшая пассия якобы запрещает им видеться. Если верить его официальной биографии и отзывам в интернете – человек-сказка. Сплошной елей, патока и восторженные благодарности от пациентов.
На глянцевом экране появилось профессионально сделанное фото. Приятный, интеллигентный мужчина с умными, проницательными глазами и обезоруживающей, располагающей к себе улыбкой. Слишком идеальный, чтобы быть настоящим. Как рекламный постер.
– Саша, я всё равно не понимаю. Что конкретно не так? – искренне удивился Буран, лениво пролистывая галерею. Он видел людей и похуже, которые при этом были вполне себе приличными. – Нормальный с виду мужик, ухоженный, симпатичный. Женщины на таких вешаются. В чём проблема-то, объясни толком?
– Да как ты не понимаешь! – отчаяние прорвалось наружу. Онежская вскочила, её выдержка лопнула, как перетянутая струна. Она принялась нервно мерить шагами небольшую кухню, от холодильника к окну и обратно. – Он не внушает доверия! Это чуйка, понимаешь? Интуиция! Врёт он всё Ларочке, и про то, что не был женат, и про дочку! Слишком всё идеально, так не бывает! Он мутный, скользкий, я это каждой клеткой чувствую!
– Конкретно, чего ты от меня хочешь? – Буран остановил её метания, поставив вопрос ребром. Его голос прозвучал жёстко, возвращая сестру с небес на землю.
– Проверь его! Узнай всё, до последнего носка в его шкафу, до копейки на его счетах, ты же можешь! – почти умоляюще воскликнула Александра Максимовна, останавливаясь прямо перед ним. – Мы не можем позволить, чтобы наша Лара, наша девочка, попала в лапы какому-то аферисту или, не дай Бог, ещё кому похуже!
– Не попадёт, – тихо, но с абсолютной, гранитной уверенностью произнёс Фёдор, и в наступившей тишине эти слова прозвучали как приговор.
– Почему ты так уверен? – прошептала она.
– Мои люди за ней присматривают. Давно и незаметно, она ни о чём не догадывается, – он понизил голос, словно сообщая государственную тайну. – Это для твоего спокойствия, понял? Но, Саша, смотри: ни слова Ларисе. Начнёт задавать вопросы, на которые ответы ей знать не положено. Уговор есть уговор.
– Да, знаю, – выдохнула Онежская, медленно опускаясь на стул. Напряжение, державшее её в тисках, начало отпускать. Новость о невидимой охране подействовала как сильное успокоительное. Но тут же зародился новый страх. – Но скажи, Федя... ты ведь не просто так это сделал. Ей что-то угрожало?
– Прямой угрозы не было. Но был один очень неприятный инцидент.
– Расскажи.
Буран усмехнулся про себя. Ну да, женское любопытство. Неистребимо.
– Один хлыщ познакомился с ней, затащил в дорогой ресторан, а потом просто испарился. Оказалось, решил «подложить» её под своего приятеля, горячего гостя с юга. Этот... баклан... повёл себя с ней по-хозяйски, грубо, собрался руки распускать.
Испуганное «Ах!..» сорвалось с губ Онежской, и она прижала ладонь ко рту.
– Спокойно, он и пальцем её не тронул, просто нахамил, – поспешил успокоить её Буран. – Лариса у нас молодец, повела себя, как королева. Молча встала и ушла. А с тем кудрявым и его другом-сводником мы потом провели обстоятельную воспитательную беседу. Объяснили, как себя вести в гостях.
– Вы их что, обоих?.. – глаза Александры Максимовны стали огромными от ужаса и понимания.
– Да ты чего! – искренне, почти весело рассмеялся Буран. – Я что, по-твоему, маньяк какой? Нет, поговорили по-мужски и отпустили с миром на все четыре стороны.
Сестра облегчённо выдохнула. Конечно, Фёдор не стал ей рассказывать правду. Про засаду на ночной, плохо освещённой трассе. Про то, как чёрная тонированная иномарка «гостей» превратилась в дуршлаг от нескольких автоматных очередей. Про запах пороха и звон осыпающегося стекла в ночной тишине. Тачку так и бросили на обочине, как наглядное пособие для других любителей вести себя по-хамски на чужой земле. И про хитрого сводника, который отправился изучать донные отложения Финского залива, где из-за слабого водообмена и низкой температуры тела сохраняются на удивление долго.
Дальше разговор, потеряв всякую остроту, перетёк в спокойное, бытовое русло. Через час Буран, сославшись на неотложные дела, уехал, оставив сестру в тишине её кухни, наедине со смешанными чувствами тревоги и обретённого, хоть и очень страшного, покоя.
***
Доктор Гранин вел свой матово-черный седан по пустому ночному шоссе, и волны эйфории, смешанной с пьянящим самодовольством, накатывали на него одна за другой. Он чувствовал себя не просто победителем, а виртуозным дирижером, гениальным кукловодом, только что с блеском отыгравшим сложнейшую партию на незнакомой сцене. Визит в загородный дом Онежской, который поначалу казался ему рискованной вылазкой на вражескую территорию, прошел не просто удачно – это был его личный, безоговорочный триумф. Он в очередной раз с блеском разыграл свою коронную, отточенную годами партию, которой втайне невероятно гордился: сначала дама, особенно умная и статусная, встречает его с прохладной, вежливой настороженностью, но этот тонкий ледок, эта броня из скепсиса неизбежно, предсказуемо тает под направленным натиском его обаяния.
Идеально выверенные комплименты, сказанные в нужный момент, взгляд с легкой, едва уловимой грустью, намек на тонкую душевную организацию – и вот уже крепость сдается. А дальше всё происходит само собой, по накатанному сценарию. Он даже в самых смелых, самых тщеславных фантазиях не мог предположить, что эта проницательная «старая лиса» Александра Максимовна, эта железная леди, его просто, как мальчишку, переиграла. Она лишь нацепила удобную, гениально исполненную маску глуповатой, оторванной от жизни пожилой женщины, которая сперва не разглядела в нем «настоящего мужчину», а потом так горько раскаялась в своей слепоте, что пригласила их с Ларисой к себе и даже, о апофеоз его победы, милостиво разрешила им спать в одной комнате.
Вернувшись в свое безупречно-стерильное холостяцкое жилище в элитном коттеджном посёлке, где в воздухе витал лишь запах дорогого парфюма и застарелого, выверенного одиночества, Гранин решил, что тянуть больше нельзя. Пора решительно и безжалостно рвать старые, мешающие узлы. Он, не включая верхний свет, прошел в гостиную, где сквозь панорамные окна лился холодный неон садового освещения. Налил себе в тяжелый хрустальный бокал дорогого односолодового виски, бросил пару идеально прозрачных кубиков льда.
Вспомнил, как поехал к Печерской, решив одним коротким разговором закрыть эту главу. Как объяснил ей, что в его жизни произошли тектонические, необратимые сдвиги. В нее стремительно, как комета, ворвалась Лариса Байкалова, и теперь… Вспомнились произнесённые тогда слова: «Я просто хотел сказать, что мне понадобится некоторое время, чтобы Лариса привыкла к мысли о том, что у меня есть сын. Наши отношения сейчас на такой хрупкой, такой нежной, конфетно-букетной стадии, когда подобное признание может быть воспринято как предательство, как обман».
На самом деле, он всё для себя решил. Окончательно и бесповоротно. Миша ему не нужен. Этот мальчик был не просто якорем, тянущим его в то прошлое, которое он хотел бы сжечь дотла. Он был живым, дышащим укором, материальным воплощением его давней ошибки, трусости, слабости. Если уж начинать жизнь с абсолютно чистого листа с такой женщиной, как Лариса – девушкой из другого, высшего мира, – то незачем тащить за собой этот уродливый «багаж». Вряд ли она, такая утонченная, воздушная, никогда не имевшая собственных детей и проблем, оценит такой сомнительный «подарок судьбы».
К тому же, тогда пришлось бы вывернуть наизнанку всю эту грязную, унизительную историю: как он, тогда ещё чрезвычайно амбициозный, малодушно, почти с облегчением, отказался от нерожденного малыша, позволив своей тогдашней пассии, медсестре Альбине Тишкиной, отдать ребенка на усыновление. Она неплохо на этом заработала, правда, деньги впрок не пошли: спустя некоторое время ее жестоко убили. Глупая, нелепая, трагическая случайность – метили в доктора Печерскую, а попали в нее.
Гранин, вспоминая об этом, не чувствовал ни капли вины. Лишь холодную, змеиную досаду на то, что эта история вообще имела место в его безупречной биографии.
Но как, черт возьми, быть с его частью сделки? Он ведь, как последний лопух, в порыве азарта пообещал Печерской в обмен на помощь с усыновлением Мише немыслимое – убрать Клизму. «Это я, конечно, погорячился», – подумал Гранин, делая большой глоток обжигающего напитка. Но и отказываться, идти на попятную было смертельно опасно. Он нутром чувствовал, что Печерская – лишь один из участников некоего крупного замысла. Самой занять место главврача? Вероятно, это слишком мелко для амбиций тех, кто за ней стоит. Там, скорее всего, затевался проект куда более масштабный. «Значит, за ней стоит серьёзная, влиятельная сила, – рассуждал Никита, глядя на огни ночного сада. – И ссориться с ней сейчас – всё равно что играть в русскую рулетку с полностью заряженным барабаном. Пока я занимаю тёплое, очень доходное место, но если его потеряю, что дальше? Стану никем».
И он погрузился в анализ, как гроссмейстер в сложную шахматную партию. Как спихнуть Марию Викторовну Краскову, всесильную, вездесущую Клизму, с её невидимого, но абсолютно реального трона? А трон этот был почти неприступен, недаром её за глаза, с шипящей смесью страха и уважения, называли серым кардиналом всей питерской медицины. Да, у комитета здравоохранения был формальный, публичный руководитель, но он был лишь говорящей головой, марионеткой для прессы. Вся стратегия, все финансовые потоки, все ключевые кадровые решения были сосредоточены в её цепких, холёных руках. Гранин не знал, как ей это удалось, но чувствовал: именно в этом секрете, в этой первопричине её власти и кроется её неуязвимость.
Как к ней подобраться? Снова напроситься в любовники, как это было однажды, на заре его карьеры? Глупо и унизительно. К тому же теперь это опасно: Лариса может узнать, а слухи по медицинским кругам разлетаются быстрее любого вируса. Попытаться подсунуть взятку? Наивно до смешного. Клизма слишком умна и осторожна, сама в руки ничего не берёт. Всё делается через каскад доверенных лиц, преданных ей до гроба. А берёт она много, ничем не гнушаясь: ювелирные украшения от известных брендов, пачки хрустящих наличных, элитная недвижимость, доли в процветающем бизнесе. Разве что, в отличие от гоголевского судьи Ляпкина-Тяпкина, борзые щенки её не интересовали.
И тут, в тишине его квартиры, Гранина словно ударило током. Вспышка! Озарение! Он вспомнил! В отделении у Печерской, по иронии судьбы, как раз сейчас проходил практику единственный и до безумия любимый сын Клизмы – Климент. Парень, насколько знал Никита из обрывков слухов, был неглуп, но патологически, феноменально ленив, избалован до мозга костей и жаден до дорогих, бессмысленных развлечений. Мать с огромным, титаническим трудом, используя все свои безграничные связи, буквально на себе протаскивала его из сессии в сессию, спасая от неминуемого отчисления из медуниверситета.
Гранин вышел на крыльцо, чтобы глотнуть холодного, влажного ночного воздуха. В голове стало пронзительно ясно. Вот оно! Ахиллесова пята всемогущей Клизмы! Её единственная слабость! Нужно действовать через сыночка. Оставалось лишь придумать убойный, безотказный, дьявольски элегантный план, который поставит её перед невыносимым выбором: свобода и будущее Климента или её карьера и власть. Довольный собой, доктор Гранин хищно, предвкушающе усмехнулся. План начал вырисовываться в его голове, обрастая деталями, как скелет мясом. И через двадцать минут, когда вся многоходовая комбинация сложилась в его сознании в безупречную картину, он вслух, в восторге от собственной гениальности и цинизма, произнёс, перефразируя знаменитую фразу Пушкина о самом себе: «Ай да Никита! Ай да... мамкин сын!»