Тишину субботнего утра разорвал визгливый смех. Маринка, моя четырехлетняя принцесса, носилась по квартире, таща за собой одеяло, как королевскую мантию. Я сидел за кухонным столом, попивая уже остывший кофе и наблюдал за ней. В груди тепло расходилось – вот оно, настоящее счастье. Казалось, все в жизни выстроено прочно: хорошая работа, уютный дом, любимая дочь. И Лена, моя жена.
Лена стояла у плиты, ее спина была ко мне. Стройная, в домашних халатике, с собранными в небрежный хвост волосами. Все как всегда. Но что-то было не так. Какое-то напряжение в воздухе, невидимая стена между нами последние пару месяцев. Я списывал на ее усталость, на мою загруженность на работе. На то, что страсти первых лет брака неизбежно превращаются в спокойную, теплую привязанность.
– Пап, смотри! – Маринка влетела на кухню, споткнулась об одеяло и растянулась на полу. Не успел я вскочить, как она уже хохотала, поднимаясь. – Я упала как мишка косолапый!
– Ты у нас акробатка, – улыбнулся я, подхватывая ее и подбрасывая вверх. Она завизжала от восторга.
– Максим, осторожно, – бросила Лена через плечо. Голос был ровным, но без тепла. – Не разнесите кухню. Иди умываться, Марина. Завтрак почти готов.
– Мам, можно я еще немножко? – заныла дочь, цепляясь за мою шею.
– Я сказала, иди умываться. Сейчас. – В голосе матери прорезалась сталь. Маринка надула губки, но послушно поплелась в ванную.
Я поставил дочь на пол, чувствуя легкое раздражение. Почему так резко? Погода за окном была солнечной, почти весенней, несмотря на календарную зиму. Снег искрился под лучами, обещая хороший день. А у нас – вечный осадок.
– Лен, все в порядке? – спросил я, подходя к ней. Попытался обнять за талию.
Она слегка вывернулась, делая вид, что тянется за солью. – Конечно. Просто голова немного болит. И ты знаешь, как меня бесят эти утренние хаосы.
– Это не хаос, это ребенок, – мягко возразил я. – Она же радуется выходному. Как и мы все.
Лена вздохнула, поставила передо мной тарелку с омлетом. – Просто у меня планы на сегодня. Нужно сбегать в салон, потом встретиться с Олей, обсудить организацию ее юбилея. Хотела бы успеть.
Я кольнул вилкой омлет. Вкусный. Но есть не хотелось. «Встретиться с Олей». Знакомый рефрен. Раньше я не задумывался. Теперь эта фраза почему-то резала слух.
– А с кем из салона? – спросил я как можно небрежнее.
Она чуть замерла, доставая сок из холодильника. – С Машей, моей мастером. У нее новинки какие-то, хочу посмотреть. – Она не смотрела на меня. – А ты что сегодня планируешь? С Маринкой погуляешь?
– Да, думал в парк сходить, на каток. Погода отличная, – ответил я. – Может, присоединишься? После салона и Оли? Свежий воздух голове поможет.
– Не знаю, Макс, – она налила сок в стакан. – Посмотрю по времени. Не обещаю. Оля может затянуть.
Разговор заглох. Я доел омлет в тишине, нарушаемой только плеском воды из ванной, где Маринка явно затягивала умывание. Лена нервно перебирала что-то в ящике со столовыми приборами. Я ловил себя на мысли, что наблюдаю за ней как за подозреваемой. А подозревал я в чем? В холодности? В усталости? Или в чем-то более страшном?
Звонок мобильного разрезал тягостную паузу. Лена вздрогнула, судорожно полезла в карман халата. Глянула на экран. Что-то мелькнуло в ее глазах – испуг? Нет, показалось. Скорее… оживление?
– Алло? Да, я слушаю… – Она отвернулась к окну, голос стал тише, каким-то… мягче. – Да, я выйду… Да, хорошо… Примерно через час. Да, я поняла. До встречи.
Она положила трубку, не глядя на меня. – Это Маша. Подтвердила встречу. Мне пора собираться.
Она быстро убрала свою тарелку, почти не тронув еды, и скрылась в спальне. Я сидел, глядя в окно на ослепительно белый снег. Солнце светило так ярко, что слепило глаза. А внутри у меня сгущался холодный, липкий ком. Кто звонил? Маша? Почему тогда этот странный, приглушенный тон? Почему не сказала: «Маша, я все помню, через час буду»? Зачем этот шепот, этот поворот спиной?
