Глава 76
– Скажи, док, ты после того, как домой вернёшься, что делать будешь? – спросил Захар однажды вечером, когда в палате, где они лежали с Глухарёвым, повисла такая утомительная тишина, что было слышно, кажется, собственное сердцебиение. Вопрос показался Михаилу настолько обидным, что он буркнул, не открывая глаз:
– Да пошёл ты…
– Зря ты так. Я же серьёзно, – сказал на этот выпад Мищук. – Вот я, к примеру, очень хочу снова увидеть свою Ксюшу и малыша… Наверное, он родится до того, как смогу снова с ними встретиться, – мечтательно произнёс дезертир. – Хочешь, расскажу, как мы с ней познакомились?
Доктор Глухарёв промолчал, всё ещё чувствуя обиду за вопрос соседа по палате, но Захара это не остановило.
– Ксюша в ночной клуб пришла с подружками. Её там заприметил мой друг, Игорь Портнов. Он парень разбитной, весёлый, девчонки к нему так и липнут. Я в тот вечер не смог, приболел, хотя обычно вдвоём ходим. Только он танцует, знакомится, а мне просто интересно посидеть, на девушек посмотреть. Я тоже танцую, док, ты не подумай. Просто для этого мне надо… выпить хорошенько, а то стесняюсь, потому что не умею. Короче, Игорь заприметил красивую девчонку, подошёл к ней, пригласил на медленный танец. Он, в отличие от меня, ещё и одеваться умеет, – у него папаша бизнесмен. Не слишком крутой, но на импортные шмотки сыну хватает. Ксюша согласилась, они познакомились во время танца, и через час Ксюша домой засобиралась. Игорь это увидел, пошёл за ней. Давай, говорит, я тебя провожу? А то как же ты ночью по городу пойдёшь?
– Что, «метро закрыто, в такси не содют»? – цитатой из Владимира Высоцкого поинтересовался доктор Глухарёв. Он сделал это вредным голосом, но Мищук уловил главное: сосед слушает, ему интересно, значит, можно продолжать.
– Метро у нас в Николаеве отродясь не бывало, а такси… Ксюша сказала, ей недалеко, пешком дойду. Но Игорь всё равно за ней увязался. Когда дошли до её дома, он обнаглел, схватил её, стал тискать, попробовал поцеловать. Получил по щам, отпрянул, и девчонка нырнула в подъезд, а там дверь с домофоном. Короче, Игорь остался снаружи и поплёлся обратно в клуб.
– Ты что, свечку им держал? – ядовито спросил Михаил.
– Нет, я как раз живу на улице, по которой они проходили. Так случилось, что вышел на балкон белье собрать, которое мама вывесила, вижу: Игорь идёт, а рядом с ним дивчина… Ну такая красивая, – словами не описать! Я с первого взгляда в неё влюбился и сразу же почувствовал, ну как это бывает, ревность, короче. Такая прелесть и Игорю досталась! Даже стало её жалко: он ведь вертопрах натуральный, поматросит и бросит. Короче, на следующий день я спросил его, кто такая, что у них дальше. Он и рассказал со смехом, что орешек крепким оказался. Влепила ему пощёчину, да и убежала домой. Потом спрашивает: «А ты откуда знаешь?» Я и ответил, что с балкона видел, как мимо шли. «Что, понравилась?» – Игорь меня спросил. «Очень, – говорю. – Такой красивой в жизни не видал». Он сделал хитрую физиономию и такой: «Что, в интернете даже?» Я усмехнулся: там все виртуальные, а эта – настоящая. «Хочешь, – говорит, – познакомлю?» Растерялся я, а он: «Что, слабо?» Я ему чуть не врезал. «Нет, не слабо! Звони!» – ответил с вызовом. В общем, позвонил Игорь той девушке, – оказалось, её Ксюша зовут, – напомнил о себе, она сразу звонок сбросила. Он опять, она то же. На двадцатый раз не выдержала: «Чего тебе надо?! Ты хам, я с тобой даже рядом стоять не хочу!» Док, ты не спишь там?
