– Разрешать ваши денежные проблемы – не мой долг! Вы мне не родня – я резко бросила трубку в разговоре со свекровью.
Меня трясло. Как будто током ударило.
Сижу на кухне. Смотрю на телефон. Он молчит. И хорошо, что молчит. Потому что если сейчас зазвонит... Не знаю, что буду делать.
Кофе остыл в чашке. Как и всё в моей жизни в последнее время – недосказанное, недожитое, недочувствованное.
Марина Петровна звонит каждую неделю. Иногда дважды. Всегда с одним и тем же:
– Лена, ты же знаешь, пенсия маленькая...
– Лена, коммунальные опять подняли...
– Лена, а помнишь, как я тебе помогала с детьми?
Помню. Конечно, помню.
Но что-то во мне сегодня сломалось. Щёлкнуло – и всё. Как будто предохранитель вышибло.
А может, просто накопилось?
Пять лет назад скончался муж. Игорь. Сорок два года. Инфаркт на работе. Никто не ждал. Он же спортсмен был, не курил, не пил особо...
После похорон свекровь стала... другой. Не злой. Но требовательной. Как будто я ей что-то должна. Навсегда.
– Ты же теперь за Игоря отвечаешь – говорила она.
За Игоря? Он умер. Как можно отвечать за него теперь?
Встаю. Иду к окну. На улице дождь. Мелкий такой, противный. Серый день. Серое настроение.
Дети на работе. Катя – врач, Дима – программист. Взрослые уже. У каждого своя жизнь, свои проблемы.
Они тоже помогают бабушке. Но не так, как она хочет.
Не так, как хочу я.
Потому что я не хочу больше. Устала.
Телефон звонит. Сердце подпрыгивает. Номер знакомый. Марина Петровна.
Беру трубку. Молчу.
– Лена? Ты там?
– Здесь.
– Мы же не договорили... Ты так резко...
– Договорили. Всё договорили.
– Но как же... Игорь бы не понял...
И тут меня прорвало:
– Игоря нет! Его нет уже пять лет! И знаете что? Я тоже умерла тогда. Только продолжаю ходить, работать, улыбаться. Но внутри... Внутри пустота.
Пауза. Слышно только дыхание в трубке.
– Лена, дорогая...
– Не надо "дорогая". Мы не дорогие друг другу. Мы связаны только памятью о человеке, которого больше нет.
– Но я мать Игоря!
– А я его жена. Была женой. Двадцать лет была. И что это мне даёт сейчас? Право содержать его мать до конца жизни?
Говорю жёстко. Зло. И понимаю – правильно говорю. Наконец-то честно.
– У вас есть брат. Есть сестра. Есть другие родственники. Почему только я должна, только мне звоните?
– Они не помогают...
– Как и я. Устала. Больше не буду помогать.
Вешаю трубку. Руки трясутся ещё сильнее.
Иду в ванную. Смотрю в зеркало. Вижу незнакомую женщину. Худую. Бледную. С глазами, полными... чего? Злости? Обиды?
Я сказала то, что думала годами. Выговорилась. И стало... легче?
Телефон снова звонит. Не беру.
Потом ещё раз. И ещё.
Выключаю его.
Сажусь на диван. Беру книгу. Любимую. Читаю одну и ту же страницу пять раз. Не понимаю ни слова.
Думаю, об Игоре. Каким он был. Добрым. Мягким. Золотые руки. Мог любую поломку починить. Любую проблему решить.
Только свою смерть не решил. Не предотвратил.
А может… сидел бы сейчас рядом и говорил:
– Лен, она же мать моя... Ну потерпи ещё немного...
И я бы терпела. До самой своей кончины терпела.
Но его нет. И выбирать приходится мне.
Вечером приходит Катя. Взволнованная:
– Мам, бабушка звонила... Плакала... Говорит, ты с ней поругалась?
Смотрю на дочь. Двадцать шесть лет. Красивая. Умная. Но в глазах – растерянность. Как у ребёнка, который не понимает, почему взрослые ссорятся.
– Не поругалась. Сказала правду.
– Какую правду?
– Что я ей ничего не должна уже.
