Как же жарко в поле в июльский день! Работы непочатый край. Елена работы не боится. Только устала очень, и хочется пить! Глиняный кувшин уже почти пуст, а еще полдня быть в поле. Сделав два-три глотка и слегка смочив рот, Елена продолжала полоть.
Она была очень хрупкая и высокая девушка. Огромные серые глаза, прямой нос и красиво очерченные губы. Но самое удивительное в ее облике — это волосы! Тяжелые, каштановые и блестящие, они были туго заплетены в косу. Ох и красива же она, эта коса! Прямо всем подружкам на зависть!
День клонился к вечеру, но жара не спадала. Еще немного — и все начнут собираться вместе, ожидая телегу, которая отвезет их обратно в деревню. Елена ждала телегу с замиранием сердца.
Точнее, она ждала не телегу, а Петра, который приедет забрать их с поля. Красивый, пышущий здоровьем Петр был в округе завидным женихом. Семья его жила зажиточно: и телега была своя, и лошади. И платил Петру барин Никанор Кузьмич Плетейников хорошие по тогдашним временам деньги за извоз. Жили они на хуторе, крепостными не были, откупились.
Елена же была из крепостных. Но знала она, что барин их — доброй души человек. Он не противится замужествам и не ставит палки в колеса молодым, если решат пожениться. Да и откупит ее Петр, если любит. Это она знала наверняка. Не далее как вчера вечером на зорьке забрал он девушку с собой покататься и поклялся в вечной любви.
— Люблю тебя, Еленька! Свет без тебя не мил! Вот пройдет урожайная пора, сено покосим, хлеб уберем и свадьбу сыграем. Согласна ли ты, голубка моя? — молвил Петр, заглядывая в ее глаза, опушенные густыми ресницами.
— Я-то согласна, Петруша. Да только у барина надо отпускную просить да родителей моих оповестить, чтобы тоже согласные были да благословили, — молвила Елена в ответ.
Этот вчерашний разговор не шел у нее из головы. Ах, как любила она Петра, как мил он был ее сердцу! Родители у Елены были добрые, хозяйственные. Мать, Арина Никитична, портнихой была, обшивала всю барскую семью. Барыня, Татьяна Федоровна, ох как любила новые платья и наряды, да дочка барская Настасья одета была красиво всегда - в кружева и шелка.
Платья да наряды свои они из города привозили, там им шили на заказ, а вот где кружево подпоролось или рукав надорвался — тут Арина и бралась за дело: подшить, заштопать, подровнять.
Да и в доме барском всегда работа имелась для Арины. То постельное отгладить тяжелым чугунным утюгом, то полотенца повышивать, то воротнички покрахмалить. Все умела делать Арина, и барыня Татьяна Федоровна ей благоволила.
Отец Елены, Фокей, был кузнецом. Он работал на барской кузнице от темна до темна, продыху не знал. Да и сама Елена была работящая. Даром, что тонка, да до работы охоча. Вот и были они в чести у господ. И домишко им отведен был хороший, совсем недалеко от барской усадьбы, и огородик свой, и яблонька.
Одного только боялась Елена — барского племянника Игната. Он, видно, на нее глаз положил. Как ни приедет к барину в гости, так обязательно Елену подстережет и слова всякие говорить начинает: мол, давай я тебя на тройке с бубенцами прокачу или хочешь, мол, я тебе бусы коралловые из города привезу? А за что?
Понимала Елена, что даром ей это не выйдет, и все отказывала молодому прыткому барчуку. Уж больно он ей неприятен был: с лица рябой, рыжие волосы на прямой пробор и кучерявые по бокам, полный, с толстыми пальцами.
Нет, никак ей такой молодец не по душе. Да и нельзя ей, крепостной крестьянке, с барчуком дружбу заводить. Не понравится это ее барьям, поэтому Елена сторонилась надоедливого ухажера.
«Следующий раз, как пристанет, пожалуюсь Петру, пусть он с барином поговорит», — думала Елена, да все откладывала, но вот однажды горько пожалела.
***
Елена любила ходить на реку. Красиво там было необыкновенно. Волга в этом месте была неширокой, текла плавно и спокойно. Вдоль обоих берегов росли густые ивы, склонив свои кудрявые ветви до самой воды.
Мягкая зеленая трава прохладным ковром расстилалась у реки, а где трава кончалась, начинался прибрежный песок, чистый, янтарно-желтый.
Он всегда был теплым и бархатистым, и дно у реки такое же бархатистое, песчаное. Любила Еленька волжский берег и до самого заката солнца могла сидеть у реки. И ранним утром в летнюю пору бежала на берег умываться.
Помнит Еленька, как в майскую пору разлучили ее с Петрушей. Приехали из города дюжие молодцы и троих парней из их деревни и Петра с хутора забрали и увезли с собой под конвоем — в рекруты, мол.
Когда забрали Петрушу, как горевала Елена, даже проститься им не дали! Придет она, бывало, на берег, сядет под ивушкой и плачет горькими слезами; расставание с любимым — это всегда большое испытание для любящего девичьего сердца.
