Глава 67
Дела доктора Глухарёва, как он сам замечал по состоянию своего тела, медленно ползли на поправку. Госпитальная палата стала его миром, а окно с видом на больничный двор – главным развлечением. Жаль, конечно, что увезли кошку Алису. Ее теплое, мурлыкающее тельце возле пустого места, где могла быть нога, каким-то непостижимым образом усмиряло фантомные боли, которые накатывали зло и безжалостно. Но Михаил на ее постоянное присутствие, конечно, и не рассчитывал. Это было бы глупо – всё равно что надеяться на предсказания погоды, которые якобы приносят облегчение гипертоникам. Глухарёв, как человек науки, верил только в фармакологию и скальпель, считая всё остальное бреднями для экзальтированных барышень.
Правда, в его железобетонную медицинскую уверенность всё та же рыжая Алиска умудрилась вбить здоровенный гвоздь. Ну как, скажите на милость, простое присутствие кошки-инвалида могло так разительно влиять на его нервную систему? Михаил нашел для себя единственное приемлемое объяснение: психосоматика. Человеческий мозг – тот еще темный лес, и никто до сих пор не знает на сто процентов его возможностей. Может, он так отчаянно хотел верить в отсутствие боли, пока кошка рядом, что подсознание послушно отключало болевые сигналы. Но теперь ее не стало…
Доктор Глухарёв тяжело вздохнул, и этот вздох был полон горечи. Снова, как назойливые мухи, полезли в голову мысли о собственной никчемности. Ну, предположим, он захочет вернуться в медицину. Пройдёт курс реабилитации, освоит протез. Но кто его, одноногого, пустит обратно в армию, в операционную? Будь он генералом или хотя бы полковником, влиятельным лицом со связями, еще можно было бы попытаться договориться. Но на его скромной должности простого хирурга в прифронтовом госпитале… на что можно рассчитывать?
Его тяжелые размышления прервало тихое появление медсестры Полины Каюмовой. «Опять кружится рядом, как спутник у планеты», – недовольно подумал Михаил. Он искренне не понимал, что ей от него нужно. Он – сбитый летчик, отработанный материал. Какие у него перспективы? Пенсия по инвалидности и, может быть, работа консультантом в какой-нибудь поликлинике, где не нужно стоять у операционного стола по восемь часов. Да, был на фронте. Да, получил ранение. Герой? Возможно. Только кому эти герои нужны после того, как отгремят салюты?
Доктор Глухарёв снова погрузился в вязкое, как болото, мрачное состояние духа. Даже теплая, искренняя улыбка Полины никак на него не повлияла. Наоборот, на языке вертелась какая-то колкость. Хотелось сказать ей что-нибудь резкое. Мол, отстань ты уже, рыбка-прилипала! Не видишь, этому киту осталось только до берега дотянуть, чтобы выброситься на него и лежать многотонной, бесполезной тушей…
Михаил устало прикрыл глаза. Нога, которой не было, снова принялась тупо, изматывающе ныть. «Погода меняется, что ли?» – мелькнула мысль, и он тут же мысленно усмехнулся: «Ну вот, приехали. Уже становлюсь древней развалиной, которая верит во всякую мистическую чушь». Стало так обидно за свою слабость, что к горлу подкатил комок, а глаза предательски защипало. Он сдержался, до боли в костяшках вцепившись обеими руками в жесткую, накрахмаленную простыню.
– Вечером сильный дождь обещали, грозу, – тихо сказала Полина, безошибочно угадывая причину его состояния.
– Да и чёрт с ними, – буркнул Глухарёв, не открывая глаз.
– Согласна, надоели уже, – легко согласилась медсестра. – Михаил Сергеевич, можно с вами проконсультироваться, как с врачом?
Вопрос был настолько неожиданным, что Михаил открыл глаза.
– Слушаю, – сказал он, все еще сохраняя недовольный тон. «Лучше бы ушла поскорее», – снова подумал.
– У меня есть знакомая, у неё мальчишки-близнецы, три года. Оба шустрые, активные, но один уже болтает без умолку, а второй молчит совсем. Ему ставят задержку психоречевого развития, намекают на умственную отсталость.
– Я хирург, а не психиатр, – отрезал Глухарёв.
– Я понимаю. Но всё-таки, может, у вас будет какое-то мнение? Мальчишка ведь веселый, всё понимает, команды выполняет, только не говорит. Вот, посмотрите, – она проворно достала телефон и включила короткое видео.