В голове стучало: «С братом. С Димой». Абсурд! Полный бред! Мой родной брат. Мы с ним – кровь от крови. Он крестный Маринки! Он всегда был рядом, поддерживал, помогал, когда у меня были проблемы на работе. Он приходил к нам на все праздники, играл с Маринкой, шутил с Леной… Шутил. Слишком часто? Слишком… по-дружески?
Я встряхнул головой, пытаясь прогнать навязчивые мысли. Паранойя. Просто усталость и ее вечная холодность последнее время. Надо выдохнуть.
Лена вышла из спальны уже одетая – элегантные джинсы, свитер, который я подарил ей на прошлый день рождения, легкий макияж. Она пахла духами, которые обычно берегли для особых случаев.
– Я ухожу, – сказала она, целуя в макушку Маринку, которая как раз выскочила из ванной. – Макс, ты с ней?
– Да, да, – кивнул я, вставая. – Хорошо погуляйте.
Она кивнула, не глядя мне в глаза, и вышла. Дверь захлопнулась. Я подошел к окну. Через минуту она вышла из подъезда, оглянулась по сторонам и быстрым шагом пошла не в сторону салона красоты, который был в пяти минутах ходьбы, а в противоположную сторону, к остановке автобуса.
Ком в горле стал размером с яблоко. «Встретиться с Олей»… «В салон»… Автобус. Куда? Зачем автобус, если салон рядом? И Маша ждет «через час»? Ложь. Голая, наглая ложь.
Я схватил ключи от машины. – Марин, собирайся быстрее! Мы едем на большую прогулку!
Дочь обрадовалась неожиданному азарту в моем голосе. Пока она натягивала комбинезон и шапку, я лихорадочно соображал. Куда могла поехать Лена? К Оле? Но Оля живет в соседнем доме. В торговый центр? Но зачем врать? Сердце бешено колотилось, подсказывая единственный, невероятный, невозможный ответ.
Я вывел Маринку, усадил в машину. – Сейчас мы сыграем в сыщиков, ладно? Будем тихонечко ехать и смотреть, куда мама пошла. Только тихо!
Маринка захлопала в ладоши, восприняв это как игру. Я выехал со двора, подъехал к остановке. Автобус, на который села Лена, уже отъезжал. Я пристроился за ним, держа дистанцию. Солнце слепило, снег блестел. Казалось, весь мир сиял чистотой, а у меня в душе копошилось что-то гадкое.
Мы ехали минут двадцать, пересекли почти весь спальный район. Лена вышла на остановке у большого парка. Не салон, не к Оле. Я припарковался вдалеке, вывел Маринку. – Видишь маму? Идем за ней, но тихо-тихо, как индейцы!
Мы шли по расчищенным дорожкам парка. Лена шла быстро, целенаправленно, не оглядываясь. Она свернула с центральной аллеи на менее людную тропинку, ведущую к замерзшему пруду и уединенным беседкам. Мне пришлось отойти в сторону, за деревья, чтобы не быть замеченным, ведя за руку Маринку, которая уже начала хныкать от холода и непонятной игры.
И вот я увидел. Возле одной из беседок, почти скрытой заснеженными елями, стоял мужчина. Высокий, в темном пуховике, в кепке. Увидев Лену, он снял кепку. И я узнал его. Узнал по характерному жесту, по походке, по очертаниям плеч. Дима. Мой брат.
Они не бросились в объятия. Они просто подошли друг к другу. Дима что-то сказал, Лена кивнула. Потом он взял ее за руку, и они быстро скрылись в беседке. Стены беседки были решетчатыми, но засыпанные снегом ветви елей создавали подобие укрытия. Сквозь щели я видел смутные силуэты.
Я стоял, вцепившись в руку Маринки, не чувствуя холода, не слыша ее жалоб. Весь мир сузился до той беседки. В ушах стоял гул. Кровь стучала в висках. Предательство. Двойное. Самых близких людей.
– Папа, мне холодно, – всхлипнула Маринка, наконец пробившись сквозь мой ступор. – И я хочу домой.
Я очнулся. Посмотрел на дочь, на ее покрасневший от холода носик. Гнев, ярость, боль – все смешалось в один бешеный клубок. Но сейчас – ради нее.
– Хорошо, солнышко, пошли домой, – сказал я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно. Я поднял ее на руки, прижал к себе. – Игра закончилась. Мы идем греться.