Три недели спустя двоих парней неожиданно отпустили - Петра и Власа. Уж сколько радости было от встречи, сколько слез счастья! Только угрюмым стал Петр с тех пор — говорит, что опять могут забрать. Но Елена не верила и всячески старалась успокоить жениха.
Постепенно все встало на свои места, Петр действительно успокоился и повеселел немного, а вскорости решил и посвататься. Но неожиданно случилась беда.
Был теплый августовский вечер. Работа в поле закончена. Елена вернулась домой и пошла на реку прохлады речной вкусить. Сидит, ноги в воде мочит да напевает тихонечко. Вдруг услышала шорох неподалеку, будто крадется кто.
— Петруша, это ты? — позвала девушка.
— Нет, не я, не Петруша. Игнат это, краса-девица, — ответил ей толстый барчук, и Елена вздрогнула.
— Что, испужал я тебя, что ли? Чего дрожишь как осиновый лист? Или захолодало? Ну-ка, согрею тебя! — С этими словами он плюхнулся рядом с Еленой и схватил ее в охапку.
Елена и вскрикнуть не успела, как его мясистые мокрые губы впились в ее нежный, приоткрытый от изумления рот. Девушка начала отчаянно вырываться из ненавистных объятий, но ей это было не под силу.
Пухлая и до омерзения мягкая рука скользнула ей под юбку. Елена застонала от отвращения и, изловчившись, изо всей силы ударила наглеца по голове. Он повалил ее на траву, и неизвестно чем бы дело кончилось, если бы не появился Петр. Он искал Елену и, не застав дома, решил пойти на берег. Тут он и появился вовремя.
Петр подбежал к ним и изо всей силы пнул барчука в бок тяжелым кованым сапогом. Потом схватил его за грудки и одним махом поднял с земли. Глаза озлобленного Петра налились кровью, мертвой хваткой он держал барахтающегося Игната и сказал зло и твердо:
— Убью!!! Еще раз увижу или услышу — убью! Так и знай, сморчок дырявый!
С этими словами он отшвырнул насильника, и тот, шатаясь от боли и страха, поковылял восвояси.
Елена все еще лежала на траве, не в силах пошевелиться. Кофта разорвана, волосы растрепаны, юбка задрана выше колен. Она горько плакала.
— Ну и чего ты ревешь теперича? Довертелась хвостом, что он решил, что может взять тебя без труда! Чай не думал бы так, то не решился бы полезть, — вдруг резко сказал Петр.
— Да ты что?! Чего говоришь-то? Он напал на меня, я и охнуть не успела! — сказала Елена, вскочив с земли и одернув юбку.
— Хороша, нечего сказать! Подыскал я себе невесту, в кустах валящу! Думаешь, ты нужна ему очень? В барыни захотелось? Ну, валяй… Поглядим, как он опозорит тебя, да и бросит здесь, в деревне, как ненужный хлам… с животом.
Петр не договорил. Елена подошла к нему вплотную и изо всей силы ударила по лицу. Петр не ожидал, он схватил ее за запястье и прошептал:
— Не смей… я тебе не барчук-насильник, чтобы ты руки распускала! А говорить потом будем!
Он резко повернулся и ушел прочь. Елена осталась одна. Было больно, горько и обидно. Как он мог подумать, что это была ее вина? Почему она раньше не пожаловалась на Игната? Что же теперь делать? Не прощать же Петру такие слова.
Елена подумала: «Ах, как он посуровел и изменился после призыва в рекруты! Я-то думала, что все позади, но он все такой же ожесточенный. Не узнаю я его».
Она долго переживала и горевала, но больше не встречалась с Петром. Более того, старалась совсем не попадаться ему на глаза. Работы по осени было много и в барском поле, и в своем огороде. Петр больше не приезжал за крестьянами на телеге, ушел работать в кузницу, как и Еленин отец.
Наступила зима 1860 года. Декабрь выдался снежным, но не морозным. С Каспия дули теплые ветры и несли тепло по матушке-России до самой центральной ее части.
Саратовская губерния между Москвой и Каспием, обдуваемая южными ветрами, являла собой заснеженную, но не промерзшую территорию. Близкая к средней полосе России, изобилующая лесами, славящаяся волжскими просторами местность была до боли любима каждым, кто родился здесь и вырос, несмотря на то что порой зима здесь была холодной, с трескучими морозами, но не в этот год.
— Еще возьмет зима свое в январе. Мало не покажется, — поговаривал Еленин отец, проживший в этих местах всю свою жизнь.
— Ты бы погуляла, дочка, покуда морозы не трескучи. Чего в избе-то все? Молодая еще у печи греться, — сказал Елене как-то Фокей, и она стала выходить понемногу за ворота: за хворостом сходит, к проруби за водой или просто до барской усадьбы прогуляться и обратно.
И все боялась с Петром повстречаться. Хотела Елена забыть его совсем, а коли с глаз долой, так и из сердца вон.
Однажды, под самый Новый год, Елена с отцом собрались в лес елочку поискать. Барыня приказала Фокею отыскать для барской семьи елку — самую красивую, что ни на есть. Ну и себе за это маленькую елочку было разрешено срубить.
