— Ты СЕЙЧАС же съедешь из этой квартиры! — визг Антонины Степановны разрезал душный полуденный воздух кухни. Она стояла в дверном проеме, лицо пунцовое от ярости, пальцы вцепились в косяк так, что побелели суставы. — Или я позову СУД! СЫНА! И МИЛИЦИЮ! Слышишь, Алка?!
Алевтина, которую все звали Аля, а свекровь почему-то упорно именовала Алкой, даже не обернулась от плиты. Она медленно помешивала ложкой борщ, густой и ароматный, который варила для семейного ужина. Окно было распахнуто настежь, но жаркий июльский воздух словно застыл, не принося облегчения. За окном безмятежно сияло солнце, поджаривая асфальт во дворе.
— Я слышу, Антонина Степановна, — ответила Аля спокойно, слишком спокойно для ситуации. Голос ее был ровным, почти монотонным. — Но съехать сейчас физически невозможно. Даже если бы я хотела. Где я возьму грузчиков в три часа дня? И куда поеду с ребенком?
— Не твое собачье дело, куда! — Тетя Тося, как ее называли за глаза, сделала шаг вперед. Ее фигура, некогда, видимо, внушительная, а теперь обвисшая, казалась еще массивнее от гнева. — Выметайся вон! На улицу! Под забор! К матери своей пьяной! А Сережу я сама выращу, без такой стервы!
Имя сына, семилетнего Сережи, заставило Алю сжать ложку так, что металл впился в ладонь. Она наконец повернулась, опершись спиной о раковину. Лицо у нее было бледным, под глазами – синяки от бессонницы, но взгляд – холодный, острый.
— Сережа мой сын. И вы его не тронете. А кричать не надо. Он в своей комнате, уроки делает. Или вы хотите, чтобы он услышал, как бабушка его маму на улицу выгоняет?
— Пусть слышит! Пусть знает, какая у него мамаша! — Антонина Степановна фыркнула, но голос ее чуть сбавил децибелы. Она украдкой глянула в сторону коридора, ведущего к детской. — Сама виновата! Опять довела моего сыночка! Опять скандал закатила! Он с работы пришел усталый, а ты...
— Я ничего не закатывала, — перебила Аля, чувствуя, как комок гнева подкатывает к горлу. — Ваш «сыночек» пришел вчера в три ночи. Пьяный. Очень пьяный. И не один. С какой-то... девицей. На такси. Они чуть дверь не выломали, орали песни под окнами. Весь подъезд слышал.
Тетя Тося на мгновение опешила, ее маленькие глазки сузились.
— Врешь! Сергей не такой! Он у меня воспитанный! Ты его довела, вот он и срывается! Все из-за тебя! Из-за твоего скверного характера!
— Характер? — Аля горько усмехнулась. — Мой «скверный характер» терпит вот уже три года, как ваш воспитанный сынок не может найти работу дольше чем на месяц. Мой характер оплачивает эту квартиру, коммуналку, еду, одежду для Сережи и его кружки. Мой характер молчал, когда он проигрывал мою зарплату в онлайн-казино. Мой характер закрывал глаза на его «девиц». Но привести одну из них домой, в квартиру, где живет его сын? Нет. Это уже слишком.
— Не было никакой девицы! — закричала свекровь, топая ногой. На ней были старые стоптанные тапочки. — Это ты все выдумала! Завидуешь, что он веселый, общительный, а ты... кислятина!
Аля вздохнула. Спорить было бесполезно. Для Антонины Степановны Сергей всегда оставался маленьким безгрешным мальчиком, а все проблемы – исключительно происки невестки. Она смотрела на тучную женщину, на ее искаженное злобой лицо, на дешевую кофту с катышками, и вдруг стало невыносимо жаль. Жаль эту вечно недовольную, озлобленную старуху, чья жизнь тоже не сложилась, чей единственный смысл – «сыночек», который давно перестал быть сыном в полном смысле слова.
