Отцу неоднократно приходилось ходить в атаку. Он был трижды ранен (два лёгких и одно среднее ранение). Как видно из его мемуаров, смерть постоянно ходила рядом, но ему посчастливилось выжить. Из их поколения, 1924 года рождения, по статистике из 100 человек осталось в живых только трое…
Очень кратко боевой путь отца во время войны можно отразить следующим образом: 6-я гв. ст. дивизия [Верховье –> Волчьи Ямы –> Ливны –> Смородное –> Поныри –> Чернь –> Чернобыль] –> Командирские курсы спецсвязи [Киев (Святошино)] –> 2-я Воздушная армия [Тернополь –> Жешув –> Ченстохова –> Котбус –> Люббенау/Шпревальд –> Дрезден –> Прага –> Вена]. Начав войну рядовым курсантом учебного батальона, завершил её лейтенантом, специалистом по спецсвязи 2-й Воздушной армии…
За участие в войне был награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги».
После победы два года прослужил в советских оккупационных войсках в Вене. В 1947 году ему предложили учиться в Москве, в Академии Генерального штаба Вооружённых сил СССР (двухгодичный курс обучения). Но отец отказался, сославшись на усталость от войны (как он говорил, «хотелось просто пожить») и на предстоящую свадьбу с моей мамой.
После возвращения из Австрии папа служил помощником начальника штаба, офицером, старшим офицером, начальником 6-го или 8-го отделов, отвечающих за спецсвязь и секретное делопроизводство, сначала в авиаподразделениях Белоруссии (Пружаны –> Слоним –> Минск), затем в Соколе Сахалинской области, Илеке в Оренбуржье, Ахтубинском и Липецком авиацентрах. Завершил службу в Группе советских войск в Германии (Гроссенхайн, ГДР). Последнее звание – полковник.
За многолетнюю службу, сопряжённую с большой ответственностью, был неоднократно награждён соответствующими медалями «За безупречную службу», медалью «30 лет Советской Армии и Флота» и другими наградами и отличиями.
Отец осенью 1973 года вышел в отставку, имея за плечами более 46 лет выслуги, а затем несколько лет работал начальником I Отдела в Уфимском авиационном институте.
Читал разнообразную литературу о здоровом образе жизни, увлекался лечебным голоданием по Полю Брэггу и Юрию Николаеву; поскольку у него была высшая форма доступа, то папа решил заняться историей нашего рода, села Старобалаково и окружающих: для создания шежере работал в различных архивах, включая Центральный партийный архив в Москве. Сам, сидя на низенькой табуретке, печатал на пишущей машинке результаты поиска… Умер в январе 2007 года в возрасте 82 лет.
Мама
Моя мама, Зуррательзинан Закиевна родилась зимой 1926 года в деревне Тайняшево. В большой семье, где было шестеро братьев и четверо сестёр, она была по рождению где-то посередине. Мой отец иногда говорил, что в семье моего деда по матери три верстовые вехи с временным интервалом в десять лет: самая старшая в семье мамы – Фаузья-апа (1916 года рождения), мама (1926 года рождения) и самая младшая – тётя Фнуза (1936 года рождения). Мама росла красавицей: стройная, темноволосая, с тонкими чертами лица. После окончания Новокутовской средней школы поступила в 1944 году на лечебно-профилактический факультет Башкирского медицинского института, где и успешно проучилась по третий курс. Однако его не закончила, поскольку вышла замуж за отца. Как рассказывал отец, он познакомился с мамой благодаря старшей маминой сестре – Фаузье-апе. Свадьба состоялась (по крайней мере, так в семье мы её отмечали) 6 ноября 1947 года. Когда была возможность, при переводах отца с одного места службы на другое, работала по специальности фельдшером или старшей медсестрой. Как я помню, она легко сходилась с людьми, и все окружающие женщины в среде очередного военного городка становились либо её хорошими знакомыми, а чаще – друзьями. Она была дружелюбной в общении, пользовалась авторитетом среди знакомых, и часто к ней её подруги шли за советом. Она очень быстро при переезде семьи на новое место жительства находила много друзей среди женщин очередного военного городка.
В последние годы жизни работала администратором в гостинице «Турист», а затем – администратором во Дворце культуры «Нефтяник».
