Я всегда знала, что Нина Павловна меня не любит. Это было не то знание, которое приходит с громкими скандалами или открытыми обвинениями. Нет. Это было тихое, ползучее знание, которое селилось в костях, как промозглая сырость. Оно проявлялось в мелочах: в том, как она поджимала губы, когда я смеялась слишком громко; в её снисходительном «ну, Ирочка, тебе виднее», которое означало прямо противоположное; в том, как она всегда находила пыль на самой дальней полке, едва переступив порог нашей квартиры.
Десять лет брака с её сыном, моим Андреем, научили меня считывать эти сигналы, как опытный моряк читает небо перед штормом. Андрей, мой любимый, добрый, но до слепоты преданный матери Андрей, всего этого, конечно, не замечал. Для него её колкости были «материнской заботой», её вмешательство – «житейской мудростью», а её откровенная неприязнь ко мне – «просто у мамы характер такой, она за меня волнуется».
И я терпела. Улыбалась, кивала, подавала чай с её любимым чабрецом и молча глотала обиды, потому что любила мужа и отчаянно хотела сохранить хрупкий мир в нашей маленькой семье. Но у всего есть предел. Мой предел наступил в один ничем не примечательный вторник.
Нина Павловна позвонила с утра, её голос был полон трагизма.
– Ирочка, этот… как его… планшет, что Андрюша мне подарил, опять не работает! Гроб на ножках, а не техника! Я там рецепт пирога нашла, хотела Андрюшеньку порадовать, а он… всё! Чёрный экран и молчит.
– Я посмотрю, Нина Павловна. Привозите, – устало вздохнула я.
Старенький, поцарапанный планшет лежал у меня на кухонном столе, словно улика в нераскрытом деле. Свекровь, отдав его, умчалась «по делам», оставив после себя шлейф тяжёлых духов и ощущение надвигающейся беды. Я включила его. Экран ожил, и первое, что бросилось в глаза – открытый мессенджер. Она даже не закрыла его. Имя контакта было совершенно будничным: «Вадим Ремонт». Наверное, мастер, которому она жаловалась на технику, подумала я. Но палец сам собой скользнул по экрану, открывая переписку.
И мир рухнул.
«Нина Павловна, всё готово. Шарф купил, кашемировый, как вы просили. Выглядит дорого».
«Отлично, Вадим. Завтра как бы невзначай занесу. Подброшу за диван. Мой дурачок обязательно найдёт».
«А с кафе как? Не сорвётся?»
«Не волнуйся. Я всё устрою. Андрюша придёт как миленький. Главное, чтобы ты был поубедительнее. Приобними её, скажи что-нибудь нежное. Чтобы у него сомнений не осталось».
«А деньги?»
«Всё будет после дела. Как только он скажет, что подаёт на развод. Эта вертихвостка должна исчезнуть из нашей жизни. Мой мальчик заслуживает лучшего».
Я читала и не верила своим глазам. Холод пробежал по спине, руки затряслись так, что планшет едва не выпал на пол. Это было не просто вмешательство. Это был заговор. Холодный, продуманный, жестокий план, как уничтожить меня, наш брак, нашу жизнь. Дыхание спёрло. В ушах застучала кровь. Хотелось кричать, плакать, бить посуду.
А потом… потом пришло странное, ледяное спокойствие. Ярость сменилась холодной решимостью. Что делать? Бежать к Андрею? Кричать, плакать, показывать ему эти скриншоты?.. Бесполезно. Он не поверит. Он посмотрит в заплаканные глаза матери, которая будет клясться, что её оболгали, что это всё подстроила я, и… он поверит ей. Он всегда ей верил.
Нет. Так не пойдёт.
Игра началась, Нина Павловна. Ваша игра. Но теперь – по моим правилам.
Я взяла свой телефон и начала методично, с ледяным спокойствием, фотографировать каждый экран переписки. Каждое сообщение, каждую деталь их гнусного плана. Я сохранила всё в отдельную, запароленную папку. Потом я немного покопалась в настройках планшета и включила автоматическую запись всех звонков. «Для безопасности», – как я потом объясню свекрови.
Вечером я вернула ей планшет.
– Всё работает, Нина Павловна. Просто программа зависла. Я вам там ещё антивирус хороший поставила и запись звонков включила, на всякий случай, если мошенники будут звонить.
– Ой, спасибо, Ирочка, – проворковала она, пряча глаза. – Ты у меня такая умница.
Она не знала, что только что сама вручила мне оружие.
Следующие две недели превратились в театр абсурда, в котором я была и главным зрителем, и обречённой актрисой. Я жила с постоянно включённым диктофоном в кармане домашнего халата и с улыбкой на лице, которая, казалось, вот-вот треснет.
Первый акт драмы не заставил себя ждать. В субботу Нина Павловна напросилась в гости «с пирогами». Пока я возилась на кухне, она, охая и причитая, вытащила из-за диванной подушки тёмно-серый мужской шарф.
– Ой, а это что такое? – её голос дрожал от наигранного удивления. – Андрей, это не твой?