Михаил нехотя взглянул на экран. В песочнице возились два абсолютно одинаковых пацана. Только один, действительно, что-то азартно лепетал, а второй молча ковырял песок, и в его движениях чувствовалась какая-то легкая заторможенность.
Доктор посмотрел запись, потом попросил включить еще раз, вглядываясь в лицо молчаливого малыша.
– Хм… – произнёс он задумчиво, и в его глазах впервые за долгое время мелькнул профессиональный интерес. – У меня такое ощущение, что… Скажите, а его мама, случайно, к хорошему ЛОРу его не водила?
– Водила, конечно. В поликлинику по месту жительства. Сказали, что всё в норме.
– Сомневаюсь… – покачал головой Глухарёв.
– А что такое? Что вы увидели?
– Пусть сходит ещё раз, но к другому врачу. Попросит направление в областную больницу, к узким специалистам. Есть такая возможность?
– Да, конечно, съездят. Но что вам показалось, Михаил Сергеевич? – с надеждой и любопытством спросила Полина.
– Рано пока об этом говорить, вот как обследуются, так и станет ясно, – ответил он и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.
***
«Подполковник медицинской службы Иван Оленевич, начальник военного госпиталя, был человеком выдающимся. Выдавались у него, в основном, живот, щеки и абсолютно гениальные идеи, от которых седели даже самые закаленные хирурги. Он свято верил, что любая болезнь – это, по сути, нарушение дисциплины организмом, которое лечится строгим соблюдением устава.
Утро в госпитале начиналось не с кофе, а с планерки, которую Иван Оленевич проводил с армейской прямотой и медицинской туманностью.
– Товарищи офицеры-эскулапы! – громогласно начинал он, поправляя на носу очки, которые вечно сползали с его мясистой переносицы. – Докладывайте обстановку! Но коротко, по-военному! У меня сегодня важное совещание с тыловиками. Будем утверждать новый цвет для бордюров у морга. Предлагаю камуфляжный. Чтобы враг не догадался.
Первым, по традиции, отчитывался начальник хирургии, майор Резников – человек, способный собрать раздробленную коленную чашечку с закрытыми глазами, но теряющий дар речи перед лицом высокопоставленного начальства.
– Товарищ подполковник, за сутки поступило трое. Рядовой Петренко – аппендицит, плановый. Прапорщик Синицын – вывих плеча, вправили. И водитель-механик Зайцев, упал с танка, подозрение на перелом двух ребер.
Иван Оленевич нахмурил свои густые, как заросли, брови.
– Непорядок, майор! – зашумел он. – Почему у таксиста только подозрение? Вы что, рентген сделать не могли?
– У танкиста.
– А я что сказал?
– Таксиста.
– Я такого не говорил!
– Так точно! – испугался Резников. – И да, никак нет, товарищ подполковник, – вздохнул он. – Рентген-аппарат у нас... того. Лампа перегорела. А новую со склада не выдают без вашего личного разрешения. Бюрократия в армии, к сожалению, порой доходит до абсурда.
– А-а-а, вот оно что! – лицо Ивана Оленевича прояснилось. – Бюрократия! Ну ничего, мы ее победим! Диагноз нужно ставить оперативно, по-суворовски! Ведите ко мне этого... Зайцева! Будем проводить визуальный осмотр по методике НВП!
Через пять минут в кабинет, поддерживаемый медсестрой, ввалился бледный танкист, который дышал через раз и держался за бок.
– Так, боец! – скомандовал Иван Оленевич, обходя его вокруг, как выставочный экспонат. – Докладываю анамнез! С танка упал? Упал. Бок болит? Болит. Вывод: сильный ушиб!
– Но, товарищ подполковник, я дышать не могу, и там хрустнуло что-то... – просипел Зайцев.
– Хрустнуло – это хорошо! – авторитетно заявил начальник госпиталя. – Это соли выходят! Организм самоочищается! Вот тебе мой диагноз, боец: «Острая симуляция с элементами паникерства». Лечение: трёхразовое питание, строевая подготовка и покраска забора вокруг инфекционного отделения. Вне очереди. Чтобы дурные мысли в голову не лезли. Свободен!
Майор Резников закрыл лицо руками. Медсестра незаметно перекрестилась.
