Туман.
Вот лучшее слово, чтобы описать мою жизнь в последние месяцы. Не тот красивый, утренний, что стелется над рекой и обещает прохладу в знойный день. Нет. Мой туман был другим — липким, серым, вязким. Он проникал в голову, путал мысли, крал слова с языка и гирями висел на руках и ногах.
Я сидела на полу в детской, прислонившись спиной к прохладной стене, и смотрела, как мой годовалый Павлик сосредоточенно пытается засунуть квадратный кубик в круглое отверстие сортера. Он пыхтел, хмурил крошечные бровки, сердился, бросал кубик, потом снова брал его с упорством маленького бульдозера. А я… я просто смотрела. Мне хотелось подползти, обнять его, поцеловать в пухлую щечку, пахнущую молоком и печеньем, но сил не было даже на это. Тело было чужим, неподъёмным.
— Ирочка, ты опять на полу сидишь? Простудишься ведь, деточка. И за ребёнком так не уследишь.
Голос Тамары Петровны, моей свекрови, ворвался в комнату, как сквозняк из плохо закрытого окна — вроде и не ураган, а пробирает до костей. Она вошла, как всегда, без стука, бесшумно ступая в своих домашних туфлях. В руках у неё была тарелка с паровыми котлетами. «Для Дениса, — наверняка скажет она сейчас, — а то ты, бедняжка, совсем замоталась, ничего не успеваешь».
— Здравствуйте, Тамара Петровна, — выдохнула я, с трудом заставляя себя повернуться.
— Здравствуй, здравствуй, Ирочка. Вот, принесла вам покушать. А то смотрю я на тебя — бледная, как поганка. Ребёнку нужна здоровая, энергичная мать, а ты еле ноги передвигаешь.
Она поставила тарелку на комод и тут же, с видом величайшей озабоченности, подхватила Павлика на руки.
— Ну-ка, иди ко мне, мой золотой. Бабушка тебе покажет, как надо. Видишь, вот так, кружочек к кружочку…
Павлик тут же забыл про свои кубики и доверчиво прижался к ней. А я почувствовала, как по щеке катится слеза. Одна, потом вторая. Слёзы бессилия и унижения.
Я ведь не всегда была такой. До родов я работала, занималась спортом, мы с Денисом путешествовали. Но потом… потом проснулась моя давняя болячка, аутоиммунное заболевание, которое до этого много лет спало. Врачи успокаивали: «Ничего страшного, сейчас подберём терапию, будете жить полноценной жизнью». И подобрали. Маленькие белые таблетки, которые нужно было пить каждое утро, стали моим спасением. Они разгоняли тот самый туман, давали силы, возвращали ясность ума. Первые полгода после рождения Павлика я летала. Да, уставала, как и все молодые мамы, но я была счастлива.
А потом что-то сломалось. Месяца три назад туман начал сгущаться снова. Сначала едва заметно, как лёгкая дымка. Я списывала это на усталость, на недосып. Но с каждым днём становилось хуже. Я начала забывать элементарные вещи: выключила ли утюг, закрыла ли дверь. Однажды уронила чашку, и она разлетелась на мелкие осколки у самых ножек Павлика, который только-только начал ползать. Я замерла от ужаса, а Тамара Петровна, которая как раз была у нас, всплеснула руками:
— Боже мой, Ира! Ты же могла ребёнка покалечить! Говорю же Денису, нельзя тебя одну с ним оставлять, ты сама за собой уследить не можешь!
Денис тогда пытался меня защитить.
— Мама, перестань. Ира просто устала. С кем не бывает?
— С кем не бывает? — передразнила она. — С нормальными матерями такого не бывает! Я тебя одна растила, и работала, и дом на мне был, и ни разу чашку не уронила!
В тот вечер я плакала у Дениса на плече, а он гладил меня по волосам и шептал:
— Ириш, не слушай её. Она просто волнуется. Она любит тебя и Павлика, просто… по-своему. У неё характер такой. Она же помочь хочет.
Ах, это её «помочь»… Оно было повсюду. Она приходила каждый день, «чтобы помочь». Приносила еду, «чтобы я отдохнула». Убиралась в квартире, сопровождая это вздохами о том, как всё запущено. Гуляла с Павликом, возвращая его со словами: «Набегался, проголодался, а у мамы, небось, опять ничего не готово». Каждое её действие, обёрнутое в заботу, было уколом, маленькой ядовитой стрелой, которая била точно в цель — в моё и без того истерзанное чувство вины.