Андрей, оторвавшись от телевизора, непонимающе посмотрел на шарф.
– Нет. У меня такого нет.
– Странно… – протянула свекровь, бросая на меня быстрый, полный яда взгляд. – Откуда же он тут взялся? Может, кто из гостей оставил?
– Наверное, – пожала плечами я, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Я заставила себя улыбнуться. – Красивый шарф. Дорогой, наверное. Кашемир.
Андрей нахмурился, но ничего не сказал. А я всю ночь не спала, прокручивая в голове её торжествующий взгляд. В папке с доказательствами появился первый скриншот: «Шарф купил, кашемировый».
Затем начались анонимные сообщения на телефон Андрея. Я видела, как он хмурится, читая их, как быстро прячет телефон, если я вхожу в комнату. Он стал молчаливым, отстранённым. Ложился спать, отвернувшись к стене. Каждый его вздох отдавался болью в моей груди. Он сомневался. Она добивалась своего.
Однажды вечером, когда он был в душе, я не выдержала. Его телефон лежал на тумбочке. Я знала, что это неправильно, но это была уже не игра, а война за мою жизнь. «Твоя жена не та, за кого себя выдаёт. Открой глаза, пока не поздно». «Спроси у неё, где она была в прошлый четверг вечером». «Скоро ты всё увидишь сам».
Слёзы душили меня. Я, которая каждый вечер ждала его с работы, которая знала каждую его привычку, которая засыпала, только чувствуя его руку на своём плече, теперь была для него чужой и подозрительной. А настоящая виновница этого ада звонила ему каждый день и сладким голосом спрашивала: «Сыночек, у вас всё хорошо? У тебя голос какой-то расстроенный».
Кульминацией моих тайных расследований стала запись. Я оставила телефон на кухне, когда Нина Павловна заскочила «на минуточку, за сахаром». Диктофон был включён. Я слышала, как она, выйдя в коридор, торопливо набрала номер.
– Вадим? Это я. Слушай внимательно. В пятницу, в семь вечера, кафе «Арома». Столик у окна. Я ему скажу, чтобы он зашёл туда за тортом для меня. Он уже на взводе. Один толчок – и всё рухнет. Не подведи.
Я слушала запись, и меня трясло. Не от страха. От ненависти. От предвкушения. Скоро, Нина Павловна. Очень скоро. Занавес поднимется, и все увидят ваше истинное лицо.
Пятница. Семь вечера. Кафе «Арома».
Я сидела за столиком у окна и спокойно пила латте. На мне было моё любимое синее платье – то самое, в котором я была на первом свидании с Андреем. Я накрасила губы красной помадой. Если уж идти в бой, то во всеоружии. Внутри всё сжалось в тугой, звенящий комок, но внешне я была само спокойствие.
Ровно в семь десять в кафе вошёл Вадим. Среднего роста, с бегающими глазками и неуверенной улыбкой. Он подошёл к столику.
– Ирина?
– Да, – я подняла на него глаза.
– Я Вадим.
Он сел напротив. Повисла неловкая пауза. Он явно не знал, что говорить. Вся его роль сводилась к одному – быть здесь, рядом со мной.
И тут дверь кафе снова открылась. Вошёл Андрей. Его лицо было серым. Он увидел меня, потом Вадима. Его глаза потемнели. Он сделал шаг к нашему столику.
А потом, как по нотам, разыгрался финал спектакля. Вадим, увидев Андрея, вскочил и, как было велено, положил мне руку на плечо.
– Ирочка, может, пойдём? Нам тут не рады…
И в этот самый момент в дверях, словно призрак оперы, возникла Нина Павловна. Она прижала руки к груди и издала сдавленный стон, полный вселенской скорби.
– АНДРЮШЕНЬКА! СЫНОК! Я так и знала! Боже мой, какой позор!
Она подбежала к нему, вцепилась в его руку.
– Я же тебе говорила! Я же чувствовала! Эта женщина… она тебя не стоит! Смотри! Смотри, она сидит с ним! Не скрываясь! Гони её! Слышишь, сынок, гони её в шею!
Андрей смотрел на меня. В его глазах была боль, ярость, обида и… последняя, отчаянная надежда. Он ждал, что я начну оправдываться, кричать, плакать. Он ждал истерики.
– Ира? – его голос был хриплым. – Что всё это значит? КТО ЭТО?
Я медленно встала. Взглянула на Вадима, который уже жалел, что ввязался в это. Взглянула на свекровь, на лице которой застыла маска скорбящей праведницы. И посмотрела в глаза мужу.
– Успокойся, Андрей. И сядь. Сейчас ты всё узнаешь.
Я достала из сумочки свой телефон. Руки больше не дрожали. Я чувствовала себя хирургом, который готовится к сложной, но необходимой операции.
– Ты спрашиваешь, кто это? – я кивнула на Вадима. – Это Вадим. Актёр. Не очень хороший, правда. Его наняла твоя мама.
На лице Нины Павловны мелькнула тень паники.
– Что ты несёшь?! Какая наглость! Ты ещё и врёшь ему в лицо!
– Молчать, – мой голос прозвучал так твёрдо и холодно, что она осеклась.
Я разблокировала телефон и открыла папку «Справедливость».
– Помнишь шарф, Андрей? Тёмно-серый, кашемировый. Твоя мама так переживала, откуда он у нас. А вот сообщение от Вадима ей: «Нина Павловна, всё готово. Шарф купил, кашемировый, как вы просили».
Я показала ему экран. Он вгляделся. Его лицо начало меняться.
– А помнишь анонимные сообщения? «Скоро ты всё увидишь сам». А вот сообщение от твоей мамы Вадиму: «Я ему напишу пару анонимок, чтобы подготовить почву. Пусть помучается».
Я листала скриншоты один за другим. Подробный план сегодняшней встречи. Обсуждение гонорара. Циничные фразы про «эту девку». Андрей сидел, как громом поражённый, переводя взгляд с экрана телефона на окаменевшее лицо матери.
– Это… это ложь! Она всё подстроила! – взвизгнула Нина Павловна, пытаясь выхватить у меня телефон.
– Ах, подстроила? – я усмехнулась. – Хорошо. Тогда, может, послушаем?
И я включила аудиозапись. Тишину кафе разрезал до боли знакомый, чуть гнусавый голос Нины Павловны.
«…в пятницу, в семь вечера, кафе «Арома». Столик у окна. Я ему скажу, чтобы он зашёл туда за тортом для меня. Он уже на взводе. Один толчок – и всё рухнет. Не подведи».
Пауза. И потом, как контрольный выстрел, я включила другой фрагмент, записанный несколько дней назад. Голос свекрови, торжествующий, полный злобы и предвкушения победы:
«…Да, да, всё идёт по плану! Наконец-то эта девка исчезнет из нашей жизни! Мой мальчик будет свободен!»
В кафе повисла мёртвая тишина. Даже за соседними столиками перестали жевать. Все смотрели на нас.
Андрей медленно поднял голову. Он смотрел не на меня. Он смотрел на свою мать. Я никогда не видела в его глазах такого выражения. Это было не просто разочарование. Это было крушение целого мира. Мира, где его мама была святой, любящей и заботливой.
– Мама? – прошептал он.
Нина Павловна стояла белая как полотно. Её губы кривились в жалкой попытке что-то сказать, но не выходило ни звука. Она смотрела на меня с такой ненавистью, что, казалось, могла бы испепелить. Но это была ненависть проигравшего.
– Мама, это правда? – голос Андрея окреп, в нём зазвенел металл.
Она молчала. И это молчание было громче любого признания.
Всё было кончено.
Мы ехали домой в полной тишине. Андрей сидел за рулём, сжав его до побелевших костяшек, и смотрел прямо перед собой. Нина Павловна… она просто испарилась из кафе. Убежала, не оглядываясь, под любопытными взглядами посетителей. Вадим ушёл следом, бормоча что-то о том, что он «ни при чём».
Уже дома, в нашей тихой гостиной, Андрей сел на диван и закрыл лицо руками. Его плечи вздрагивали. Я села рядом, молча. Я не знала, что говорить. Все слова уже были сказаны там, в кафе.
Наконец он поднял на меня свои глаза, полные слёз.
– Прости меня, Ира. Прости… я был таким идиотом. Таким слепым идиотом.
– Всё хорошо, – я взяла его руку. – Всё уже хорошо.
– Нет, не хорошо! – он покачал головой. – Она… она же не просто тебя не любила. Она пыталась разрушить нашу жизнь. Моя собственная мать. Как я мог этого не видеть? Как я мог сомневаться в тебе?
Он говорил долго. Обо всём. О том, как она с детства внушала ему, что только она знает, как для него лучше. О том, как он привык ей доверять. О том, как ему стыдно.
В тот вечер мы приняли решение. Тяжёлое, но единственно верное. Андрей позвонил ей сам. Я не слышала, что он говорил, он ушёл в другую комнату. Но когда он вернулся, его лицо было измученным, но решительным.
– Всё. Я сказал ей, что нам нужно время. Очень много времени. Может быть, целая жизнь. Я сказал, чтобы она больше не звонила и не приходила.
С тех пор прошло полгода. Нина Павловна не звонит. Мы живём своей жизнью. Шрамы остались, конечно. Иногда я просыпаюсь ночью от кошмара, в котором снова вижу её лицо в том кафе. Но потом я чувствую рядом тёплое плечо Андрея, его спокойное дыхание, и понимаю, что мы справились.
Наш брак не просто выстоял. Он стал крепче, как закалённая сталь. Он очистился от яда чужого вмешательства, от недомолвок и слепого доверия не тем людям. Мы научились защищать свою семью.
Иногда я думаю о Нине Павловне. Наверное, она сидит в своей идеально чистой квартире, одна, со своей злобой и проигранной войной. Она хотела, чтобы последнее слово было за ней. Но она просчиталась.
Последнее слово осталось за правдой.