Весь путь домой я молчал. Маринка, утомленная и замерзшая, задремала у меня на руках. В голове проносились обрывки воспоминаний. Дима, помогающий нам переехать. Дима, сидящий за нашим столом на Новый год. Дима, качающий маленькую Маринку на руках. Лена, смеющаяся над его шутками. Ее рука, случайно касавшаяся его руки. Их взгляды, задерживающиеся дольше, чем нужно. Как я мог не заметить? Как я мог быть таким слепым?
Дома я уложил Маринку спать – холод и эмоции сделали свое дело. Потом сел на кухне в темноте. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая снег за окном в розовые тона. Идиллия. Фарс.
Я не плакал. Я сидел и думал. Ярость требовала немедленного действия: ворваться к ним, устроить скандал, побить морду брату. Но что это даст? Скандал, травма для Маринки, позор. И Лена… Что с ней? Выгнать? Развод? Но как жить потом? И главное – как жить с предательством брата?
Мысли кружились, как снежинки за окном, постепенно сгущаясь в холодную, четкую ясность. Месть. Но не грубая, не сиюминутная. Расплата. Полная. Окончательная. Чтобы они поняли глубину своего падения. Чтобы почувствовали себя так же грязно и беспомощно, как чувствую сейчас я.
Ключ щелкнул в замке. Лена вернулась. Она вошла на кухню, включила свет. Я сидел за столом.
– Ого, сидишь в темноте? – спросила она с натянутой небрежностью. – Где Маринка? Спит?
– Да, – ответил я монотонно. – Устала. Мы долго гуляли.
Она повесила куртку, пошла к раковине налить воды. – Ну как, хорошо погуляли? В парке были?
– Да, – я не сводил с нее глаз. – В парке. Возле пруда. Там красиво. Особенно возле тех беседок, что за елями. Уединенное место.
Она замерла с полным стаканом в руке. Пальцы сжались так, что костяшки побелели. Медленно повернулась ко мне. Лицо было бледным, как бумага.
– Что… что ты хочешь сказать, Макс?
– Я хочу сказать, Лена, что видел. Видел, как ты встретилась с Димой. Видел, как вы вместе скрылись в беседке. – Мой голос был тихим, ледяным. – Не надо лгать. Не надо говорить про салон и Олю. Я знаю.
Она поставила стакан на стол, вода расплескалась. – Макс… это… это не то, что ты подумал… Мы просто поговорить…
– Поговорить? – я встал, подошел к ней вплотную. Она отшатнулась. – В уединенной беседке в парке? После того как ты соврала мне в лицо? Поговорить о чем? О погоде? О Маринке? О том, как вы оба меня предали?
– Мы не… я не… – она задыхалась. – Дима… он просто поддержал меня… У меня были проблемы… Ты был так далек…
– Проблемы? – я засмеялся, и смех прозвучал жутко. – Какие проблемы, Лена? Проблемы в том, что ты спишь с моим братом? Сколько уже это длится? Год? Больше? Когда началось? После того, как он помог нам с ремонтом? Или после его последнего дня рождения, когда ты так долго танцевала с ним?
Она молчала, сжав губы, глядя в пол. Слезы катились по щекам. Но это были не слезы раскаяния. Это были слезы страха и злости, что попались.
– Говори! – рыкнул я, хватая ее за плечо. Она вскрикнула. – Когда?!
– Полгода… – прошептала она. – Примерно… Макс, прости… Это была ошибка… Однажды… потом не смогла остановиться… Он… он был рядом…
– Рядом? – я отпустил ее, чувствуя тошноту. – Я был рядом! Я твой муж! Отец твоего ребенка! А он – мой брат! Мой родной брат! Как вы могли?!
Она упала на стул, закрыв лицо руками. – Не знаю… Не знаю… Просто так получилось… Чувства…
– Чувства? – я снова засмеялся. – Какие чувства? Чувство грязи? Чувство подлости? Вы оба – грязь. Вы оба – предатели. И за это будет расплата.
Она испуганно подняла на меня глаза. – Что… что ты собираешься делать?
Я посмотрел на нее с таким холодным презрением, что она снова съежилась. – Делать? Ничего. Пока. Живи как жила. Заботься о Маринке. Но запомни: ты для меня больше не жена. Ты – никто. И скажи своему любовнику, чтобы ждал. Расплата придет. И она будет страшной.
Я вышел из кухни, оставив ее рыдать. В спальне тихо посапывала Маринка. Я сел на край ее кровати, смотря на ее безмятежное личико. Вот ради кого я должен быть сильным. Вот ради кого я должен пережить этот ад. И вот ради кого я должен пока что терпеть присутствие этой женщины в моем доме. Но терпеть – не значит прощать. И не значит бездействовать.
Следующие дни прошли в ледяном молчании. Лена ходила по дому как тень, стараясь не попадаться мне на глаза. Она пыталась говорить со мной, оправдываться, но я просто игнорировал ее. Мои мысли были заняты другим. Планом.
Дима звонил. Несколько раз. Я не брал трубку. Он писал сообщения: «Макс, нам нужно поговорить». «Позвони, пожалуйста». «Это серьезно». Я удалял их, не читая. Разговор будет. Но не сейчас. И не такой, как он ожидает.
Я знал слабые места моего брата. Он был талантливым, но амбициозным и не всегда разборчивым в средствах финансистом. Мы с ним вместе основали небольшую консалтинговую фирму несколько лет назад. Я отвечал за клиентов и стратегию, он – за финансы и инвестиции. Доверие было полным. Слишком полным. Я никогда не лез в его отчеты, в его схемы. Доверял как брату.
Теперь это доверие стало моим оружием.
Я взял отпуск на неделю, сославшись на стресс. Лена, видимо, решила, что я сдаюсь. Она стала чуть смелее, почти вернулась к обычному ритму, думая, что худшее позади. Как же она ошибалась.
Я провел эти дни за компьютером. Глубоко копнул в финансовые дела нашей фирмы. И нашел. Не сразу. Но нашел. Небольшие, но регулярные отчисления на подставные счета. Махинации с налогами. Рискованные, полулегальные схемы вывода средств, которые Дима использовал, видимо, для своих личных инвестиций или просто накоплений. Он был уверен в своей неуязвимости. Уверен, что я, его доверчивый брат, никогда не станет проверять.
Я собрал все данные. Скриншоты, выписки, подтверждающие документы. Все, что могло послужить доказательством уклонения от налогов и финансовых махинаций. Это был не громкий скандал. Это был уголовно наказуемый компромат. Достаточный, чтобы разрушить его карьеру, репутацию и, возможно, отправить за решетку.
Однажды вечером, когда Лена уложила Маринку и вышла на кухню, я сидел за столом. Передо мной лежала распечатка. Не вся, только верхушка айсберга.
– Садись, – сказал я тихо. – Нам нужно поговорить.
Она настороженно села напротив.
– Я знаю все, Лена. Не только про ваши встречи. Я знаю, что это длится полгода. Знаю, где вы встречались. Знаю, что он обещал тебе «будущее», когда «разберется с делами». – Я смотрел ей прямо в глаза. В ее взгляде читался ужас. – Ты верила ему? Верила, что он бросит жену и детей ради тебя? Или ты просто хотела острых ощущений?
Она молчала, губы дрожали.
– Я не собираюсь с тобой разводиться громко, – продолжил я. – Не хочу травмировать Маринку. Но ты уйдешь. Тихо. Без скандала. Ты напишешь заявление о разводе по обоюдному согласию. Ты откажешься от претензий на квартиру – она куплена на мои деньги до брака. Ты получишь только то, что положено по закону на содержание ребенка, и будешь видеться с Маринкой в строго оговоренное время. Под наблюдением. Если ты согласна на эти условия, то твоя… репутация… останется при тебе. Никто из наших общих знакомых не узнает, что ты изменила мне с моим братом. Если нет… – Я слегка пододвинул к ней распечатку. – Тогда я обнародую не только это. Но и кое-что другое. Очень неприятное для тебя. Ты ведь не хочешь, чтобы твои родители, твои друзья узнали, как низко ты пала? Чтобы Маринка когда-нибудь узнала правду?
Она посмотрела на бумагу, побледнела еще больше. Она поняла, что я знаю гораздо больше, чем ей казалось. Страх в ее глазах сменился отчаянием, а затем покорностью. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
– Хорошо, – сказал я. – Заявление – завтра. А теперь иди. Мне противно на тебя смотреть.
На следующий день я вызвал Диму в офис. Не в наш общий, а в отдельный кабинет, который я снял на время. Он вошел, пытаясь сохранить деловую невозмутимость, но в его глазах читалась тревога.
– Макс, наконец-то. Я пытался дозвониться… – начал он.
