Кукушки. Глава 40
Когда Анфим заикнулся о поездке в родную деревню Устиньи Любава сразу сказала нет, ещё и отчитала девушку за то, что та соблазняет сына на опасную поездку.
-Ты пойми, дурья твоя голова, можно ли сейчас куда-либо ехать, эвон что на свете творится, поголовный мор идёт, -выговаривала наставница Устинье.
-Так хоть знать буду живы ли мои родные или уж в сырой земле лежат, -возражала ей та.
-И правда, матушка –вмешался в их спор Анфим, -уж больно ты переживательна по пустякам, возьмём сани, провизии чуток и слетаем в миг туда-обратно.
-Знал бы, где упасть, соломки бы подстелил, вот только бы мешает, -гнула свою линию Любава, -нет вам материнского благословения на эту поездку и всё тут! Анфим знал, уж коли мать так закусила удила никто не удержит, он приготовился было уступить, но в дело вмешался Дмитрий Иванович.
-А я с ними поеду! –легко сказал он, состругивая у печи деревянную ложку, -и Егорку с собой возьмём, всё ж веселее в дороге будет!
-И ты туда же, -всплеснула руками Любава, пытаясь справиться со своим гневом, -сговорились вы што ль? Ну ты –то хоть башкой своей подумай, а ну как в деревне ейной болезнь не закончилась, а?
-А нам в деревню и не надо, -подговорилась Устинья, матушка с тятей и братьями отдельно жили, на берегу озера. Деревенские нас не жаловали особо, только если шкуры нужны были, запах им не нравился, что от чанов с кожей шёл, оттого и выселили нас отдельно. Зимой до нас добраться сложно, заметает дорогу то, вот бы нам подволоки охотничьи, у тяти и братьев такие имелися с тремя петлями: две дужки на креплении из черемухи и кожаная петля сбоку. Тятя их обклеивал шкурами с ног лосей, чтобы скользили лучше, широкие, зато в снег не проваливаются. Найдутся в Кокушках такие?
-Поищем, -Дмитрий Иванович встал со скамьи, стряхнув стружку на пол, -а ты Любавушка нам хлеба испеки, -сказал он жене, -того самого, что не черствеет в дороге.
-Чую не сломить мне вас, -со вздохом ответила ему жена, -быть по -вашему! Досадливо присела она у стола, жалея уже что приветила когда-то Устинью.
Через несколько дней двинулся из Кокушек обоз, одним Егоркой Дмитрий Иванович не обошёлся, прихватил с собой пару сильных мужиков из бывших стрельцов. Впереди обоза шагал сам, внимательно глядя по сторонам, не ровен час зазеваешься, живо голову потеряешь. Заезжая в чужие деревни для начала осматривались и лишь потом, отыскав избу на окраине просились на ночлег. Картина везде была одинакова, хворь ополовинила большинство деревень, оставив после себя страх и тревогу.
Бог миловал, и лихие людишки их не побеспокоили, когда через несколько дней прибыли они в родное село Устиньи. Всё было как она описывала: глухая, высокая стена, пользы от которой и не было вовсе ведь ворота, ведущие вглубь поселения болтались на одной петле, громко стуча по заостренным сверху жердям.
-Похоже и в живых тут боле никого не осталося, сказал один из спутников путешественников, заглядывая за ворота, -тишина какая стоит, словно на кладбище.
-Оглядитесь тут, только осторожнее, -приказал Дмитрий Иванович, доставая из саней широкие лыжи, -в избы не ходите, жгите костры прямо здесь, а мы до озера пойдём, глянем, что там делается.
Трое, Анфим, Устинья и стрелец, прикрепив к ногам подволоки не спеша отправились к озеру. И хоть казалось не было ничего сложного в той ходьбе, но девушка то и дело оказывалась на снегу, страшилась она того, что могла увидеть от того и не шагали её слабые ноги. Анфим помогал ей подняться, отряхивал от снега одежду и утешал как мог, глядя та то, как быстро удаляется от них на лыжах Дмитрий Иванович, который словно родился прямо в них.
-Надо бы поспешить, голубушка, -ласково сказал он девушке, в очередной раз помогая ей подняться, этак до ночи недалеко, а дом ваш и не виден ни разу.
-Вот только с того пригорочка спустимся, так сразу он и покажется, а за ним озеро и лес на том берегу. Боязно мне, словно я не в отчий дом возвращаюсь, а на каторгу иду!
-Не бойся, душа моя, мы всё время рядом будем и ежели чего сразу придём на помощь! –жарко ответил ей Анфин, грея её ладони своим дыханием.
-Вот бы живы были мои матушка и папенька, так я счастливей всех на свете стала!
-Это вряд ли, -ответил ей Анфим, -показывая рукой на появившийся на пригорке дом,- ни дыма, ни следочка, - сказал он тихо. За озером уходило в новый день краснощекое солнце, уступая место ночи, в небе перемигивались далекие звезды и холодная, снежная синь, окружившая их, казалась безмолвной и угрожающей.
Дмитрий Иванович ждал их у ворот, успев пройтись по усадьбе, бывалым взглядом рассмотрев могилы в огороде с перекошенными крестами, изготовленными из жердей и крыльцо, сплошь покрытое снегом на которое давно не ступала нога человека. В избу вошли молча, также молча мужчины наблюдали как зажигала Устинья лучины в светцах.
Мрачные тени заскользили по заиндевевшим бревнам показывая то что когда –то было её родным домом. Здесь всё осталось как прежде, у стен стояли сундуки, в женской половине посуда, темнели в красном углу иконы, но в избе дурно пахло, у печи стояла не одна бадейка, наполненная чем-то тошнотворно знакомым.
-Значит так, -протяжно сказал Дмитрий Иванович, быстро оглядываясь по сторонам, -ночевать тут останемся, ночь на дворе, мороз крепчает и возвращаться сейчас назад чистое безумие. Ты, Анфим поищи дрова во дворе, всё сгодится да побольше, ты Егорка вынеси помои, иначе задохнемся от вони, Устинья набери чистого снега, чаи пить станем, да шевелитесь, коли околеть здесь не хотите. Все встрепенулись, задвигались, спеша выполнить поручения стрельца. С большим трудом тому удалось растопить печь, которая чадила и плевалась дымом, но вскоре огонь весело заплясал по дровам, шипевшим в её чреве таящим снегом.
-Вот так, -удовлетворенно сказал стрелец, когда изба начала постепенно прогреваться, -отсидимся в тепле, думаю, что и в деревне наши спутники нашли себе приют. Вот и славно, пора и паужнать, но эта вонь меня просто с ума сводит! Он подергал носом, принюхиваясь в поисках источника запаха и решительно отодвинул занавеску на печи.
-Матерь Божья, -ошарашено пробормотал он, увидев перед собой худую, изможденную женщину, лежащую в груде каких-то тряпок на печи. Привлеченная его словами Устинья подскочила к нему и взяв лучину в рот, чтобы руками опереться на печь заглянула туда, куда испуганно смотрел Дмитрий Иванович. Перед ней лежала, еле живая, её собственная мать, пришедшая в себя. когда благодатное тепло проникло к ней.
-Матушка! –захлебываясь слезами выкрикнула она, выронив лучину, которая едва коснувшись всё ещё ледяного пола тут же погасла. На помощь девушке спешил Анфим Егорка влез на скамью, чтобы получше рассмотреть, что же там происходит.
Женщина застонала, пытаясь пошевелиться.
-Матушка, лежи, не двигайся, -лихорадочно зашептала Устинья, -это я, твоя доченька я вернулась. Слезы мешали ей, всё было как в тумане и она решительно вытерла их, сосредоточившись на матери, но сделать ничего не успела. Дмитрий Иванович, решительно отодвинул её и подхватил женщину осторожно перекладывая её на скамью.