– Гениально, Иван Оленевич! – не удержался от сарказма молодой лейтенант-терапевт. – А если у него и правда перелом?
Начальник госпиталя смерил его отеческим взглядом.
– Лейтенант, запомните раз и навсегда главный принцип военной медицины! – он поднял вверх указательный палец. – Нет рентгена – нет перелома! А есть только слабость духа, которую мы, врачи в погонах, обязаны искоренять! Кстати, звание подполковника медицинской службы обязывает меня мыслить стратегически, а не тактически. А теперь за работу, товарищи! Бордюры сами себя не покрасят!
С этими словами подполковник Иван Оленевич, довольный своей мудростью, удалился в сторону склада – лично выбирать оттенок для стратегически важного объекта. А танкисту Зайцеву той же ночью диагностировали перелом двух ребер и пневмоторакс. Но это уже, как говорится, совсем другая история, не имеющая к гениальной методике начальника госпиталя никакого отношения».
Прочитав это, подполковник Романцов чуть не спихнул со стола монитор вместе с «мышкой» и клавиатурой. Захотелось даже пнуть со всей силы стоящий рядом на полу системный блок, но пожалел: техника казённая, а когда новый компьютер привезут, ещё неизвестно, придётся куковать без оргтехники, к которой привык.
Но как же хотелось отомстить доктору Глухарёву, который это написал! В том, что это он, Олег Иванович не сомневался. Пока Михаила не было в госпитале, никто не сочинял и не выкладывал в интернете подобные пасквили. Стоило ему вернуться, отлежаться, немного в себя прийти, и здрасте-пожалуйста! Снова-здорово!
– Нет, я этого так не оставлю, – проскрежетал Романцов сквозь зубы, встал и направился прямиком к Глухарёву. Но по пути неожиданно остановился, заметив медсестру Каюмову. Ему уже доложили, что она питает к хирургу романтические чувства, и пусть Михаил пока на них не отвечает, сомнений в том, что его сердце оттает, у подполковника не было – Полина девушка красивая, умная, обаятельная, и нужно быть полным лопухом, чтобы не замечать её знаки внимания. О том же, что Глухарёв не женат, Романцов убедился, ознакомившись с его личным делом и автобиографией. Правда, у него дома могла остаться гражданская жена, но… про неё Михаил никогда не рассказывал. Значит, и нет никого.
– Полина, – остановил медсестру подполковник.
– Слушаю, Олег Иванович.
– Как состояние доктора Глухарёва?
Девушка удивилась: такие вопросы следовало бы лечащему врачу задавать – доктору Соболеву. Тут же вспомнила, что он ещё не вернулся из краткосрочной командировки в Перворецкое.
– Идёт на поправку. Основные показатели жизнедеятельности в норме, культя хорошо заживает, инфекций и воспалений нет.
– Это хорошо… А чем он занимается?
– Лежит, молчит, спит или ест, иногда книжку читает.
– А пишет что-нибудь?
– Что пишет? – удивилась медсестра.
– Не знаю… Мемуары. В блокнот или в тетрадку.
– Не замечала, Олег Иванович.
– Полина, у меня к вам будет большая просьба. Только это строго между нами, – перешёл подполковник на доверительный шёпот. – Если вы увидите, что доктор Глухарёв пишет что-нибудь на бумаге или на телефоне, то постарайтесь узнать, что именно, хорошо?
– Да, конечно, но… зачем это вам?
– Понимаете, Полина, недавно вышел секретный приказ, запрещающий военнослужащим описывать свои впечатления от службы. Такой приказ, кстати, был в годы Великой Отечественной. Теперь вот, решили повторить опыт, – соврал Романцов. – Просто Михаил Сергеевич хороший специалист, и мне не хочется, чтобы он пострадал из-за своих действий.
– Я могу просто сказать ему об этом приказе…
– Нельзя, Полина, вы что! Я же сказал: секретный. Так понимаю… это особисты пытаются выяснить, кто разлагает нашу армию изнутри, так сказать. Нам с вами нужно предупредить Глухарёва. Как только что-то узнаете, сразу ко мне, а я уже поговорю с ним сам. Договорились?
– Конечно, Олег Иванович, – не чувствуя подвоха, сказала Каюмова.
– Вот и хорошо, очень на вас рассчитываю, – и начальник госпиталя, довольный своей придумкой, пошёл обратно. «Попалась рыбка на крючок», – подумал он.