Рубиновый венец 12
С момента появления Фёдора Яковлевича прошёл месяц. Жизнь в доме вошла в привычную колею. Каждое утро Маша занималась с Дулеповым.
— Очень хорошо, мадемуазель Мари! — хвалил учитель. — Вы всё лучше и лучше говорите по-французски.
— Мерси, месье Дулепов, — с гордостью отвечала Маша.
Варвара, сидевшая у окна с шитьём в руках, улыбнулась. Девочка делала успехи не по дням, а по часам. Она уже могла читать простые французские тексты, решала задачи на сложение и вычитание, знала историю.
— А теперь арифметика, — сказал Дулепов. — Если купец купил 50 аршин сукна по 3 рубля за аршин, сколько он заплатил?
Маша сосредоточенно считала.
— Пятьдесят умножить на три... Сто пятьдесят рублей!
— Верно! Молодец!
Дулепов повернулся к Варваре.
— У барышни замечательные способности. Память отличная, соображает быстро.
— И слава Богу, — ответила Варвара. — Хоть в чём-то ей повезло.
Учитель подошёл ближе: — Варвара Семёновна, можно с вами поговорить? После урока.
— Можно, — согласилась няня, чувствуя, как учащается сердцебиение.
В последнее время Алексей Иванович часто задерживался после занятий, расспрашивал о Маше, о семейных делах. И как-то особенно смотрел на неё.
Когда урок закончился и Маша убежала играть, Дулепов остался с Варварой наедине.
— Варвара Ильинична, — начал он, — я хотел сказать... то есть спросить...
— Говорите прямо, Алексей Иванович.
— Вы замечательная. Умная, добрая, преданная. И... красивая.
Варвара покраснела: — К чему это?
— А к тому, что я... я неравнодушен к вам. Уже давно.
— Алексей Иванович, что вы такое говорите...
— Знаю, знаю. Я человек небогатый, положение неопределённое. Но чувства мои искренни.
Варвара растерялась. Ей было далеко за двадцать, и никто ещё так с ней не разговаривал. И Дулепов ей нравился — умный, образованный, хорошо относился к Маше.
В этот момент в гостиную вошёл Георгий. Он был трезв и выглядел вполне сносно.
— Как дела, Алексей Иванович? Как наша ученица?
— Превосходно, Георгий Петрович. Мария Георгиевна делает поразительные успехи.
— Правда? — обрадовался отец. — Машенька, иди сюда!
Девочка прибежала и показала папеньке тетрадь с французскими словами и решёнными задачами.
— Молодец! — расцвёл Георгий. — Будешь образованной барышней, как твоя матушка!
— Папенька, а ты тоже знаешь французский?
— Знаю, доченька. В гимназии учили. Bonjour, ma petite fille.
— Бонжур, папочка! — засмеялась Маша.
Дулепов и Варвара переглянулись. Трезвый Георгий был совсем другим человеком.
— Алексей Иванович, — говорил он, — большое вам спасибо. Моя дочь должна получить хорошее образование. Что бы со мной ни случилось, она должна быть готова к жизни.
— Я стараюсь, Георгий Петрович.
— А ты, Варвара, как всегда на высоте.
Варвара смутилась под взглядом Дулепова. А тот подумал: какая же она красивая, когда краснеет.
На следующей неделе Георгий поехал в город — якобы по делам. Но Варвара знала, куда он направляется. В последнее время он стал ездить чаще.
Он вернулся поздно ночью, пьяный и расстроенный. Семён помогал ему раздеться в спальне. Варвара проходила мимо и услышала обрывки разговора.
— Проиграл, Семён... — бормотал Георгий. — Совсем всё...
— Что проиграли, барин?
— Камешек. Остаётся только...
— Что остается?
— Ничего...
Семён помогал барину снять сюртук, выворачивал карманы. И вдруг остановился. А в кармане лежали ещё какие-то штучки. Он достал. На ладони лежали три небольших алмаза. Семён сразу смекнул — барин не удержался, распечатал и их начал проигрывать. Семён сжал пальцы в кулак.
— Ложитесь, барин. Утром легче станет.
— Легче не станет, — пробормотал Георгий и рухнул на кровать.
Семен дождался, пока барин заснет, и вышел в коридор. Там его ждала Варвара.
— Слышала? — тихо спросил он.
— Слышала. Совсем пропащий человек.
— Варвара, — Семен показал украшения, — смотри, что я нашел в кармане.
— Господи! Он и их хотел проиграть?
— Хотел. Да сильно напился, не успел. Возьми.
— Как возьми? Это же не моё.
— А чьи они? Барина? Так он их завтра же в карты сбагрит. А Марии Георгиевне что останется?
Варвара замялась: — Но это же воровство...
— Какое воровство? Они по праву принадлежат Машеньке. Бери, говорю. Если с умом продать, можно несколько лет безбедно жить. Спрячь понадежнее.
Варвара взяла драгоценности дрожащими руками: — А если барин хватится?