Мама была основой, стержнем нашей семьи, на ней, на её воле и душе всё, по сути дела, и держалось. Это я понял, когда после операции и тяжёлой болезни в начале ноября 1985 года, в 58 лет, она умерла… Наша семья практически распалась. Рашит уже давно к этому времени жил и работал в Ленинграде. Я со своей семьёй в Уфе жил отдельно.
Вскоре отец женился на совершенно чужой, на мой и брата взгляд, мало совместимой с прежним укладом и атмосферой нашей семьи, женщине...
После смерти мамы почти год я фактически не мог работать. Рашит переживал, как мне кажется, гораздо больше меня, поскольку духовные узы у него с мамой были намного крепче моих.
Брат
Рашит родился в Белоруссии, почти на три года раньше меня. О части событий из нашей жизни повествуется ниже. После окончания в Липецке он поступил учиться в Уфимский авиационный институт. Затем была аспирантура на кафедре АСУ. После начал работать в Ленинграде. На сегодняшний день – пенсионер, но по-прежнему трудится на одном из предприятий Санкт-Петербурга.
Всегда считал и считаю сейчас, что Рашит был всегда умнее и талантливее меня, особенно это касается его познаний и умений в области прикладной математики, программирования и близких к этому направлений. Как старший брат, он всегда опекал и поддерживал меня, я всегда чувствовал и ощущаю его помощь, тепло его души, всегда гордился и горжусь своим братом.
Моя жизнь
Мы родились и жили в Советском Союзе, иногда в тесных коммуналках, у нас не было персоналок и смартфонов (да, у кого в мире они были?!)... Нас объединяло что-то незримое, общее чувство духовной общности, чувство нашей матери, нашей Родины…
Мы с братом Рашитом появились на свет в Белоруссии. Там стояли после войны авиадивизии… На следующий год после свадьбы мы с женой проехали мимо этих наших мест, мимо памятников авиаторам на краях огромных аэродромов в автобусном путешествии из Советска Калининградской области до Бреста…
У мамы была, как и у нас с братом, одна группа крови, но резус-отрицательная. Поэтому, я, как младший, в семье вообще-то не должен был появиться на свет, но как-то выбрался.
Вскоре после моего рождения отца перевели в Минск. Человеческая память – очень странная вещь. Из раннего детства события запоминаются яркими цветными, но не связанными между собой отрывочными картинками. Вот мама ведёт трёхлетнего меня в летний кинотеатр в центральном парке Минска. Первое кино в моей жизни. Цветное. Много позже, сопоставляя смутно запомнившиеся фрагменты фильма, понял, что это была экранизация рассказа Аркадия Гайдара «Дым в лесу». Наверное, именно тогда я получил первые уроки любви к Родине. А зимой папа катал нас с братом с горок в виде ледяного раскрашенного слона, где надо было спускаться внутри хобота, и огромной головы великана Черномора. Мы были дружны с семьёй сослуживца отца – Лихачевскими. Их дети были школьниками и казались мне, малышу, очень взрослыми, но общались с нами почти на равных.
А самое первое воспоминание из моей жизни – то, как мой брат сжигает в чугунной печке коробку цветных карандашей. Правда, никто из родных мне так никогда и не поверил, поскольку мне тогда, по-видимому, было меньше года.
А потом была дальняя дорога из Минска на Сахалин, больше недели в плацкартном вагоне, полном военных моряков. Трёхлетним карапузом носился по вагону, перезнакомился и угощался у всех...
А поезд уходил на восток, огибая Байкал. Заходящее солнце просвечивало казавшиеся стеклянными стенки множества туннелей. Словно хрустальные замки таяли, исчезая из глаз. А после Байкала всё время казалось, что земля понижается всё ближе к океану.
Владивосток. Мы жили в гостинице, почти на самом верху владивостокской сопки, и в наступившем вечере внизу под нами в сиреневой темноте бежали светлячки поездов, опоясывая сопку посередине. А ещё ниже, в лучах заходящего солнца горел и плавился залив, бухта Золотой рог...