— Ладно, Антонина Стеновна, — сказала Аля тихо, снимая фартук. — Кричать бесполезно. Я не съеду сию секунду, это факт. Но я уйду. Сейчас. Сережа пойдет со мной. Нам надо поговорить с Сергеем. Тет-а-тет. Когда он... протрезвеет.
— Не отдам внука! — Свекровь бросилась вперед, как разъяренная наседка, пытаясь преградить путь к коридору. — Не пущу! Это мой внук! Ты его испортишь!
Аля легко, почти небрежно отвела ее руку. Разница в силе и возрасте была слишком очевидна.
— Он мой сын, — повторила она, глядя свекрови прямо в глаза. В ее голосе прозвучала сталь, которой Антонина Степановна явно не ожидала. — И вы его не удержите. Если попробуете, вот тогда зовите милицию. И суд. Посмотрим, что они скажут про пьяные дебоши посреди ночи в присутствии ребенка. И про то, кто реально содержит семью.
Она прошла мимо ошеломленной женщины, ее шаги гулко отдавались в тишине квартиры. Сердце бешено колотилось, но внутри было странное, леденящее спокойствие. Решение созрело мгновенно, как озарение. Она не могла больше так жить.
Дверь в комнату Сережи была приоткрыта. Мальчик сидел за столом, уткнувшись носом в тетрадь с математикой, но по напряженной спине и торчащим ушам Аля поняла – он все слышал. Она подошла, положила руку на его мягкие волосы.
— Сереж? Собирай рюкзачок. Самый необходимый. Книжки, игрушку любимую, пижаму. Мы... пойдем в гости.
Мальчик поднял на нее большие, испуганные глаза, очень похожие на глаза отца.
— К бабушке Гале? Надолго?
— Ненадолго, — соврала Аля, стараясь улыбнуться. — Просто... надо поговорить с папой. А тут бабушка Тоня очень шумит. Мешает. Собирайся, солнышко.
Пока Сережа, послушно кивнув, начал возиться с рюкзаком, Аля быстро прошла в спальню. Не глядя на спящего на диване мужа, от которого разило перегаром даже на расстоянии, она схватила большую сумку-шоппер. Кинула туда свой кошелек, документы, паспорт Сережи, телефон с зарядкой, сменное белье для себя и сына. Ничего лишнего. Одежду, косметику – все это можно купить. Главное – уйти. Сейчас.
Когда они вышли в прихожую, Антонина Степановна стояла посредине, как монумент гнева и беспомощности. Она молчала, но ее взгляд, полный ненависти, был красноречивее любых криков.
— Мы уходим, — сказала Аля, не глядя на нее, помогая Сереже надеть кроссовки. — Ключи оставлю тут, на тумбочке. Сергею скажите... что я позвонила. И что мы поговорим. Когда он сможет.
Она открыла дверь. На площадке пахло пылью и чужими кухнями. Спускаясь по лестнице, держа Сережу за руку, Аля чувствовала, как дрожь наконец охватывает ее тело. Не от страха, а от дикого, всепоглощающего облегчения. Они вышли на улицу. Солнце било в глаза, воздух был раскаленным, но он казался невероятно свежим, свободным. Она глубоко вдохнула.
— Мам, а куда мы идем? — спросил Сережа, крепче сжимая ее руку. — Правда к бабушке Гале?
— Сначала... в кафе, — ответила Аля, оглядываясь по сторонам. Она заметила знакомое кафе через дорогу. — Мороженое хочешь? Двойной шарик?
Лицо мальчика просияло. «Да!» — крикнул он, забыв на мгновение о страхах и криках.
Сидя за столиком у окна, наблюдая, как Сережа сосредоточенно ковыряет ложкой в вазочке с шоколадной крошкой и ванильным мороженым, Аля включила телефон. Она долго смотрела на экран, на иконку звонка. Потом набрала номер мамы.
— Алло, мам? — голос дрогнул. — Это я. Слушай... у нас тут небольшая проблема. Можно... можно мы с Сережкой к тебе? Ненадолго. Да... прямо сейчас. Спасибо.