Катя садится рядом. Берёт мою руку:
– Мам, но ведь она старенькая... Одинокая...
– А я молодая? А я не одинокая?
Дочь молчит. Думает.
– Мам, а что папа сказал бы?
Вот оно. Главный вопрос.
– Не знаю. Его нет теперь. И мнения больше не имеет.
Жёстко? Да. Но честно.
Катя уходит расстроенная. Обещает поговорить с бабушкой. Объяснить.
А что объяснять? Что её мать устала быть хорошей? Что быть хорошей – это иногда предательство самой себя?
Ночью не сплю. Лежу и думаю.
О том, как после похорон Марина Петровна сказала:
– Теперь ты у меня одна. Единственная.
И я подумала тогда – какое счастье быть кому-то единственной. Даже если это свекровь.
Но оказалось – единственная значит единственная, кто будет платить. Единственная, кто будет помогать. Единственная, кто не имеет права сказать "нет".
Утром включаю телефон. Пятнадцать пропущенных. Двенадцать от Марины Петровны, остальные от детей.
Не перезваниваю никому.
Иду на работу. В автобусе сижу у окна. Смотрю на людей. У каждого своя история. Свои проблемы. Свои свекрови, наверное.
Интересно, сколько из них живут чужой жизнью? Сколько забыли, чего сами хотят?
На работе коллега Света спрашивает:
– Лен, что-то ты сегодня... другая какая-то.
– Другая? В каком смысле?
– Не знаю... Живее что ли.
Живее. Да, наверное, так и есть.
Вчера умерла часть меня. Та часть, которая была "хорошей невесткой". А сегодня родилась новая. Которая просто живёт. Для себя.
И это... страшно. И прекрасно одновременно.
В обед звонит Дима. Сын. Голос напряжённый:
– Мам, что происходит? Бабушка рыдает в трубку... Говорит, ты её бросила...
– А ты как думаешь – я её бросила?
Пауза. Дима думает. Он вообще медленно думает. Как отец.
– Не знаю... Ты же всегда помогала...
– Всегда. А сколько ещё мне нужно всегда помогать?
– Мам, но она же...
– Старенькая, одинокая, пенсия маленькая. Я знаю. Но у неё есть ещё дети. Есть внуки. Есть вся родня по мужу. Почему только я?
Дима молчит. Потому что ответа нет. Точнее, ответ есть, но он неудобный: потому что остальные сказали "нет". А я не умела.
До вчерашнего дня не умела.
– Поговори с ней – просит сын. – Объясни...
– Я уже объяснила. Всё очень просто: я устала быть хорошей.
Вешаю трубку. И понимаю – дети на стороне бабушки. Конечно. Она для них бабушка. Добрая, несчастная, жалкая. А я просто мать. Которая должна быть сильной. Всегда. Но я больше не хочу быть сильной.
Вечером иду в магазин. Покупаю то, что хочу. Не то, что полезно. Не то, что экономично. А то, что хочется.
Дорогой сыр. Хорошее вино. Клубнику. В январе. Безумно дорогую клубнику.
Потому что могу. Потому что деньги, которые шли свекрови, теперь мои.
Дома накрываю стол. Для себя одной. Красиво. С салфетками. Со свечами.
Ем медленно. Наслаждаюсь каждым кусочком.
Пью вино. Немного. Но с удовольствием.
И думаю: когда я последний раз ела то, что хотела? Когда покупала что-то для себя?
Не помню.
Всё было для семьи. Потом для детей. Потом для свекрови.
А для себя... Для себя ничего не было.
Звонок в дверь. Открываю. Катя. Злая.
– Можно войти?
– Конечно.
Проходит на кухню. Видит стол. Вино. Свечи.
– Празднуешь?
– А что, нельзя?
– Бабушка не ела сегодня...
– Потому что не хотела. Или потому что хотела, чтобы вы все знали – она не ела.
Катя садится. Смотрит на меня внимательно:
– Мам, что с тобой?
– Ничего. Просто проснулась.
– От чего проснулась?
– От спячки. Пятилетней спячки.