И ещё одно яркое воспоминание. В порту в окружении военных моряков на небольшой площадке под звуки баяна танцевала и смеялась, как мне тогда показалось, самая красивая (разумеется, после мамы) девушка с золотыми на солнце (или почти белоснежными) волосами... Это было, наверное, первое, ещё не осознанное понимание великой и волнующей красоты девушки, женщины, частицы нашего народа, нашей Родины...
Затем – грузопассажирский пароход до Южно-Сахалинска. Мы с мамой сидели на открытой качающейся палубе, взобравшись по каким-то ступенькам и скамьям повыше, но брызги долетали и до нас...
Посёлок Сокол, в сорока километрах севернее Южно-Сахалинска. Прекрасна наша страна! И каждый её уголок, чья-то малая родина прекрасны по-своему, навсегда оставаясь в душе. Но в своей жизни только на Сахалине и много позднее в Подмосковье я видел места, которые, казалось, самим богом, природой, как специально, как бы приглажены, «приголублены», раскрывая нам свою красоту. Эти манящие к себе сопки, быстрые прозрачные речки, раскидистые ивы, на которые по весне мы, пацанами, влезали, чтобы, содрав нежную кожицу, пить сладкий сок пробудившегося дерева. Как-то раз поутру, проснувшись, с братом увидели, что в комнате стоит мягкий полумрак: наш «финский», а точнее, японский одноэтажный домик за ночь завалило снегом до самой крыши. Пока папа, собираясь на службу, разгребал снег за дверью, мы с Рашитом полезли на чердак и затем, спрыгнув в мягкий пушистый снег, наверное, где-то с полчаса бродили в нём, пока не добрались к уже освобождённой от снега двери дома. Снег был настолько пушистый и лёгкий, что в нём было легко дышать.
Вокруг посёлка в заросших, переплетённых местными лианами лесочках мы находили и собирали остатки былых сражений времён освобождения Южного Сахалина от японцев: кто-то (если не Рашит) находил неразорвавшуюся гранату или другое оружие. У меня был замечательный плоский штык-нож от японской винтовки. Как ни странно, отец категорически запретил нам с братом что-то «оружейное» забрать с собой при отъезде с острова. Рядом с нашим домом на две семьи был такой же, где жил мой приятель, у него в сенцах была целая «выставка» снаряжённых патронов, гильз и пуль самого различного калибра и применения: острые строгие винтовочные, тяжёлые крупнокалиберного авиапулемёта, кругленькие симпатяги «маслята» пистолетные, охотничьи с картонными гильзами, и мы вдвоём часто устраивали целые сражения «патронных войск». Мир тесен, и повторно с Сашей Волынером мы познакомились и подружились гораздо позже, в Липецке.
Спустя почти год под утро мы уходили, поднимаясь по сопке к станции железной дороги: отца переводили на новое место работы. Внизу, в тёмно-синем предрассветном полумраке сказочно светился огоньками посёлок, из которого так не хотелось уезжать… А потом был большой «океанский» пароход, над мачтами которого кружился, почти задевая их, большой четырёхмоторный бомбардировщик с белыми, в полоску, звёздами на крыльях. И я спрашивал у папы, отчаянно теребя его за рукав: «Пап, почему наши зенитки не стреляют?» И был большой порт, и в наш иллюминатор каюты влетал запах, который я запомнил на всю жизнь, – свежий запах океана, душа огромного мира, мира океана, который никогда более, ни на Чёрном море, ни Финском заливе Ленинграда, я не ощущал. Это был запах расставания с океаном…
А дальше был Илек, районный центр Оренбуржья. И река Урал, где я, как и Чапаев, правда, понарошку тонул… К нам летом в Илек приехала погостить младшая сестра мамы, тётя Фнуза. Тогда ей, красивой стройной светловолосой девушке, комсомолке, студентке библиотечного училища, ещё не было и двадцати лет. Как-то, ближе к вечеру, мы втроём, с ней и Рашитом, шли по улице посёлка, и вдруг нас догоняет какой-то, как мне показалось, не вполне трезвый солдат, начиная выдавать весьма непритязательные комплименты в её адрес. Никогда не забуду, как юная красавица дала отпор, презрительно посмотрев на пристававшего: «Я тебя умою солдатским мылом!..» Квартировали мы в большом, двухэтажном доме у какой-то несколько прижимистой старушки. Она держала на подворье разную живность, и родители покупали у неё для супа куриные лапки (нижние части ножек – цевка и пальцы), на которых было не слишком много мяса.
Спустя примерно полгода наша семья оказалась уже в Ахтубинске. Городом Ахтубинском тогдашнее село Владимировка стало только в 1960 году, и бόльшую его часть, за исключением ГЛИЦ и центра городка, составляли обычные деревенские избы и подворья. Мы жили на одной из таких улиц, около года снимая у какой-то бабушки землянку из целых двух крохотных «комнат» с земляным утоптанным полом – кухней и спальней, где внутри окна жил своей жизнью большой муравейник. Большой двор хозяйки плетнём делился на её и «нашу» половинки, и часто побеги тыкв с хозяйской части заползали на нашу, где мы с Рашитом втихаря проводили «эксперименты на их выживание», разрывая их пополам и затем соединяя обратно. Как ни странно, спустя несколько дней побеги восстанавливались и затем даже плодоносили, превращаясь в огромные тыквы.
Там же с Рашитом поймали почти спущенный метеозонд с почему-то оказавшейся внутри его прибора маленькой фотографией лыжника.
Рашит в Ахтубинске поступил в школу и научил меня читать в четыре года, за что я ему обязан до сих пор – именно чтение начало преобразовывать меня из смуглого пацанёнка-«заморыша» в будущего человека... Ведь родители были очень заняты: отец уходил рано на службу, а мама – на работу фельдшером в военный госпиталь. Чтобы я никуда не сбежал и со мной ничего не случилось, внешнюю дверь землянки до прихода из школы Рашита подпирали упором, небольшим брёвнышком. К первому классу я уже очень быстро читал, при чтении вслух не поспевал произносить прочитанное, и мои одноклассники не верили этому, говоря, что я всё заранее выучил...
А ещё отцу надо было обеспечивать семью запасами продуктов. Как-то зимой всё мужское население нашей семьи собралось на местный рынок за картошкой. Как её покупали – не помню, а вот как везли на санках папа и Рашит вдвоём и по дороге рассыпали на небольшой площади, хорошо помню: мне было смешно глядеть на рассыпанную картошку и как отец с Рашитом её пытались собрать, и я заливался хохотом, стоя неподалёку, до тех пор, пока подошедший отец не проучил меня подзатыльником.
Вспоминается, как под Новый год мы шли под дождём от деревенской землянки к хорошим знакомым, Султангуловым, жившим в «финском» доме на окраине Ахтубинска, и к моменту встречи с ними мои валенки с галошами и выше оказались полностью в грязи. Султангуловы встретили нас очень хорошо, но штаны и валенки пришлось очищать самому. Глава семьи служил в пожарной части, обслуживающей ГЛИЦ, и был военным, как и отец, в звании капитана, а его жена, тётя Алифа, занималась домом. Ещё в семье наличествовали три замечательные девочки, младшую из которых глава семьи полушутя-полусерьёзно сватал за меня, обещая в приданое свой мотоцикл «Урал» с коляской. Так мы весело встретили Новый год с украшенной ёлкой в кругу хороших друзей. Этого я тогда, конечно, не осознавал, но, наверное, родителям было очень тоскливо возвращаться в нашу убогую землянку, да и нам с братом хотелось побыть там, в теплоте и радушии ещё немного…
Затем ещё полгода мы жили в бывшем сарае для коз у местных казахов, где с братом (отгороженные плотной матерчатой перегородкой, не пропускавшей лишнего света) переболели корью, ветряной оспой и ещё бог знает чем. Отец был очень честным и нетребовательным, по-видимому, даже отчасти, несмотря на пройденную в окопах войну, стеснительным по жизни человеком, хотя и обладал достаточно жёстким и требовательным характером, часто проявлявшимся на службе и при общении в семье. Поэтому моя мама приняла на себя борьбу за спасение семьи, добившись приёма у генерал-лейтенанта, начальника Ахтубинского Центра, рассказав ему, что семья заслуженного офицера, фронтовика живёт, по сути дела, в нечеловеческих, животных условиях. И в первом каменном доме, построенном для семей офицеров, мы получили квартиру номер один! Дом был по тем временам большой, трёхэтажный, с высокими, трёхметровыми потолками, и он, когда я задирал голову, стоя рядом с ним, казался огромным... Квартира была коммунальная, на две семьи, но она была просторной и нашей! В двух комнатах, небольшой детской и угловой спальне, жили мы, а в отдельной комнате побольше жила семья лейтенанта Иванова.
В первый же день, как мы заселились (а это было, по-моему, летом), из-под батареи в детской выползло огромное страшное чудище – гигантская фаланга (сольпуга), перепугавшая нас всех, кроме отца. Он взял свой тяжёлый армейский ботинок и запустил в фалангу, заставив её благополучно скончаться. В спальне у родителей стоял жёлтый двухстворчатый шкаф, шифоньер с огранённым зеркалом посередине во всю высоту шкафа. И когда солнце освещало комнату, на гранях зеркала вспыхивали разноцветные лучи, заставляя меня долго играть с ними, чуть-чуть поворачивая или наклоняя голову. Высокий потолок позволил военным строителям в коридоре, ведущем к общей кухне, оборудовать антресоль, куда взрослые меня время от времени отправляли «отдохнуть» (наверное, в наказание). А ещё я как-то попытался посоревноваться в поедании большой луковицы со старшим сыном соседей, но Ваня оказался, хотя и был младше, умнее меня и отказался, в отличие от меня, от очень горького вкуса победы.
Небольшой Ахтубинск был достаточно уединённым, тихим и закрытым городом, где основную часть составляли военные, их семьи и население, занимавшееся сельским хозяйством (знаменитые астраханские арбузы и помидоры, рыбный промысел), и преступления были большой редкостью. Родители без боязни отпускали нас, ещё дошколят, «в свободное плаванье» по городу и речке.
А вокруг города расстилалась засушливая полустепь-полупустыня. Снег зимой выпадал, но лежал обычно недолго, около месяца.
За недолгую зиму удавалось не только покататься на лыжах: однажды, предводительствуя в небольшой компании из соседской девочки и приятеля, жившего рядом, я попытался собственноручно «промерить» по пояс в воде затянутую льдом канаву, оставленную на зиму нерадивыми строителями. После этого показного «героизма» (ведь симпатичная девочка Оксана была рядом со мной, дошкольником, правда, не в канаве), боясь недовольства родителей, отправился сушить промокшие вещи в соседний подъезд.
После короткой зимы быстро приходило тепло, уже в марте мы с пацанами купались под струями из водосточных труб нашего дома. А дальше – вся степь расцветала бело-жёлтым ковром появившихся подснежников, которых к середине мая сменяло ало-жёлтое море диких тюльпанов. Правда, всё это великолепие длилось только до начала знойного лета. Уже к середине июня всё вокруг, за исключением поймы реки Ахтубы и посадок в парке и городе, выгорало, верхний тонкий слой почвы отделялся от основы, трескался в шестиугольные соты и сворачивался в глиняные трубочки. И только колючки и саксаул оставались живыми в удушающем зное лета, оживляемым шарами перекати-поля…
Под жарким летним солнцем, когда температура в тени была регулярно за 30⁰ С, мы на «пиках» ограждения военного госпиталя, что был через дорогу от дома, ловили огромных стрекоз, на лужайках города и в степи – больших кузнечиков с яркими разноцветными крыльями. По заданию школы, целой группой, взяв несколько вёдер с водой, отлавливали в степи вредителей – сусликов. Для этого надо было, найдя их норки, залить водой все, кроме последней, где его и поджидали наготове с сачком. Убитых зверьков прикрепляли для отчётности на фанерный или картонный щит и сдавали (за деньги!) ответственному товарищу.
Нас, детей и взрослых, в знойное ахтубинское лето спасала благословенная река Ахтуба – рукав Волги, вся заросшая лесом, извилистая и тёплая, изобиловала подводными ямами, где умудрился чуть было трижды не утонуть.