Она положила трубку, закрыла глаза. Теперь предстояло самое трудное: разговор с сыном. Как объяснить семилетнему мальчику, что его мир рухнул? Что папа... не тот герой, каким казался? Что они, возможно, больше не будут жить в той квартире, с его игрушками и кроватью-машинкой?
— Мам, а папа проснется? — спросил Сережа, облизывая ложку. — Он очень сердитый будет, что мы ушли?
Аля вздохнула.
— Не знаю, сынок. Наверное, да. Но мы с ним потом поговорим. Ты не бойся, хорошо? Мама с тобой. Все будет... как будет.
Она заплатила, взяла сына за руку, и они снова вышли на улицу. Солнце клонилось к закату, стало чуть прохладнее. Они шли к автобусной остановке, молча. Аля чувствовала тяжесть сумки на плече и еще большую тяжесть – ответственности за будущее своего ребенка. Но вместе с тяжестью пришла и ясность. Она сделала первый шаг. Самый страшный. Остальное... как-нибудь.
Вечером, в маленькой, но уютной квартирке мамы, пахнущей пирогами и душистой геранью на подоконнике, Сережа наконец уснул, утомленный переездом и мороженым. Он крепко сжимал лапу старого плюшевого медведя, привезенного из бабушкиного чулана. Аля сидела на кухне, пила горячий чай с лимоном. Мама молчала, лишь изредка вздыхала, глядя на дочь с немым вопросом и болью в глазах.
— Ну что, Алечка? — спросила она наконец тихо. — Окончательно?
Аля покачала головой.
— Не знаю, мам. Не знаю. Но жить так... я больше не могу. Сегодня она кричала, что выгонит меня на улицу. А он... он спал, как убитый, после вчерашнего «подвига». И это не первый раз. Просто... впервые привел туда. При ребенке. — Голос ее сорвался. Она отпила чаю, обжигая губы. — Я устала. Устала оправдывать его, покрывать, тянуть все на себе. Устала от вечной истерики его матери. Сережа растет, он все видит, все чувствует.
— А что Сергей? Говорила с ним?
— Нет. Он не отвечает. Наверное, еще спит. Или... не хочет разговаривать. — Аля усмехнулась. — Он редко хочет разговаривать, когда дело касается проблем. Умеет только кричать или... уходить в запой.
Она замолчала, глядя в темное окно. На улице зажглись фонари, накрапывал мелкий, теплый дождик, освежая воздух после дневного зноя. Капли стекали по стеклу, оставляя искристые дорожки.
— Что будешь делать? — спросила мама.
— Найму адвоката, — сказала Аля твердо. — Завтра же. Надо разбираться с квартирой. Она приватизирована на нас двоих. И... с Сережей. Я не отдам его ни ему, ни его матери. Ни за что. — Она сжала кружку так, что пальцы побелели. — А пока... поищу работу получше. Там, где платят больше. Надо снимать жилье. Хотя бы комнату.
— Поживешь тут, сколько надо, — быстро сказала мама. — Места хватит. Сереже на диване разобьем постель. А ты... вон, в зале, на раскладушке. Перебьемся.
Аля почувствовала, как комок подкатывает к горлу. Она встала, обняла маму, прижавшись лбом к ее седой, все еще мягкой щеке.
— Спасибо, мам. Прости, что вляпалась...
— Ты не вляпалась, дочка, — вздохнула мать, гладя ее по спине. — Ты пыталась жить. Иногда... просто не получается. Главное – вовремя понять это. И найти силы уйти.
Ночь прошла тревожно. Аля ворочалась на жесткой раскладушке, прислушиваясь к каждому шороху в квартире, к дыханию сына за тонкой перегородкой. Мысли метались: адвокат, деньги, детский сад Сережи (как теперь возить через весь город?), злобное лицо свекрови, равнодушие мужа... И страх. Глухой, холодный страх перед неизвестностью.
Утром было пасмурно, небо затянуло серой пеленой. Сережа проснулся капризным, тосковал по своим игрушкам, по папе. Аля уговаривала его, отвлекала, помогла бабушке накрыть на стол для завтрака. Пахло оладьями и вареньем. Казалось, можно перевести дух.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Все замерли. Мама Али пошла открывать.