– Нет, – ответил Глухарёв, который по-прежнему глаз не открывал, но слушал с интересом, забыв про свою недавнюю детскую обиду.
– Игорь ей и говорит: «Ты не думай, я не для себя стараюсь. У меня есть друг один, очень хороший парень, совсем не такой, как я…» Короче, расписал меня в самом лучшем виде, мне даже неудобно стало. «Его Захар зовут, хочу тебя с ним познакомить». Я думал, откажется, а она вдруг согласилась. Сказала, что будет ждать завтра в шесть часов вечера около Макарова.
– Что это такое? – спросил врач.
– Памятник адмиралу Макарову, который на броненосце «Петропавловск» погиб в Порт-Артуре. Ты книжку «Порт-Артур» читал?
– Да, – ответил Михаил. – В детстве.
– Ну вот, а он в нашем городе родился. Короче, Ксюша сказала, что туда придёт. Мы с Игорем собрались на другой день и пошли. Ровно в шесть часов, – ни на минуточку не опоздала! – девушка пришла. Дружок мой сразу сказал, что у него срочное дело нарисовалось, ему пора, оставляет нас вдвоём, и свалил за горизонт. Мы остались вдвоём, пошли на Флотский бульвар гулять. У нас там река течёт Ингул, она в Южный Буг впадает. Красиво очень. В общем, слово за слово, мы стали с Ксюшей общаться. Вот такие дела, – Захар усмехнулся. – Если бы она тогда с Игорем целоваться стала, то и всё, наша бы с ней история даже не началась. Слушай, док, а у тебя девушка есть? Или жена, невеста, хоть кто-то?
– Нет никого.
– Почему? Ты мужчина видный, симпатичный. Нет, пойми правильно, я не из этих, которые двустволки, нашим и вашим. Просто… ну объективно если.
– Тебя сюда специально подсунули, чтобы ты меня о личной жизни расспрашивал? Чтобы в душу лез с грязными ногами? – злобно спросил Глухарёв, снова возвращаясь к ставшему в последнее время привычным негативному настрою.
– Вообще-то это тебя сюда положили, а меня первым, – заметил Мищук. – Ну, не хочешь, не говори. И зря ты ершишься. Я тебе ничего плохого не сделал. Ведёшь себя, как последний… чудак. Ну ты понял.
Дезертир отвернулся и замолчал, доктору стало стыдно за своё поведение.
– Захар, ты прости, – сказал он. – Поверь, я не со зла. Просто… душа болит. Из-за этой чёртовой ноги… Нет у меня никого. Была когда-то любимая, да всё давно быльём поросло, даже вспоминать не хочу.
Мищук повернул голову, на его лице образовалась улыбка.
– Док, хочешь, что скажу интересное?
– Ну?
– Здесь медсестричка есть, она в тебя влюбилась по уши.
Глухарёв удивился так, что даже на локте приподнялся, чтобы посмотреть в лицо соседа. Заметив его движение, Захар усмехнулся.
– Честное слово, док! Она с тебя глаз не сводит. А ты ничего не замечаешь.
– Как… её зовут? – спросил Михаил, внезапно ощутив, как пересохло в горле.
– Ну-у-у, дружище! Это уж ты угадай сам, – рассмеялся Мищук. – Что ж я тебе все карты сразу-то раскрывать буду! Тебе разве самому не интересно это понять?
Глухарёв снова принял горизонтальное положение. Словам пленного он не поверил. Точнее… что-то такое колыхнулось в душе, но ни говорить об этом не хотелось совершенно. «Никто меня любить не может, – печально подумал Михаил. – И раньше-то ничего хорошего из этого не случалось, а теперь тем более».
– Закрыли тему, – коротко и жёстко произнёс он, и Мищук решил не настаивать. Подумал, что никуда док не денется. В нем поселился червь любопытства и станет теперь грызть соседа до тех пор, пока тот не убедится в правоте его, Захара, слов.
***
Майор Прокопчук был счастлив и горд, что его снова наградили. Угрызения совести по поводу, как именно досталась ему эта медаль, Рената Евграфовича совершенно не терзали. Он прекрасно помнил поговорку «Сам себя не похвалишь – никто не похвалит». А кто в этом проклятом госпитале лучше всех знает, сколько времени и сил он тратит для спасения раненых? Вот именно. Уж точно не этот остолоп Романцов, недавно получивший погоны полковника.
На том торжественном вечере, когда обмывали новые звания и награды, Прокопчук постарался быть как можно ближе к поварихе Марусе. Сначала сел за стол с офицерами, но потом, когда все подвыпили и обстановка перестала быть официальной, улучив момент, расположился с девушкой рядом. Принялся её веселить, сыпля анекдотами, словно из рога изобилия, вспоминал весёлые истории из медицинской практики. Словом, старался сделать всё, чтобы Маруся не грустила, вспоминая своего Родиона.
К вящей радости Прокопчука, задачу выполнить удалось на сто процентов. Девушка ни словом не помянула Раскольникова, и майор просчитал это своей маленькой победой. Ведь если Маруся не говорит о своём суженом, значит, его образ постепенно стирается в её памяти, и у него, Рената Прокопчука, появляется больше шансов оказаться в её постели.
После того, как участники вечера стали расходиться, Маруся, как работница столовой, принялась наводить порядок. Майор, который бы в трезвом уме ни разу не стал заниматься подобными вещами, считая их исключительно «бабскими», вызвался помогать. Послушно собирал посуду на подносы и уносил к мойке, собирал недопитые бутылки, – показушно суетился, словом, чем вызвал недоумение ещё двух коллег Маруси, также участвовавших в наведении порядка. Одна спросила даже, с чего вдруг товарищ майор вызвался им помогать, на что Прокопчук с полным достоинства видом ответил:
– Девушки, среди офицеров нашего госпиталя должен же быть хотя бы один джентльмен? Вы вон сколько сил потратили, когда готовили этот шикарный стол. Я, как представитель командования нашей части, выражаю вам искреннюю благодарность. А это, – он показал на поднос в своих руках, – мой скромный вклад в общее дело.
Поварихи похихикали между собой, но тему развивать не стали.
Когда столовая снова сверкала чистотой, Маруся засобиралась в женский жилой модуль. Она была слегка нетрезва, и Прокопчук очень надеялся, что это каким-то образом ему поможет. Он даже вызвался девушку проводить, хотя идти было всего с полсотни метров. Повариха отказываться не стала. Сама того не осознавая, девушка ощущала, что внимание майора ей очень даже приятно. Конечно, жалко, что рядом нет Роди, которого она по-прежнему очень сильно любит и хочет за него замуж, но… на душе было так грустно и пусто, хотелось немного человеческого тепла. Ренат Евграфович в этом мог помочь, Маруся это понимала, вот и согласилась.
Они вышли из столовой в прохладный вечерний воздух, напоённый запахом травы, листвы и дымком от кухонной трубы. Над госпиталем медленно плыли серые облака, а вдали, за деревьями, уже загорались редкие огоньки окон. Маруся поправила платок на голове и сунула руки в карманы своей куртки. Прокопчук шёл рядом, стараясь держаться чуть позади, чтобы не выглядеть навязчивым, но при этом не упускать ни единого движения девушки.
– Хорошо сегодня, – сказал он как бы между прочим, – тишина. Ни выстрелов, ни сирен. Почти как в мирное время.
Маруся кивнула, не глядя на него.
– Почти, – тихо ответила она.
Ренат Евграфович уловил в её голосе грусть и почувствовал, что момент близок. Он осторожно, как хищник, выслеживающий добычу, предложил:
– Давай немного пройдёмся? А то сразу в модуль – и спать. А вечер такой… не хочется его упускать.
Она посмотрела на него с лёгким удивлением, но не отказала.