Первый раз, когда мы втроём, с папой и Рашитом, пошли купаться уже ближе к вечеру на безлюдный в то время берег. Тогда мне было лет шесть, я ещё не умел плавать, и мне вручили надувной красный резиновый круг. Разбежавшись с пригорка, зацепился ногами за какую-то корягу, перевернулся в воздухе и головой вошёл в воду. Круг от удара об воду сполз на ступни, и, как поплавок для рыбалки, я повис в воде головой вниз в очередной яме. Слава богу, Рашит успел это заметить и крикнул отцу, а он, подбежавши, выдернул меня за ноги из ямы. Во второй раз, когда, растерявшись, не смог лечь на воду и начал тонуть в очередной яме, меня спас мой сосед-приятель, с которым то дружили, то дрались, подплыв и вытолкнув меня из ямы. И наконец, уже проучившись в школе первый год, летним вечером, далеко заплыв по реке, где никого уже не было, попытался завершить заплыв. До сих пор с содроганием вспоминаю, как несколько раз пытался выбраться на крутой берег, скатываясь обратно в воду, и, уже вконец обессилев и поняв в душе, что это – последняя попытка, собрав остатки сил, рванулся по обрыву вверх, сумев с трудом ухватиться за корни ив, росших на берегу...
Тихая Ахтуба была всё же не столь безопасной, как казалось. В ней часто военные водители мыли свои машины, и Рашит серьёзно поранил ноги, напоровшись на осколки бутылок в песчаном дне реки. Потом он долго, больше месяца, лежал дома с деревянными и железными спицами в стопах ног. Мы с братом в Ахтубинске жили дружно, почти не ссорились, чего не вполне можно сказать о дальнейшем периоде жизни. Если назревал конфликт со старшими, чем Рашит, детьми, то я, малявка, пытался его защищать. Жили мы интересно и весело. Один, по нашему мнению, почти «взрослый человек», а точнее, шестиклассник из нашего двора, научил делать нас ракеты из жестяного тюбика от зубной пасты и целлулоидной киноплёнки. Делали вылазки на свалку за окраиной городка, где, благодаря ремонтникам ГЛИЦ, чего только не было: гироскопы самолётов, авиационных и более крупных ракет, сельсины всех видов и размеров и многое другое, в чём мы, конечно, тогда не разбирались. Играли во дворе в казаки-разбойники, «войнушку», «выбивалы» с мячом (салки), в «альчики». А предметом наших детских мечтаний была выставленная в окне-витрине магазина «Промтовары» (что наряду с Домом офицеров и другим, продуктовым магазином располагался на центральной площади Ахтубинска) немецкая (ГДР), занимавшая всю площадь просторного окна, железная дорога. Мы с Рашитом часто, особенно зимой, любовались, стоя на улице, этим недоступным для нас чудом ценой в 300 рублей – больше не такой уж маленькой зарплаты отца.
Чудесные, почти бесплатные (1–2 копейки за килограмм) огромные астраханские арбузы! Обычно несколько семей офицеров, скооперировавшись, закупали целый грузовик и закатывали доставшуюся свою долю под кровати. Оттуда к обеду я их катил (поскольку поднять арбуз в 10–12 килограмм не мог) в кухню. Их сахаристая рассыпчатая мякоть таяла во рту, и часто было достаточно добавить к этому пиршеству немного белой булки, чтобы наестся.
Гражданскую часть города от военной, закрытой части (ГЛИЦ) отделяла железная дорога, перед которой стояли две огромные сетчатые чаши радиолокаторов, непрерывно медленно вращавшихся и тем самым пугавших меня своим грозным видом. В закрытой части работал отец, на работу и с неё офицеров привозил защитного цвета автобус горьковского автозавода, останавливавшийся и у нашего дома. На наиболее важных перекрёстках города стояли солдаты-регулировщики. В этой связи вспоминается один забавный случай. Мы, целой ватагой пацанов, видя, что к перекрёстку медленно ползёт грузовик, полный собранных арбузов, подбежав к солдату, начали его просить, чтобы он угостил нас. После чего тот, взмахнув красным флажком, останавливает машину и с заднего приоткрытого борта забирает «добычу». Затем, достав солдатский большой штык-нож, разрубает, даже не разрубает, а скорее разламывает огромный трескающийся спелый арбуз на большие доли каждому. Сок течёт по майке, но мы счастливы – ведь такого сладкого арбуза, кажется, я ещё не ел.