— Ничего не вспомнит. Был пьян в стельку.
И правда, утром Георгий проснулся с тяжёлой головой. Смутно помнил, что играл и проигрывал. Но во что именно — не помнил.
Стал шарить по карманам, что-то искать.
— Семён! — позвал он. — Ты ничего не видел у меня в карманах?
— Ничего, барин. А что искать?
— Да так... показалось...
Георгий ещё несколько минут рылся в одежде, а потом махнул рукой. Голова болела так, что было не до украшений.
Через несколько дней у Георгия выдался один из редких трезвых дней. Он ходил по дому, наводил порядок в бумагах, разговаривал с Машей. Вечером он позвал к себе Варвару.
— Варвара, — сказал он, — хочу тебя поблагодарить.
— За что, барин?
— За то, что воспитываешь мою дочь. Вижу, что она растёт умной и воспитанной. И характер у неё хороший формируется.
Варвара смущённо молчала.
— Я понимаю, — продолжал Георгий, — что отец из меня никудышный. Пью, играю, дом разоряю. Но хоть гувернёра нанял — пусть науки изучает.
— Алексей Иванович — хороший учитель, — согласилась Варвара.
— И он тебе нравится, я вижу.
Варвара покраснела: — Барин...
— Ничего, ничего. Ты молодая, красивая. Имеешь право на счастье. Только вот что... — Георгий помолчал. — Что бы со мной ни случилось, Машенька должна быть образованной. Готовой к жизни.
— А что может случиться?
— Всякое может случиться. Я человек больной, Варвара. Душой больной. Не знаю, чем это кончится.
Варвара испугалась: — Не говорите так, барин.
— Говорю как есть. Поэтому и прошу — береги мою девочку. Что бы ни случилось.
— Барышню я берегу, как родную дочь, — твёрдо сказала Варвара. — И секреты её храню.
Георгий внимательно посмотрел на няню: — Какие секреты?
— Детские секреты. Они есть у каждой девочки.
— Понятно. Главное, чтобы она выросла хорошим человеком. Лучше нас с Софьей.
— Вырастет, барин. Обязательно вырастет.
Георгий кивнул и отпустил Варвару. А она пошла в детскую, где спала Маша. Села у кровати и стала смотреть на спящую девочку.
«Вырастешь, — думала она. — Несмотря ни на что, вырастешь хорошим человеком. И будет у тебя достойная жизнь. А мы с Алексеем Ивановичем поможем».
При мысли об учителе сердце забилось чаще.
***
Сентябрьское утро выдалось тихим и ясным. Листья на липах ещё зеленели, но кое-где уже желтели по краям. В усадьбе Касьяновых стояла непривычная тишина — обычно в это время из господской спальни доносились стоны и окрики Георгия Петровича, требовавшего рассола от похмелья. Но сегодня было тихо.
Четырнадцатилетняя Маша сидела в классной комнате за уроками. Уже не девочка, но ещё не барышня — в том переходном возрасте, когда детские платья становятся короткими, а взрослые — великоватыми. Алексей Иванович Дулепов объяснял ей спряжение французских глаголов, а Варвара что-то вязала у окна.
В дверях классной комнаты появился Семён. Старик был бледен, руки его дрожали. Он снял картуз и перекрестился на икону.
— Барышня... — его голос дрогнул. — Барышня Мария Георгиевна...
Маша подняла голову от тетради: — Что такое, Семён Кузьмич?
— Ваш батюшка... батюшка преставился... Господь прибрал его душу к себе.
Перо выпало из пальцев Маши, и чернила растеклись по тетради чёрной кляксой. Девочка смотрела на старика, не понимая смысла его слов.
Дулепов быстро встал из-за стола: — Семен Кузьмич, вы уверены в том, что говорите?
— Как же не уверен, — старик вытер глаза рукавом. — Пошёл будить барина к завтраку, а он уже холодный лежит. Видно, ночью сердце и остановилось.
Варвара выронила шитье и перекрестилась: — Царствие ему небесное... Намучился при жизни, бедняга.
— Как это... преставился? — тихо спросила Маша. — Что это значит?
Варвара подошла к девочке и обняла её за плечи: — Это значит, барышня, что папеньки больше нет. Как когда-то маменьки.
— Нет? — Маша всё ещё не могла понять. — Совсем нет?
— Совсем, милая.
Девочка молчала, переводя взгляд с одного лица на другое. Потом вдруг спросила: — А ему было больно?
— Не думаю, барышня, — мягко ответил Семён. — Видно, спал и не проснулся. Лицо у него спокойное.
— Можно... можно на него посмотреть?
Дулепов и Варвара переглянулись.
— Можно, — сказала няня.
— Он же мой папенька...
Спустя какое-то время, к дому подъехала скромная бричка. Из неё вышел земский доктор Штольц — пожилой немец, давно служивший в России.
— Где покойный? — спросил он Семёна.
— В спальне, доктор. Проходите, я покажу.
Штольц осмотрел тело Георгия, пощупал пульс, приложил ухо к груди. Затем снял очки и протёр их платком.
— Да, да... сердце не выдержало. При таком образе жизни... алкоголь совсем подорвал организм.
Он достал блокнот и что-то записал: — Время смерти — около двух часов ночи, судя по трупным пятнам. Страданий не было, это утешает.
Семен всхлипнул.
— Намучился барин при жизни, доктор. Теперь хоть покой обретет.
— Да, покой... — согласился немец. — А кто теперь будет отвечать за хозяйство? Девочка ведь совсем юная.
— Пока мы, старики, присмотрим. Барин, отец покойной матушки еще жив. Да и гувернёр у него образованный.
Доктор кивнул и убрал блокнот.
— Когда вы планируете погребение?
— Послезавтра, чай. Как положено.
— Домовину возьмите простую, сосновую. Денег на дубовую небось нет?
— Нет, доктор. Что есть, то и возьмём.
Штольц вздохнул. Такие семьи он уже видел, хотя и не часто, — дворянские роды, разорившиеся из-за карт и вина.
Варвара и Дулепов сели с Марией Георгиевной поговорить в гостиной. Девочка сидела тихо, сложив руки на коленях, смотрела в окно.
— Мария Георгиевна, — мягко начала Варвара, — нам нужно с вами поговорить.
— О чем?
— О том, что теперь будет. Папеньки больше нет, и вы остаётесь хозяйкой дома.
Маша повернулась к няне: — Я не умею быть хозяйкой. Я ещё не выросла.
— Но уже не маленькая, — возразил Дулепов. — Четырнадцать лет — это уже возраст. Многие в таком возрасте уже выходят замуж.
— Я не хочу замуж, — испугалась Маша.
— Пока не надо, — успокоила Варвара. — Мы с Алексеем Ивановичем вам поможем. Вместе справимся.
Девочка помолчала, а потом тихо сказала.
— Мне грустно... Но я не знаю, как нужно грустить. Когда умерла маменька, я много плакала. А сейчас плакать не хочется.
— Все люди горюют по-разному, — объяснил учитель. — Необязательно плакать.
— А что теперь будет со мной? — в голосе Маши послышалась детская беспомощность. — Куда я пойду? Кто обо мне позаботится?
Варвара взяла ладонь девочки в свою.
— Не бойтесь, Мария Георгиевна. Мы с вами, что бы ни случилось. Вам незачем куда-то идти — это ваш дом, ваше наследство.
— А если денег не будет? Как мы жить будем?
— Нужно смотреть документы, — твёрдо сказал Дулепов. — Вы грамотная, образованная. Это дорогого стоит.
Маша кивнула, но в её глазах стояли слёзы: — Я боюсь... Я не знаю, как быть взрослой.
— Научитесь, милая, — нежно отозвалась Варвара. — Время терпит.
Дулепов подошёл к окну, посмотрел во двор: — Надо позвать священника, заказать отпевание. И людей в деревне оповестить.
— Я пойду, — поднялся Семен. — Все сделаю, как надо.
Когда старик ушёл, Маша вдруг спросила: Получается, что я теперь сирота?
— Получается, что так, — честно ответила Варвара.
— А сироты всегда несчастны?
— Не всегда. Если рядом добрые люди, то можно быть и счастливым.
Маша прижалась к няне: — Ты не оставишь меня, Варя?
— Никогда, — прошептала Варвара. — Обещаю.
Через два дня в церкви Святой Троицы отслужили панихиду. Отец Василий читал молитвы негромко, но внятно. Голос его дрожал — было больно видеть, как один за другим уходят представители старинного рода.
Народу собралось немного. Несколько соседей-помещиков пришли из вежливости — скорее из памяти о покойном отце Георгия, чем из уважения к самому усопшему. Кузьмич привёл человек десять крестьян из деревни.
Маша в чёрном платье, которое Варвара перешила из материнского, стояла впереди. Девочка была бледна, но не плакала. Лишь изредка всхлипывала, когда пел хор.
— Вечная память, — пел дьячок.
— Вечная память, — ответили немногочисленные молящиеся.
— Варя, — шептала девочка, когда процессия направилась на погост, — а папенька с маменькой теперь встретятся?
— Встретятся, Мария Георгиевна. На том свете все встречаются.
— И они будут счастливы?
— Будут, милая. Там горя нет.
Стоя у холмика, Маша вдруг заплакала.
— Не плачьте, Мария Георгиевна, — утешала Варвара. — Папеньке теперь хорошо.
— Я плачу не из-за папы, — всхлипывала девочка. — Я плачу из-за себя. Теперь я совсем одна.
Дулепов наклонился к ней: — Вы не одна. Рядом с вами Сергей Иванович. Да и мы с Варварой.
Прямо с погоста немногочисленные гости разъехались по домам. Поминок не устраивали — не на что было. Только дома повариха сварила кутью, и близкие помянули покойного за скромной трапезой.