– Садись, Дмитрий, – я прервал его, указывая на стул. Голос был ледяным. Я назвал его по имени-отчеству, чего никогда не делал. Он сел, напряженный.
– Я знаю про тебя и Лену, – сказал я прямо, без предисловий. – Знаю все. Полгода. Парк. Беседки. Ее «проблемы», которые ты так трогательно решал.
Он опустил голову. – Макс… Брат… Прости… Это ужасная ошибка… Я не знаю, как это вышло… Она… Мы…
– Замолчи, – я резко оборвал его. – Не смей оправдываться. Не смей называть меня братом. Ты для меня больше не брат. Ты – предатель. Самый низкий, какой только может быть.
Он сжал кулаки на коленях. – Что ты хочешь? Денег? Долю в бизнесе? Говори.
Я усмехнулся. – Денег? Нет, Дима. Я хочу справедливости. Расплаты. – Я открыл папку на столе и выложил перед ним распечатки – те самые финансовые документы. – Я хочу, чтобы ты увидел это.
Он начал просматривать их. Сначала недоверчиво, потом с нарастающим ужасом. Лицо его стало пепельно-серым.
– Макс… это… это не то, что ты думаешь… Я могу объяснить… – залепетал он.
– Объяснишь. В суде, – я отрезал. – Эти документы уже у моего адвоката. И в налоговую инспекцию скоро пойдет запрос. А еще – в прокуратуру. Ты знаешь, что это значит? Уклонение в особо крупном. Мошенничество. Реальный срок, Дмитрий. И конец твоей блестящей карьеры. Навсегда.
Он вскочил. – Ты не можешь! Мы же братья! Фирма наша! Ты себя подставишь тоже!
– Фирма была наша, – поправил я. – Теперь она моя. Я выведу свои активы. А что касается братства… – Я встал и подошел к нему вплотную. – Ты сам разорвал эти узы, когда полез в мою жену. Теперь пожинай последствия. Твоя жена узнает все. Твои дети узнают, какой подлец их отец. Твои друзья, коллеги – все узнают. А потом – тюрьма. Это – твоя расплата.
Он стоял, трясясь, не в силах вымолвить ни слова. В его глазах был животный страх.
– Вон, – сказал я тихо. – И больше никогда не попадайся мне на глаза.
Он выбежал из кабинета, пошатываясь. Я подошел к окну. На улице шел колючий, мелкий дождь со снегом – ледяная крупа, бившая по стеклу. Погода испортилась окончательно. Но на душе у меня было холодно и пусто. Не было торжества. Была лишь горечь и чувство выполненного долга.
Расплата наступила быстро. Развод с Леной прошел тихо и быстро, как мы и договорились. Она съехала, сняв маленькую квартирку. Встречи с Маринкой проходили под моим неусыпным контролем в кафе или детских центрах. Дочери я сказал, что мама и папа теперь будут жить отдельно, но очень ее любят. Она плакала, но детская психика гибкая, она адаптировалась.
С Димой было сложнее. Налоговая проверка, инициированная моим заявлением, вскрыла все его махинации. Началось уголовное дело. Его уволили из всех приличных мест. Жена подала на развод, забрав детей и половину имущества. Коллеги и друзья отвернулись. Репутация была уничтожена. Адвокаты боролись, но шансов избежать реального срока было мало. Его мир рухнул.
Однажды, уже поздней весной, когда на деревьях вовсю зеленела листва, а по улицам бежали веселые ручьи, я вел Маринку из садика. Мы шли мимо сквера. На скамейке, сгорбившись, сидел человек. Грязный, небритный, в помятой одежде. Он смотрел в землю. Это был Дима. Он не узнал меня. Или не захотел узнавать.
Маринка дернула меня за руку. – Папа, смотри, дядя Дима! Почему он такой грустный?
– Не знаю, солнышко, – ответил я, ускоряя шаг. – У каждого бывают трудные времена.
Я не испытывал жалости. Только холодное удовлетворение. Расплата свершилась. Виновные получили по заслугам. Лена – жизнь в одиночестве и ограниченное общение с дочерью. Дима – крах карьеры, семьи и свободы.
Мы шли домой. Солнце пригревало. Воздух пах дождем и молодой травой. Жизнь продолжалась. Моя жизнь. И жизнь моей дочери. Теперь – чистая. Без предательства. Без лжи. Я крепче сжал маленькую ручку в своей ладони. Это было главное. Остальное – пепел.
Читайте также: