Город за окном плавился в серой дымке, будто кто-то гигантской кистью размазал акварель по стеклу. Михаил сидел за столом, пальцы нервно барабанили по дереву. В голове крутились отчеты, недоделанные задачи, бесконечные звонки. Он чувствовал, как кровь приливает к вискам, словно кто-то внутри него медленно накачивал воздухом шарик, готовый вот-вот лопнуть. Его жена, Алина, стояла у двери, наблюдая за ним. Она знала этот взгляд — пустой, но полный напряжения, словно он вот-вот сорвется, но никогда не делает этого.
— Миша, — тихо произнесла она, — может, остановишься? Ты весь день как на иголках.
Он даже не повернулся. Его глаза уставились в монитор, но он не видел цифр. Все, что он видел, — это бесконечную гонку, которую он сам себе устроил. Он был как тот муравей, тащащий на себе бревно, которое всегда оказывалось немного тяжелее, чем он рассчитывал.
— Не сейчас, — отрезал он, и в его голосе прозвучала металлическая нотка.
Алина подошла ближе, ее рука легла на его плечо. Он вздрогнул, как будто ее прикосновение было ударом тока. Она чувствовала, как его мышцы напряжены, словно он готовился к бою, которого не было.
— Ты снова злишься, — сказала она мягко, но с нажимом. — На самого себя.
Он резко встал, оттолкнув стул. Его лицо было красно, жилы на шее пульсировали. Он хотел закричать, выплеснуть всю эту ярость, которая копилась годами. Но вместо этого он просто сжал кулаки и отвернулся.
— Не лезь, — прошипел он. — Не лезь, Алина. Тебе не понять.
Она не отступила. Ее глаза горели, как будто она видела сквозь его маску спокойствия, сквозь все эти слои подавленного гнева. Она шагнула ближе, ее дыхание смешалось с его.
— Покажи мне, — сказала она, и в ее голосе была не просьба, а вызов. — Покажи мне, что ты чувствуешь. Не прячь это внутри.
Михаил замер. Его тело дрожало, как струна, готовая лопнуть. Он повернулся к ней, его глаза метали искры. Он не знал, что произойдет дальше. Но одно он знал точно: сегодня что-то должно было дать трещину.
Он смотрел на нее, как зверь, загнанный в угол. В его глазах плескались боль, отчаяние и страх – страх признаться в собственной слабости, страх потерять контроль над собой, страх, что она увидит его настоящего, сломленного и уставшего. Все эти годы он строил вокруг себя крепость из дел, обязанностей, достижений, чтобы скрыть эту уязвимость. Алина, своей любовью и проницательностью, раз за разом находила бреши в этой броне.
Он сделал шаг назад, словно от огня. Его голос был хриплым, словно он долго молчал.
— Я… я не могу, — прошептал он, отводя взгляд. — Я не умею.
Алина взяла его лицо в свои ладони. Ее прикосновение было теплым и успокаивающим, словно солнечный луч сквозь серую дымку за окном.
— Ты умеешь, — сказала она. — Просто позволь себе. Позволь себе чувствовать.
И вдруг, словно прорвало плотину, его сдержанность рухнула. Он обхватил ее руками, прижал к себе так сильно, что, казалось, хотел слиться с ней воедино. И заплакал. Тихо, беззвучно, но так отчаянно, что все его тело содрогалось от рыданий. Это были слезы усталости, разочарования, непризнанной боли – все, что он годами держал в себе.
Алина молча гладила его по спине, позволяя ему выплеснуть все, что накопилось. Она знала, что сейчас не нужны слова, не нужны советы. Просто нужно быть рядом, быть опорой, позволить ему почувствовать себя в безопасности, чтобы он смог выпустить на волю все то, что его гложет. И в этот момент он был не сильным, успешным Михаилом, а просто человеком, нуждающимся в любви и понимании. Человеком, который, наконец, позволил себе быть уязвимым.