– Ну, если недолго…
Майор улыбнулся и повёл её вдоль границы госпитальной территории – по узкой, почти стёртой тропинке, что проходила вдоль сетчатого забора. Слева – заброшенное колхозное поле, которое уже много лет никто не обрабатывал, справа – тенистая аллея из старых лип, за которыми виднелись модули госпиталя. Воздух был влажным, и с деревьев время от времени падала прохладная капля, но Маруся не замечала этого. Она шла, опустив голову, погружённая в свои мысли.
Прокопчук, чувствуя, что девушка находится в уязвимом состоянии, стал говорить мягко, почти шёпотом:
– Знаешь, Маруся… ты не должна грустить. Да, сейчас всё тяжело. Да, Родион далеко. Но он вернётся. Обязательно. Я, как врач, как офицер, как человек, который знает, как устроена война… я тебе это говорю. Он жив. Он сильный тебя помнит.
Повариха вздрогнула и подняла глаза.
– А если он погиб? – вырвалось у неё.
– Не погиб, – твёрдо сказал Прокопчук, останавливаясь. – Не говори так. Это мысль, которая калечит. Я вижу, как ты страдаешь. И мне… мне больно это видеть.
Он указал на старую деревянную лавочку под раскидистым тополем – место, где любят отдыхать санитарки и медсёстры.
– Присядем?
Маруся колебалась, но всё же кивнула. Они сели. Между ними оставалось полметра, но Прокопчук медленно, почти незаметно, придвигался к спутнице. Когда он наконец осторожно положил руку поверх её ладони, она не отдернула её. Его пальцы были тёплыми, сухими, уверенно сжали её пальцы.
– Слушай меня, – прошептал он. – У тебя всё будет хорошо. Ты сильная, добрая и заслуживаешь счастья. Даже если Родион… – он сделал паузу, будто взвешивая слова, – если он не вернётся, ты не останешься одна. Я всегда рядом.
Маруся молчала. Глаза её блестели, но слёз не было. Только глубокая, выстраданная усталость.
– Вы… вы не должны так говорить, – наконец прошептала она.
– Почему? – мягко спросил он. – Потому что ты всё ещё любишь его? Да. Я знаю. Но любовь не вечна, Маруся. Особенно в такое время. А вот забота… внимание… человеческое тепло – это то, что нужно здесь и сейчас.
Она не ответила. Но и не убрала руку. Прокопчук почувствовал, как прилив азарта поднимается в нём. Он не торопился, зная: главное – не перегнуть, не напугать.
– Пойдём, провожу тебя до модуля, – сказал он через минуту, вставая и помогая Марусе подняться.
Они пошли дальше молча. Ветер шелестел листвой, где-то вдалеке лаяла собака. У самого входа в женский модуль, где горел небольшой светодиодный прожектор, Прокопчук остановился.
– Спокойной ночи, Маруся, – сказал он, глядя ей в глаза, – и вдруг быстро наклонился и быстро, но нежно поцеловал её в щёку. Поцелуй был тёплым, почти отцовским, но в нём чувствовалась скрытая страсть, обещание чего-то большего. Маруся вздрогнула, но не отстранилась. Только прижала ладонь к щеке, будто проверяя, что это действительно произошло.
– Я… я пойду, – прошептала она и, не оглядываясь, скрылась за дверью.
Прокопчук стоял ещё несколько секунд, улыбаясь. Он чувствовал себя победителем и не видел, как в десятке метров от него, за углом модуля кто-то стоял, затаившись. В руках у человека был цифровой фотоаппарат, который он прислонил к стене, чтобы не тряслось изображение в видоискателе: пришлось использовать трансфокатор на всю мощь, максимально приближая двух людей.
Незнакомец, лицо которого было скрыто густой тенью, в момент, когда губы Прокопчука коснулись лица Маруси, нажал на кнопку. Фотоаппарат привычно заработал, не издавая ни звука, – это была не цифровая зеркалка, которая пусть не слишком громко, но всё же «шлёпает», делая кадр за кадром. Модель довольно простая, но надёжная, а главное – очень хороший зум, сорокакратное увеличение. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы снять крупно лица тех двоих. Больше ничего не требовалось.