Я пила свои таблетки исправно, каждое утро, как «Отче наш». Но они не помогали. Туман становился плотнее. Я чувствовала себя так, будто плыву под водой, звуки и краски мира доходили до меня искажёнными, приглушёнными. И чем хуже мне становилось, тем больше власти получала Тамара Петровна. Она уже не просто «помогала», она хозяйничала. Переставляла вещи в шкафах, решала, что надеть Павлику, какой кашей его кормить. Денис разрывался между нами, пытался всех примирить, но в итоге всё чаще говорил мне: «Ну потерпи, Ириш. Ей же лучше знать, она опытная».
Я чувствовала, как теряю не только себя, но и свою семью. Мой муж начал смотреть на меня с жалостью и тревогой, мой сын всё охотнее тянулся к «энергичной» бабушке, чем к своей апатичной матери. Я превращалась в тень в собственном доме.
И вот однажды утром случилось нечто странное. Я, как обычно, пошла на кухню за водой, чтобы запить таблетку. Тамара Петровна уже была там, протирала и без того чистую столешницу.
— Ой, Ирочка, ты уже проснулась? — она как-то суетливо обернулась. — А я тебе тут завтрак готовлю.
Я взяла блистер с таблетками со своей полки. И в этот момент… я не знаю, что это было. Интуиция? Проблеск сознания в моём затуманенном мозгу? Я вдруг заметила, что фольга на одной из ячеек, той, которую я должна была вскрыть сегодня, как будто чуть-чуть продавлена. Не прорвана, а именно слегка вдавлена, словно кто-то нажимал на неё ногтем.
Я замерла.
— Что с тобой, Ира? — голос свекрови прозвучал слишком резко. — Тебе плохо? Давай я тебе помогу, давай водички налью.
Она шагнула ко мне, протягивая руку к блистеру. И в этот момент меня пронзила совершенно дикая, чудовищная мысль. Такая страшная, что я отшатнулась.
Она не могла. Не может быть. Это же… это же безумие.
— Нет… спасибо, я сама, — пробормотала я, пряча руку с таблетками за спину.
Я выдавила таблетку в ладонь. Она выглядела как обычно. Белая, круглая, без запаха. Но что-то было не так. Какое-то шестое чувство кричало мне об опасности.
Я схожу с ума, — подумала я. — Это паранойя. Это всё из-за болезни.
Но я не смогла заставить себя положить эту таблетку в рот. Вместо этого я сделала вид, что выпила её, а сама незаметно сжала её в кулаке. Весь день я ходила как на иголках. Тамара Петровна была подчёркнуто заботлива, постоянно спрашивала о моём самочувствии, заглядывала в глаза. И в её взгляде я видела не беспокойство. Я видела… ожидание.
Вечером, когда она ушла, я достала из шкафа новую, нераспечатанную упаковку лекарства, которую купила про запас. Открыла её. Выдавила таблетку. И сравнила с той, утренней, что так и лежала у меня в кармане халата. Они были идентичны. Или мне так казалось?
Нет. Хватит. Я должна знать правду. Даже если эта правда — в том, что я окончательно спятила.
На следующий день я сказала Денису, что поеду к подруге. Это была ложь. Вместо этого я поехала в независимую химическую лабораторию, о которой нашла информацию в интернете. С дрожащими руками я протянула девушке в белом халате тот самый блистер, из которого я не выпила таблетку, и попросила сделать анализ на состав и соответствие действующего вещества. Я заплатила за срочность, понимая, что не выдержу долгого ожидания.
Все эти дни я пила таблетки из новой пачки. И — о, чудо! — уже на второй день я почувствовала, как туман начинает рассеиваться. Сначала робко, потом всё увереннее. Ко мне возвращались краски, звуки, силы. Я вдруг смогла без одышки подняться на наш третий этаж с коляской. Я испекла пирог. Я смеялась, искренне, от души, когда Павлик, измазавшись пюре, чихнул и забрызгал всю кухню.
Денис смотрел на меня с удивлением и радостью.
— Иришка, тебе лучше! Я так рад! Видишь, а ты переживала. Просто организм адаптировался.
А я молчала. Потому что во мне рос ледяной ужас. Я уже знала ответ, но боялась услышать его вслух.
Звонок из лаборатории раздался в пятницу. Я как раз укладывала Павлика спать. Увидев незнакомый номер, я выскочила на балкон.
— Ирина Андреевна? — прозвучал в трубке спокойный мужской голос. — Готовы результаты вашего анализа.
Я зажмурилась.
— Да, я слушаю.
— Вы просили проверить таблетки на содержание… — он назвал сложное действующее вещество моего лекарства. — Так вот. В предоставленных вами образцах данное вещество отсутствует полностью.
Мир качнулся. Я вцепилась в холодные перила балкона, чтобы не упасть.
— Что… что там тогда?
— Мы провели полный анализ. Это глюконат кальция. Проще говоря — обычный мел.
Мел.
Она кормила меня мелом.
Она смотрела, как я угасаю, как превращаюсь в овощ, как теряю связь с реальностью, с мужем, с собственным ребёнком. И «заботливо» подсовывала мне новую порцию мела.
Я не помню, как я закончила разговор. Помню только, что сидела на холодном полу балкона, и меня трясло. Но это был не озноб от холода. Это была ярость. Чёрная, всепоглощающая ярость, которая выжигала изнутри весь страх, всю апатию, всю неуверенность в себе. Туман в моей голове рассеялся окончательно, сменившись огненной, пронзительной ясностью.
Я знала, что делать.
Вечером я ждала Дениса. Накрыла на стол, поставила на видное место распечатку из лаборатории. Когда он вошёл, весёлый, принёс мне цветы, я не смогла даже улыбнуться.
— Ириш, что случилось? Ты сама не своя.
Я молча протянула ему лист бумаги.
Он пробежал его глазами. Раз. Второй. Потом поднял на меня непонимающий взгляд.
— Что это? Какая-то ошибка? Ты что, проверяла свои таблетки? Зачем?
— Денис, — мой голос был твёрдым, как сталь. — Последние три месяца я пила мел. Вместо моего жизненно важного лекарства.
— Что за бред? — он начал злиться. — Кто тебе такую чушь сказал? Эти шарлатаны из лаборатории? Ира, ты в последнее время была не в себе, может, ты что-то напутала?
— Я была не в себе, потому что меня травили! — я почти кричала. — Открой глаза, Денис! Кому это было выгодно? Кто каждый день твердил мне, что я никчёмная мать, что я не справляюсь? Кто с радостью занимал моё место рядом с Павликом, пока я превращалась в тень?!
Он побледнел. Сел на стул, обхватив голову руками.
— Нет… Нет, ты не можешь говорить о маме. Она бы никогда… Она любит тебя. Она просто…
— Она просто чудовище, Денис! — перебила я. — Она готова была уничтожить меня, рискнуть моим здоровьем, моей жизнью, лишь бы доказать свою правоту! Лишь бы вернуть контроль над тобой и получить внука в полное своё распоряжение!
— Перестань! Замолчи! — он вскочил, его лицо исказилось от боли. — Я не хочу этого слышать! Это ложь! Моя мама не такая! Ты её оговариваешь, потому что вы никогда не ладили!
Я смотрела на него, и моя ярость сменилась ледяным отчаянием. Он не верил мне. Он ВЫБИРАЛ не верить мне. Он защищал её. Ту, что едва не свела меня в могилу.
— Хорошо, — сказала я тихо, но так, что он вздрогнул. — Если я лгу, давай спросим у неё. Вместе.
В субботу мы поехали к ней. Денис всю дорогу молчал, сжав руль так, что побелели костяшки пальцев. Я сидела рядом, держа на коленях Павлика и папку с заключением экспертизы. Я была спокойна. Абсолютно. Я знала, что это конец. В любом случае.
Тамара Петровна встретила нас на пороге, радостная, цветущая.
— Ой, деточки мои приехали! А я пирожков напекла! Проходите, проходите скорее!
Она попыталась взять у меня Павлика, но я сделала шаг назад.
— Не надо, Тамара Петровна. Мы на минутку. У нас к вам серьёзный разговор.
Мы прошли в гостиную. Атмосфера мгновенно стала напряжённой. Её улыбка сползла с лица.
— Что-то случилось? Денис, у тебя такое лицо…
Денис не мог начать. Он мялся, переводил взгляд с меня на мать. Тогда я взяла всё в свои руки. Я положила на стол заключение экспертизы.
— Тамара Петровна, вы можете объяснить, что это?
Она взглянула на бумагу, и я увидела, как в её глазах на долю секунды мелькнул страх. Но она тут же взяла себя в руки.
— Я не понимаю, о чём ты. Какие-то бумажки мне суёшь.
— Это заключение экспертизы, — чеканила я слова. — В моих таблетках, которые я принимала последние три месяца, не было лекарства. Там был мел.
Она рассмеялась. Громко, театрально.
— Девочка моя, да ты совсем с ума сошла! Мел? Что ты выдумываешь? Денис, посмотри на неё! Я же говорила, что её нужно врачу показать! У неё галлюцинации!
— Мама… — наконец подал голос Денис. Его голос дрожал. — Ира говорит, что… что это сделала ты.
И тут начался спектакль. Тамара Петровна схватилась за сердце. Закатила глаза.
— Ах! Ах, до чего вы меня довели! Родного сына против матери настроила! Клеветница! Я на вас всю жизнь положила! Я тебе, неблагодарная, помогала, с ребёнком сидела, а ты?! В спину мне нож вонзила!
Она рыдала, кричала, обвиняла меня во всех смертных грехах. Говорила, что я хочу отнять у неё единственного сына, что я специально всё это подстроила.
Денис смотрел на неё, и я видела, как в его глазах рушится мир. Вся его вера в любящую, хоть и строгую, мать рассыпалась в прах. Он видел перед собой не жертву. Он видел лживую, изворотливую актрису, которая не остановится ни перед чем. Её ярость была слишком настоящей, слишком злобной для невинного человека. Её ложь была слишком очевидной на фоне холодного факта, лежащего на столе.
— Мама, — сказал он тихо, но в этой тишине было больше силы, чем в её крике. — Хватит.
Она замерла.
— Просто ответь. Зачем?
— Да что я должна ответить?! — взвизгнула она. — Что я этого не делала! Это она, всё она придумала!
— Хватит! — рявкнул Денис так, что мы обе вздрогнули. Он подошёл к ней вплотную. — Я знаю тебя, мама. Я всю жизнь закрывал глаза на твои манипуляции. На то, как ты стравливала меня с друзьями, с девушками. Я думал, ты делаешь это из любви. Но это… это не любовь. Это чудовищно. Ты видела, что с ней происходит. Ты видела, как она угасает. И ты продолжала. ЗАЧЕМ?
И тут она сломалась. Её лицо исказилось от злобы, не прикрытой больше маской обиды.
— Да потому что она тебе не пара! — прошипела она. — Слабенькая, больная, никчёмная! Какая из неё мать? Какая жена? Я хотела открыть тебе глаза! Хотела показать, какая она на самом деле! Я хотела для тебя и для Павлика лучшего!
Денис отшатнулся, как от удара.
— Лучшего?.. — прошептал он. — Ты называешь это «лучшим»? Ты чуть не убила мою жену. Мать моего ребёнка.
Он повернулся ко мне. В его глазах стояли слёзы. Он взял меня за руку, потом взял на руки нашего сына.
— Мы уходим, мама.
— Куда?! Денис, сынок, не уходи! — она бросилась к нему, попыталась вцепиться в рукав.
— Я сказал, мы уходим, — он отстранил её руку. — Ты больше не увидишь ни меня, ни Павлика. Никогда. Ты не моя мать. Моя мать на такое не способна.
Она осталась стоять посреди комнаты, глядя нам вслед пустыми глазами. Её спектакль закончился. Занавес упал. В её мире, построенном на контроле и лжи, больше не осталось зрителей.
Дорога домой прошла в тишине. Но это была другая тишина. Не давящая, а очищающая. Как после грозы. Когда мы вошли в нашу квартиру, Денис, не выпуская меня из объятий, сказал:
— Прости меня. Прости, что я был слеп. Прости, что не защитил тебя раньше.
Я просто прижалась к нему. Слов было не нужно. Мы оба всё поняли.
Прошло полгода. Туман больше не возвращался. Я пью свои настоящие таблетки и чувствую себя живой. Я много смеюсь, играю с Павликом, мы с Денисом снова строим планы на будущее. Наша семья, пройдя через этот ад, стала только крепче. Мы научились доверять друг другу безоговорочно.
Тамара Петровна несколько раз пыталась звонить. Денис не брал трубку. Она приходила, стояла под дверью, но мы не открывали. Мне не было её жаль. Я не чувствовала злости. Я не чувствовала ничего. Она просто перестала для меня существовать. Пустое место. Как те таблетки, которыми она меня кормила.
Иногда, глядя на спящего в кроватке Павлика, я думаю о том, какой хрупкой бывает жизнь. И какой сильной должна быть женщина, чтобы защитить её. Защитить от чужой злобы, от предательства, от лжи, завёрнутой в обёртку из заботы. Я заплатила за этот урок высокую цену. Но я его усвоила. И теперь я точно знала: в моём доме, в моей семье, в моей жизни больше никогда не будет места для ядовитого тумана.
Только солнце. И чистое, ясное небо.