-Устинья, проверь сундуки, кажись здесь и не тронуто ничего, -понеслись по избе его указания, Анфим, топи снег, много снега, Егорка, освободи печь от рухляди, вонь не даст нам здесь остаться, а она идёт именно оттуда, да посмотри в сенках там, на ларе я выделанные шкуры видал неси их сюда, на печь укладывай. Мать Устиньи молча лежала на скамье, глаза её были закрыты, дыхание прерывистым. Когда снег наконец-то растаял, и вода согрелась она заставила мужиков отвернуться и раздела мать донага, чтобы обтереть её тело водой.
После, натянув на неё исподнюю рубаху Дмитрий Иванович снова уложил её на печь, укрыв шкурами, найденными в ларе. Мать была до того худа, что, глядя на её тело у девушки невольно наворачивались слезы. Ступни ног были напрочь отморожены и издавали жуткий запах, на руках раны, больная их кусала, стараясь утолить собственный голод, когда-то красивые волосы напрочь выпали, а язвы на ягодицах доходили до кости. Девушка намочила губы матери травяным взваром, приготовленным стрельцом и та впервые за время их присутствия подала знак, что жива, слизав с них влагу.
-Ума не приложу, как она больная, выжила здесь одна, -сокрушалась Устинья, когда наконец всё успокоилось, и они расселись вокруг стола.
-Как звали, величали её? –спросил Дмитрий Иванович.
- Мария Лукияновна -ответила девушка.
-Видать славная была женщина, коли Бог ей жизни столь отмерил.
-Неисповедимы пути Господни, значит не все дела ещё сделаны ею на этом свете, оттого и задержалась там, откуда давно должна была отойти в царство небесное, -выпалил Егорка и все изумленно на него уставились, не ожидая столь глубокой мысли от дурочка.
-Давайте –ка спать, уж и рассвет скоро, -сказал Дмитрий Иванович, -ты, Устинья на печи устраивайся, поближе к матери, а мы тут, на лавках пристроимся.
-Охохонюшки, грехи наши тяжкие, пробормотал стрелец, склоняя голову перед иконами в красном углу.
Утром спали долго, сказался тяжелый путь и треволнения ночи, но как только Мария Лукияновна закряхтела живо все проснулись, а Устинья тотчас склонилась над ней.
-Матушка моя разлюбезная, очнись же, это я, донечка твоя любимая приехала. Сколь верст прошагала, проехала, чтобы увидеть тебя, миленькая моя. Ресницы больной шевельнулись, и она медленно открыла глаза непонимающе глядя на дочь.
-Очнулась, очнулась, Дмитрий Иванович, глядите, глаза открыла! –крикнула Устинья с печи и её радостный голос серебряными колокольцами брызнул по избе.
-Не кричи, как оглашенная, -осадил её стрелец, -оглохнуть можно! При свете дня больная выглядела и вовсе устрашающе и он, опытный воин, повидавший на своём веку всякое ещё ночью понял, что она была не жилец. Какая-то неведомая сила держала на земле её тело, но душа уже готовилась покинуть его.
-Доня, -прошелестела Мария Лукияновна, и та зашлась слезами, целуя лицо матери.
-Постой, -остановил её стрелец, -дай водицы испить живительной матушке, видишь, как иссох её рот, Анфим принеси-ка- попросил он пасынка. Испив больная затихла, провалившись в беспамятство, но тихая, едва заметная улыбка поселилась в уголках её губ.
-Долго здесь оставаться мы не можем, -сказал стрелец, когда Устинья спустилась с печи и привела себя в порядок.
-Еды здесь нет, да и с собой не особо густо, того и гляди, кто-нибудь, заметив дым нагрянет проверить, что с Рябовыми сталося, а стало быть должны мы принять какое-то решение.
-Уж не предлагаешь ли ты, Дмитрий Иванович бросить Марию Лукияновну здеся как ни в чем не бывало? – бросил ему в лицо Анфим.
-Начнем, пожалуй, с еды, -продолжил стрелец, не обращая внимания на его слова, -на том берегу лес, а стало быть есть зверьё разное, коли добудем, то можно сказать полбеды на убыль пойдет.
-А вторая её часть? - спросила Устинья, с тревогой глядя на стрельца.
-Если задержимся, то надо наших предупредить и обеспечить им пристрой, на морозе и ветру, ни люди, ни лошади долго не выдержат.
-А что если матушку с собою взять, в Кокушки? Там Пелагея быстро её на ноги поставит! -предложила девушка.
-Будем думать, -ответил ей Дмитрий Иванович, -а пока отправляйтесь-ка вы Анфим и Егорка в деревню, может еды какой-никакой добудете, да и спутников наших предупредите. Я с Устиньей останусь, помогу ежели чего. Долго там не задерживайтесь, к ночи вы вернуться должны, волки - пояснил он.
Попрощавшись у ворот с Анфимом и перекрестив его на дорогу Устинья вернулась в избу. Стрелец, завернувшись в зипун увалился спать, а она залезла к матери на печь в надежде, что она придёт в себя.
Бывает так, человек одной ногой в могиле, а цепляется за жизнь так, что Господь отмеряет ему ещё и ещё, словно даёт возможность закончить начатое или исполнить предначертанное. Вот и Мария Лукияновна всё никак не могла уйти, ждала ненаглядную свою донюшку.
Когда Устинья ушла из дома, в избе Рябовых и вовсе худо стало уходили один за одним сыновья всех она похоронила в огороде, каждому вырыла могилу и сколотила, как могла гробы. Муж ушёл по первому морозу, и она выла, откидывая смерзшуюся землю из его могилы, спрашивая и спрашивая у Бога за что он так наказал её. После и вовсе слегла, сраженная всё той же болезнью, а когда чудом выжила, двор уже был пуст, добрые люди забрали скотину, увели лошадь, побоялись только в избу зайти, увидев в огороде кособокие кресты.
Шатаясь от слабости, она выползла во двор и ахнула, увидев разорение вокруг. Дальше как в тумане: что-то ела, пила, снова слегла и укрылась ото всех на печи, надеясь на то, что Господь позволит ей увидеть дочь ещё раз перед тем как забрать.
Он услышал её. Вот же она, совсем рядом, стоит только руку протянуть, что Мария Лукияновна и сделала, погладив по голове прикорнувшую рядом дочь. Та мигом вскочила, будто и не спала вовсе и привычные слезы показались у неё на глазах.
-Не плачь, -тихо сказала ей мать, с трудом проговаривая слова, -Господь рядом со мной. У нас мало времени, помнишь, как твой отец изладил под избой подполье? Лаз в него знаем только ты и я, загляни в него, там твоё будущее.
-Матушка, мы заберем тебя в Кокушки и ты обязательно поправишься! Тебе там понравится! Я уверена! -затараторила Устинья, обрадованная тем, что щеки матери порозовели.
-Хлебца хочется, -вдруг попросила Мария Лукияновна, и девушка мигом слетела с печи, разыскивая в котомке Дмитрия Ивановича хлеб, взятый ими из дома. Тот мрачно смотрел, как лихорадочно роется она, отыскивая хлеб, понимая, что мать её готовится к уходу в мир иной.
-Вот, маменька, ешь! –Устинья попыталась положить в рот матери хоть крошку хлеба, но иссохший рот не принимал еды. Тогда она разжала её ладонь, сжатую в кулак и положила кусок на неё.
-Взрослая какая ты стала, красивая, люба моя. На бабку свою похожа, мою мать, помнишь бабушку-то? –спросила больная, мысленно возвращаясь в те чудесные времена, когда ходила она ещё первенцем и они с мужем Куприяном Терентьевичем катали свою первую избу. Он молодой, кудрявый всё сыпал шутками и целовал её пока никто не видит. Там было светло, тепло и сытно, там не было боли.
-Голубушка моя, я жду тебя, -позвал её муж и она доверчиво пошла ему навстречу в свет пронзительно нежный как их любовь.
Напрасно трясла её за плечи Устинья, кричала и плакала, она была уже там, где давно её ждали.