Рассказываю дочери всё. Как после смерти отца я решила быть хорошей. Для всех. Как забыла, что у меня есть желания. Мечты. Планы.
Как превратилась в функцию. В банкомат с ногами.
– Но ведь семья...
– Семья – это когда все заботятся друг о друге. А не когда одна заботится обо всех.
Катя молчит. Крутит кольцо на пальце. Мамино кольцо. Моё кольцо.
– А что теперь будет? – спрашивает.
– Не знаю. Впервые за пять лет не знаю, что будет завтра. И это... волнующе.
– А если бабушка...
– Выживет. Люди удивительно живучие, когда нет другого выхода.
Дочь уходит. Тоже расстроенная. Но задумчивая.
Понимаю – теперь я для семьи плохая. Эгоистка. Бессердечная.
Но знаете что? Мне всё равно.
Потому что впервые за годы я чувствую себя живой.
Неделя проходит тихо. Марина Петровна не звонит. Дети звонят реже. Спрашивают, как дела, но разговоры короткие.
Чувствую себя изгоем. И одновременно – свободной.
Записываюсь на курсы языка. Французского. Всегда хотела выучить.
Покупаю абонемент в театр. На целый сезон.
Начинаю планировать отпуск. Не к детям. Не к родственникам. К морю. Одна.
Коллеги замечают перемены:
– Лена, ты похорошела...
– Лена, причёску сменила?
– Лена, что за крем используешь?
А я просто перестала нести на лице чужие проблемы.
Через две недели звонит Дима:
– Мам, бабушка в больнице...
Сердце сжимается. Но не от вины. От страха. Всё-таки человек знакомый.
– Что случилось?
– Давление. Госпитализировали. Врачи говорят – от нервов...
– Я приеду.
Еду в больницу. Иду по коридору. Пахнет лекарствами и хлоркой.
Марина Петровна лежит бледная. Маленькая. Жалкая.
Смотрит на меня испуганно:
– Лена? Ты пришла?
– Пришла.
Сажусь рядом. Беру её руку. Морщинистую. Холодную.
– Как самочувствие?
– Плохо... Сердце болит... И не только сердце...
Понимаю – она про душу.
– Марина Петровна, я не изменилась. Я просто перестала притворяться.
– Притворяться?
– Что мне нравится быть дойной коровой.
Она плачет. Тихо. Как дети плачут, когда понимают – не получат желаемого.
– Но что мне делать? Я же одна...
– Вы не одна. У вас есть дети. Внуки. Но они привыкли, что за всё отвечаю я. Пора — это изменить.
Разговариваем долго. Честно. Впервые за пять лет честно.
Она рассказывает о страхах. О старости. О том, как боится умереть в одиночестве.
Я рассказываю о своих страхах.
К вечеру понимаем – мы обе жертвы. Она жертва старости и беспомощности. Я жертва чувства долга.
Но жертвами быть необязательно.
– Я буду помогать – говорю. – Но по-другому. Не из чувства долга. А по желанию. Когда смогу. Сколько смогу.
– А если не сможешь?
– Скажу честно – не могу.
Она кивает. Слабо, но кивает.
Выхожу из больницы под звёздным небом. Морозно. Свежо. Дышится легко.
Понимаю – что-то закончилось. И что-то началось.
Дома звонит Катя:
– Мам, съездила к бабушке?
– Съездила.
– И как?
– Договорились. Наконец-то договорились.
– О чём?
– О том, что любовь и помощь нельзя требовать. Их можно только дарить.
Пауза. Потом дочкин голос, мягкий:
– Мам, а можно я к тебе приеду? Поговорить... О жизни...
– Приезжай. Я куплю тот самый сыр. И вино откроем.
– Дорогой сыр?
– Очень дорогой. Потому что ты это заслужила.
Кладу трубку. Смотрю в зеркало. Вижу женщину, которая наконец перестала извиняться за своё существование.
И знаете, что самое удивительное?
Мне кажется, Игорь был бы доволен. Потому что он любил меня живой. А не функциональной.
А я так долго забывала, как это – быть живой и настоящей, не подстраивающейся ни под чьи прихоти.
Теперь вспомнила.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