На пороге стоял Сергей. Он был бледен, глаза красные, воспаленные, волосы всклокочены. От него пахло вчерашним перегаром и потом. Он выглядел жалко и... растерянно. Увидев Алю, он попытался сделать шаг вперед.
— Аля... Слушай... — голос его был хриплым, сиплым. — Это... это недоразумение какое-то. Мама сказала... Что ты ушла? С Сережей?
Аля встала из-за стола, преграждая ему путь в квартиру. Сердце бешено колотилось, но она держалась.
— Да, Сергей. Мы ушли. Навсегда.
— Что?! — Он замер, его лицо исказилось. — Ты с ума сошла?! Куда?! Почему?!
— Почему? — Аля смотрела на него, и в ее глазах не было ни слезинки, только усталость и презрение. — Ты спрашиваешь «почему»? После того как привел вчера пьяную подружку в нашу квартиру, где спит твой сын? После того как твоя мать орала на меня, грозила выгнать на улицу? После трех лет моего унижения и твоего безделья? Ты еще спрашиваешь «почему»?!
Он растерянно провел рукой по лицу.
— Я... я не помню... вчера... Это она сама напросилась, довезти... Я не хотел... А мама... она просто волнуется за Сережу...
— За Сережу? — Аля горько рассмеялась. — Она волнуется только за тебя, Сергей! За своего вечного «сыночка»! А Сережа для нее – просто инструмент давления на меня! И на тебя! И ты это прекрасно знаешь! Ты позволяешь ей орать на меня, унижать меня! Потому что тебе так удобно! Ты прячешься за ее юбку!
— Не смей так говорить про мою мать! — зарычал он, делая угрожающий шаг вперед. В его глазах мелькнула знакомая злоба.
Из кухни выскочил Сережа, услышав папин голос.
— Папа! — Он бросился к отцу, но Аля быстро перехватила его, прижала к себе.
— Не подходи к нему, Сережа, — сказала она твердо, не отводя взгляда от мужа.
Мальчик замер, глядя испуганно то на мать, то на отца.
— Что происходит? — спросила тихо бабушка Галя, появившись в дверях кухни. Ее лицо было строгим. — Сергей, ты чего приперся? Нарываешься на скандал? Уходи. Сейчас же.
Сергей заколебался. Он посмотрел на испуганного сына, на твердое лицо жены, на грозную тещу. Его напор сдулся.
— Аля... — он попытался говорить мягче. — Давай поговорим. Нормально. Без криков. Пойдем... куда-нибудь. Выпьем кофе.
— С тобой? После вчерашнего? — Аля покачала головой. — Нет, Сергей. Все разговоры – только через адвоката. Я уже нашла. Мой номер не блокируй, адвокат свяжется. А сейчас... уйди, пожалуйста. Ты пугаешь сына.
Он постоял еще мгновение, потер виски, бросил последний взгляд на Сережу, который прижался к матери, пряча лицо в ее брюках, и молча развернулся. Дверь за ним закрылась с глухим щелчком.
Тишина. Потом Сережа разрыдался – тихо, всхлипывая. Аля опустилась на колени, крепко обняла его, прижимая к себе, гладя по спинке.
— Все хорошо, солнышко, все хорошо... Мама здесь. Мама с тобой. Все будет хорошо... — она повторяла это как мантру, укачивая его, чувствуя, как ее собственная дрожь передается маленькому телу. Но внутри было пусто и холодно. Первая битва была выиграна. Но война... только начиналась. За квартиру. За сына. За свою жизнь.
Бабушка Галя молча подошла, поставила перед ними две кружки с теплым молоком и медом.
— Пейте, согрейтесь, — сказала она просто. — День только начался. Надо держаться.
Аля кивнула, поднося кружку к губам сына. За окном серое небо начало светлеть. Дождь кончился. Будет новый день. Трудный. Но ее. Только ее. И Сережи. Этого было достаточно. Пока достаточно.
Читайте также: