Глава 77
Когда Лариса с Граниным уехали, Александра Максимовна осталась стоять у окна гостиной, наблюдая, как их машина медленно исчезает за поворотом просёлочной дороги, скрытой густыми кронами старых лип и клёнов. Листва уже начала желтеть по краям, и первые листья, сорванные прохладным ветерком, кружились в воздухе, словно не решаясь упасть на землю. Тишина, оставшаяся после отъезда, казалась почти осязаемой – тяжёлая, плотная, будто наполненная невысказанными мыслями и тревожными предчувствиями.
Онежская постояла ещё немного, вдыхая запах полированного дерева, старых книг и слабый аромат сирени, что до сих пор витал в доме, несмотря на то, что кусты давно отцвели. Потом медленно отошла от окна, её шаги по половицам отдавались глухим эхом в пустых комнатах.
Она подошла к старинному комоду, стоявшему у дальней стены в прихожей. Тёмное дерево с мелкими трещинами на фасаде, бронзовые ручки, потускневшие от времени, но всё ещё сохранившие отблеск былого блеска. Этот комод достался ей от матери, и, открывая его, Александра Максимовна каждый раз ощущала какую-то связь с прошлым – будто прикасается к чему-то живому, тёплому, давно ушедшему. Раскрыла верхний ящик, в котором покоились пожелтевшие фотографии, старые письма, связанные бечёвкой, и потрёпанная записная книжка в кожаном переплёте, потёртом на углах.
Пальцы дрожали, когда она листала страницы. Наконец нашла нужную запись. Там был номер, который она не набирала больше десяти лет и который, казалось, давно должен был стать недействительным, но всё же хранился, как последняя страховка. Она взяла телефон – не самый новый, но надёжный, с крупными кнопками и громким звуком – и медленно, с усилием, ввела цифры, стараясь не ошибиться. Пальцы запинались, будто сопротивлялись. И всё же набор завершился, и она приложила трубку к уху, затаив дыхание, ожидая, когда длинные, протяжные гудки сменятся голосом или холодным женским голосом автоответчика, сообщающего, что абонент недоступен.
Но в динамике прозвучал голос. Не тот, на который она рассчитывала. Не хрипловатый, усталый голос пожилого мужчины, с которым её связывали детство, юность и долгие годы молчания. А какой-то моложавый, даже дерзкий, лет, пожалуй, сорока, с лёгкой хрипотцой и напряжённой интонацией.
– У аппарата, – сказал он.
– Простите, – растерянно произнесла Александра Максимовна, чувствуя, как сердце сжалось. – Вероятно, я ошиблась номером…
– Кто вам нужен?
– Фёдор Максимович.
– Здесь таких нет, – коротко бросил голос, и связь прервалась. Щелчок. Тишина.
Онежская с удивлением посмотрела на экран смартфона. Ну, и что теперь делать? Этот номер – тонкая, почти невидимая ниточка, способная связать её с тем человеком, от которого она старалась держаться как можно дальше с момента рождения внучки. С тех пор, как Лариса появилась на свет, Александра Максимовна сделала всё, чтобы стереть из её жизни даже тень Фёдора Максимовича. Ни фотографий, ни упоминаний, ни случайных слов. Полное молчание. И вот теперь, казалось, эта хрупкая нить оборвалась. Как теперь быть?
Раньше хотя бы «Адресные столы» работали – можно было прийти, показать паспорт, вежливо попросить, и тебе, может быть, что-то подскажут. А теперь даже никому не позвонишь, чтобы поинтересоваться, как найти Фёдора Максимовича. Всё в руках алгоритмов, баз данных, анонимных операторов, которые не знают и знать не хотят, кто ты и зачем тебе этот номер. Общих знакомых у них никогда не было – ни по работе, ни по дому.
Единственный, кто их связывает, – это сама Лариса. Но она понятия не имеет о том человеке. Александра Максимовна сделала для этого всё возможное и даже невозможное: уничтожила письма, выбросила старые документы, никогда не говорила о нём, даже когда Лариса в детстве спрашивала: «А где мой папа?»
Онежская постояла возле комода, одной рукой опершись на его прохладную поверхность, будто ища опоры. Потом собралась с мыслями и направилась к лестнице, чтобы подняться наверх, прибраться после отъезда гостей, проветрить комнаты, сменить постельное бельё. Но внезапно телефон завибрировал – резко, настойчиво, требуя внимания. Экран засветился: «Номер не определён».
Женщина нахмурилась, пальцы замерли над кнопкой. Последнее время мошенники только и мечтают, чтобы облапошить очередную старушку, ободрав её, как липку, – обещают, что внуки окажутся в беде, налоговые проверки, наследство от дальнего родственника. Но что-то внутри подсказало – отвечай. И она, сдерживая дрожь, нажала на зелёную кнопку.
– Здравствуй, – прозвучало в трубке, и Александра Максимовна сразу же узнала его голос. Низкий, с хрипотцой, но с той самой интонацией, которую не перепутаешь ни с кем – медленный, вкрадчивый, как шаги по льду. Родной брат, Фёдор Максимович Байкалов, в криминальных кругах известный под погонялом Буран – один из самых опасных и притом влиятельных людей в Санкт-Петербурге. Человек, которого привыкли бояться и уважать, и лишь редкие люди не испытывали к нему таких чувств, потому что жили честно.
– Здравствуй, Федя, – ответила Онежская, сглотнув нервный ком, мгновенно образовавшийся в горле. Голос дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. – Нам нужно с тобой увидеться.
– Что-то с Ларисой случилось? – спросил Буран, и в его голосе впервые за долгие годы прозвучала настоящая тревога. – У неё всё хорошо? Сразу говори, не заставляй волноваться.
– Ты прав, повод для волнения имеется. Но ничего страшного пока не случилось, просто… Короче, ты знаешь, где я живу? Это дачный посёлок «Сосновый Бор», дом на окраине, за старой калиткой с железными лилиями…
– Знаю, – прервал её собеседник. – Или ты думаешь, что я просто так все эти годы жил, не присматривая за родной дочерью?
Онежская замерла. В голове пронеслась тысяча мыслей, но ни одна не оформилась в слова. Она не знала, что на это ответить. Не знала, радоваться или бояться.
– Ничего я не думаю, – холодно произнесла, стараясь не дать голосу дрогнуть. – Приезжай, – и нажала красную кнопку. Телефон умолк. Она стояла, ощущая, как по спине пробежал холодок, будто кто-то прошёл по её могиле. Потом медленно пошла на кухню, открыла холодильник и достала оттуда пузырёк к лекарством. Внутри был старый добрый препарат, известный ещё с советских времён. Александра Максимовна налила в рюмку воды до половины, накапала тридцать капель, выпила, поморщившись от горького вкуса, и запила чуть тёплым кофе с молоком. Потом вытерла губы салфеткой, глубоко вздохнула и направилась наверх.
На втором этаже она начала наводить порядок, но руки двигались механически. Мысли унеслись далеко – в прошлое, в ту самую жизнь, которую она так долго пыталась забыть.
Они выросли в хорошей семье: мама Анастасия – строгая, но добрая женщина с пронзительным взглядом и голосом, от которого даже соседи по коммуналке затихали, – работала руководителем отдела документооборота управления торговли Ленинградского горисполкома. Папа Максим – высокий, молчаливый, с густыми бровями и шрамом над бровью от осколка в сорок третьем – был начальником отдела в секретном конструкторском бюро, где проектировали подводные лодки. Сначала, когда только познакомились, жили в коммунальной квартире на Васильевском острове, где вместе с ними ютились в комнатушках ещё семь семей, и каждый звук, каждый шаг, каждый разговор были на виду. Потом, в семьдесят восьмом, им наконец дали двухкомнатную квартиру в одной из первых ленинградских «хрущёвок». Они переехали, смеялись, мыли полы с лимонным порошком, вешали на стену фотографию свадьбы и думали, что будут жить долго и счастливо: двое детишек, старшая дочка Сашенька в шестой класс пошла, младший сынок Федя – в первый, и впереди – спокойная, размеренная жизнь, как у всех.
Счастье продлилось недолго. Год или полтора, а потом родители решили расстаться. Отец собрал вещи и ушёл в никуда. Между оставшимися членами семьи пробежала невидимая трещина: дочь встала на сторону матери, Федя – отца. Саша хорошо училась, после окончания школы поступила в МГИМО, окончила с отличием, устроилась работать в крупную государственную организацию в Ленинграде, имеющую связи с заграничными государствами, – капиталистическими, как их тогда называли. Федор, наоборот, с каждым годом учился всё хуже, а когда окончил с грехом пополам девятый класс, то летом случилось с ним очень неприятное происшествие: угнали с ребятами иномарку.
«Девчонок хотели покатать», – так объяснил Федор, когда мать пришла забирать его из РОВД. Дальше были крупный штраф, который мать едва сумела выплатить, постановка сына на учёт в детской комнате милиции, поступление в ПТУ, а дальше судьба парня покатилась по наклонной плоскости. Когда ему исполнилось шестнадцать, он ввязался в драку на дискотеке, неудачно ударил одного мажора. Тот оказался сыном крупного чиновника… Фёдору дали три года и отправили в колонию для несовершеннолетних.
Оттуда он вернулся совершенно другим человеком. Озлобленным, жестоким, и с матерью и сестрой жить не стал. Уехал куда-то, даже адреса обратного не оставил. Изредка звонил или присылал открытки с Новым годом и на день рождения, а потом вообще пропал на много лет. Мать принялась его разыскивать, а потом однажды узнала, что сын её – матерный уголовник-рецидивист, сидит где-то на Дальнем Востоке за вооружённый грабёж… Сердце женщины не выдержало, она скоропостижно скончалась во сне, – утром Саша обнаружила её холодной…
Вскоре после этого пришло известие, что не стало отца, – он так и не обзавёлся новой семьей, жил бобылём, много курил, и вот результат – рак лёгких. Буквально в течение одного месяца Александра осталась одна в Ленинграде, без родителей и брата. Он вернулся через десять лет, суровый, с лицом, словно грубо вырезанным из камня, совсем не похожий на того милого мальчишку, которым был когда-то: ни золотых вьющихся кудрей, ни больших голубых глаз, которые Саша так любила целовать, когда читала ему на ночь сказки.
Перед ней был совсем чужой человек, от которого исходило ощущение смертельной опасности. Они холодно поговорили, потом Фёдор сказал, что свяжется с ней как-нибудь и снова ушёл в неизвестность. После этого всякий раз, слушая новости по телевизору, читая их в газетах или глядя по ТВ, Александра Максимовна боялась услышать знакомое сочетание – Фёдор Байкалов. Особенно страшно стало начиная с середины девяностых годов, когда криминальные сводки больше напоминали военные: то тут стрельба с трупами, то там взорвали кого-то.
Самое невероятное случилось чуть больше четверти века назад, когда Буран снова появился в жизни сестры и сказал, что у него есть к ней одна просьба. Александра Максимовна, к тому времени расставшаяся со вторым мужем, – и в этом браке не было детей, а ей уже исполнилось больше сорока, и с мечтой стать матерью она простилась, – переживала не лучший период в жизни. У неё случилась глубокая депрессия, и внезапное как всегда появление брата не слишком обрадовало. До того момента, как он сказал:
– Саша, сегодня в клинике имени Земского одна женщина родила мне дочь. Я назвал её Ларисой. Мы никогда не были женаты, я не могу оставить девочку себе, потому что воровской закон запрещает, а я, если ты не знаешь, вор в законе.
– Как… Артур, которого сыграл Валентин Гафт? – изумлённо спросила сестра.
Буран криво усмехнулся.
– Типа того, ага. Так вот, – снова стал серьёзным. – Никто и никогда не должен знать, что девочка – моя дочь. Если узнают – убьют нас всех, у меня много врагов, понимаешь?
– Но как же её мать?
– Она умерла при родах, – сухо ответил брат. – Сейчас малышка в родильном отделении, и если не забрать, её отвезут в Дом ребёнка, а потом отдадут на удочерение. Я этого не хочу. С той женщиной… мы любили друг друга. Понимаешь?
– Да, но как же я…
– Насчёт документов не волнуйся. За всё заплачено. Приедешь, покажешь паспорт, тебе её отдадут. Деньгами я вас обеих обеспечу на три жизни, ты главное забери её… пожалуйста, – последнее слово Буран, живший по правилу «не верь, не бойся, не проси», буквально выдавил из себя, и это сработало. Александра Максимовна, после многочисленных попыток забеременеть, обследований и прочего отчаявшаяся стать матерью, поняла вдруг – это её шанс, и согласилась.
Так крошечная девочка ростом сорок восемь сантиметров и весом в два килограмма девятьсот граммов, названная Ларисой, стала законной внучкой Александры Максимовны Онежской, –фамилия ей досталась от мужа, – и, вырастая, ничего не знала ни о том, кто её отец, ни о том, что вырастившая её женщина на самом деле не бабушкой ей приходится, а родной тёткой.
Теперь Александра Максимовна поняла, что настал час защитить Ларису от Гранина. Она даже специально разрешила им переночевать в её доме, чтобы сделать те фотографии и показать их брату в качестве доказательства. Чтобы не подумал вдруг, будто сестра специально это придумала. Например, желая вытрясти из него побольше денег.
Через полтора часа у ворот дачного дома остановились три одинаковых серебристых внедорожника. Один подал сигнал, и Александра Максимовна нажала кнопку на пульте, раскрывая ворота. Машины въехали на участок, заполнив всё пространство перед домом. Первым из них вышли одинаково, в костюмы одетые крепкие молодые мужчины, вооружённые пистолетами. Словно тараканы, расползлись по территории, проникли в дом, осмотрели всё, ни слова не говоря, затем удалились и разошлись по периметру. Лишь после из одной из машин вышел Фёдор. Сестра встречала его на крыльце.
Они приблизились друг к другу, немного неловко обнялись, прошли внутрь. Александра Максимовна проводила брата на кухню, где он расположился и осмотрелся.
– Уютно здесь у тебя.
– Это Ларочка постаралась. Специально наняла дизайнера, потом показывала мне рисунки, где что будет. Мы обсудили, и вот что получилось. Тебе чай, кофе или что покрепче?
– Чёрный и покрепче, – усмехнулся Буран, намекая на напиток, к которому пристрастился ещё во времена первой ходки. Он понимал, что сестра такой не сделает, да это было и неважно. Пока она возилась с чайником, спросил:
– Как живёшь, Саша?
– Хорошо, как видишь. В глуши, но зато здесь очень тихо, спокойно. Машины и мотоциклисты бешеные мимо не проносятся, благодать. Ларочка приезжает раз в неделю, привозит всё необходимое. Мне много-то и не нужно. Возраст уже не тот.
– Это ты права, сестрёнка, – усмехнулся Буран. – Возраст у нас с тобой…
Александра Максимовна поставила перед ним чашку с парящим напитком, и брат стал прихлёбывать, не боясь обжечь губы, – сказывалась привычка. Хозяйка дома угощалась кофе с молоком, хотя и знала, что для сердца вредно, только хотелось чего-нибудь… тоже покрепче, пусть и не слишком. Отпив примерно треть, Буран отодвинул чашку и, глядя прямо в глаза сестре, спросил:
– Что с Ларисой случилось?