— А как мы в лес-то пешком пойдем, что ли? — спросила Елена отца.
— Да не-е, барин сказал, телегу даст, — ответил отец и покосился на дочь, а у Елены замерло сердце а мать спросила:
— Петра, что ли, с хутора пришлют?
— Да кто ж его знает: Петра ли, кого другого. Нам-то что за печаль? Да Петр, небось, в кузнице. Ох и работящий мужик! Надоело, говорит, на телеге. Хочу, мол, тело поразмять молодое, молотом помахать, — незлобиво ответил Фокей.
Елена ушла за печку за валенками и тихо заплакала. Не улеглась еще ее тоска сердечная, не переболела, видать, душа. Но не хотела она, чтобы родители ее в слезах видели. Вытерла лицо, надела теплые валенки, старенький полушубок и вышла к отцу. Тот еще одевался.
— Эге-гей! Дядя Фокей, выходи, поехали! — услышала Елена с улицы знакомый голос и вышла первой.
Ни слова не говоря, девушка подошла к телеге и села на мягкое пахучее сено.
— Ну здравствуй, краса моя ненаглядная, — поздоровался Петр.
Елена промолчала.
— Ты что ж теперь, и здороваться со мной не желаешь, али не мил я тебе больше совсем? А могли бы и примириться, а, Еленька? — настаивал бывший кавалер.
Но тут подошел Фокей в старом овчинном полушубке, подшитых валенках и огромных овечьих рукавицах.
— Здорово, дядя Фокей! Как живешь — не тужишь? Чего это дочка у тебя такая неразговорчивая? Али в строгости ее большой содержите? — спросил Петр смешливо.
— Трогай давай! Балагурить потом будем. Дочка сама себя в строгости держит, и правильно делает. А то ишь, картуз набекрень, вместо валенок сапоги! А это еще что за коврик вокруг шеи намотан? — строго, но все же со смешинкой в голосе спросил Фокей.
Петр тронул лошадей.
— Это, дядя Фокей, не коврик. Это — шарф называется. Чтобы горло, шею и уши в тепле держать. Я его в городе в прошлом разе купил. Там все-е носят, от мала до велика. Из тонкой овечьей шерсти связан, — с гордостью ответил Петр.
— Ишь ты, слово-то какое мудреное: «шфарф»! А чего полосатый такой? Ну что ни на есть, коврик в сени! — недоверчиво пробурчал Еленин отец.
— Эх, отсталый ты мужик, как я погляжу, дядя Фокей! Да ты что думаешь: ежели мы не в городе живем, так нам и о модах думать не надо?
— А я тебе не барская Настасья, чтобы об модах думать. У меня вон — дочь на выданье. Хорошо хоть, нам наши барья не большой указ, а то бы отдали мою кровинку за такого, как ты, модного, — и поминай как звали, горюй всю жизнь, — совсем как-то невпопад вдруг сказал Фокей, и Елена покраснела, дернула отца за рукав, укоризненно посмотрев на него.
А Петр вдруг и заявил:
— Мне, дядя Фокей, барин тоже не указ, кого в женки брать. А если хочешь знать, я и так подумывал к тебе сватов засылать. А что, Елена — девка видная, работящая. Давно я к ней приглядываюсь. Люба она мне. Ты спросил бы дочку-то: по нраву ли я ей? А коли так, то и рядить будем. А, Еленька? Что пригорюнилась?
Девушка совсем растерялась и уткнулась лицом в отцово плечо.
— Ну ладно, хватит мне тут! Больно умный сыскался! Ишь ты, «Еленька»… Не про тебя девка, — оборвал Петра Фокей.
— Это почему же? Я вот торговать собираюсь — в город буду шерсть, деревянную посуду, утварь всякую возить продавать. Там, глядишь, и лавчонку открою. Избу хочу новую ставить. Жениться мне надо. Жена по хозяйству будет да детишек растить. А чем Елена не хозяйка? Ну скажи, дядя Фокей? Я ведь по-серьезному.
***
Но тут лес загустел. Лошади ушами прядут, вглубь идти не хотят. Сошли все трое, и Елена сразу же провалилась в сугроб. Петр помог ей выбраться, отряхнул с ее валенок снег и, пока Фокей подкармливал лошадей, украдкой тихонечко поцеловал ее в розовую упругую щеку.
Елена не сопротивлялась. Она хотела только одного: чтобы все плохое забылось, и к ним вернулась любовь. Она готова была простить, да и давно уже простила Петра.
Вот только заноза в душе колет, забыть обиду никак не дает. Одно дело — простить, другое — забыть. Да мягкая душой была Елена. Простила, забыла, все плохое вычеркнула из души и из памяти.
- Так началась история Елены, девушки, которой в очень молодые годы придется испытать немало переживаний. Но выдержать их все. Ее путь к счастью не устлан розами. Но Елена, ласково называемая всеми Еленька, пройдет этот путь.
- Всех благодарю за внимание, спасибо, что вы со мной. Буду признательна за ваши лайки и комментарии!
- Продолжение