Ахтубинск, несмотря на небольшие размеры, благодаря наличию ГЛИЦ, имел огромное значение для обороны страны. Его часто посещали и работали в нём ведущие специалисты в области авиационной, ракетной и космической техники. А однажды его посетил и глава правительства СССР – Никита Сергеевич Хрущёв. Семьи офицеров, заранее негласно предупреждённые о визите, высыпали на нашу Вокзальную улицу, хотя людей было относительно немного. И вот, где-то ближе к началу летнего вечера по улице проехал кортеж из чёрных «Волг», в окне одной из которых махал нам соломенной шляпой полный улыбающийся невысокий пожилой лысый мужик.
4 октября 1957 года в каждой военной, да и не только, семье Ахтубинска царило праздничное настроение: наша великая страна, несмотря на прошедшую страшную войну, её незажившие раны и разрушения, запустила первый в мире искусственный спутник Земли! А спустя всего три с половиной года, 12 апреля 1961 года, я носился по коридору нашей квартиры и всем без хвастовства показывал свой рисунок с космическим кораблём, посвящённый первому человеку в космосе…
Первого сентября 1959 года я, неожиданно для себя, пошёл в школу. Мы только что приехали на поезде из наших родных для родителей деревень в Башкирии – Старобалаково (отца) и Тайняшево (мамы), где я в очередной раз подхватил воспаление легких, и, не успев ещё разложить после приезда вещи, отец повёл меня в первый класс школы № 1 Ахтубинска, где уже учился в третьем классе мой брат. Мы опоздали на торжественную линейку и зашли в класс, где уже шёл, похоже, не первый урок.
Школа была замечательная: большое трёхэтажное здание с подвалом, где располагался «живой уголок» с аквариумами и террариумами для местных рыб и всякой живности. И была моя первая учительница – Евдокия Фёдоровна, простая, но требовательная, вместе с тем очень заботливая женщина, жившая в деревенской части Ахтубинска. Куда я, влюблённый в свою учительницу, пошёл искать её дом в надежде немного почаёвничать, но так и не смог найти. Хотя я бегло читал и знал счёт, чистописание поначалу давалось с большим трудом, особенно когда от карандашей перешли к повтору прописей обычными перьевыми ручками с «чернильницами-непроливайками». Помню, как-то вместо одной «загогулинки» в клеточке я на всю страницу исписал по две, лишние после меня отец стирал чернильной резинкой. В итоге, конечно, «два», и меня отец отшлёпал ремнём…
Постепенно, всё это наладилось, я стал примерным хорошистом, почти отличником. Почерк мой, как и у брата, стали ставить в пример классу, отцу присвоили новое воинское звание «майор» и перевели к новому месту службы в середине 1961 года в Липецк, а я подружился с появившейся и впереди сидевшей новенькой девочкой в нашем классе. Смутно подозреваю, что огромные полупрозрачные капроновые банты на её голове, заслонявшие мне всё впереди, и послужили основательным стимулом для продолжения знакомства. Меня пригласили (впервые!) на празднование Нового года, и вскоре с каким-то (сейчас уже не помню) подарком бодро выхаживал к её недавно построенному дому по пересекающей нашу улице (сейчас улица Жуковского, не Василия Андреевича, поэта, а Николая Егоровича – отца русской авиации). На встрече Нового года в её семье всё было празднично и немного тревожно, а после во дворе их дома пришлось защищать «даму сердца» от обстрелов снежками завидовавших мне мальчишек…
Но всё неожиданно кончается в феврале 1962 года: мы (мама, Рашит и я) переезжаем на полтысячи с лишним километров севернее, в Липецк, где нас уже больше полугода ждёт отец, рассказывая в письмах о том, как по утрам он бегает по грушевой аллее бывшего быхановского сада. Мы опять в дороге. И вот он, здравствуй, Липецк!
Февраль. Первый день (воскресенье) в Липецке. Вроде бы должно быть холодно, но мы с Рашитом бегаем по снегу рощи зелёного лога, что располагается на территории военного городка Липецкого авиацентра, сопровождая идущих на лыжах братьев Румянцевых, примерно нашего возраста, с семьёй которых наши родители уже успели познакомиться. Заказанная отцом мебель ещё не пришла, и мы первые полгода спали на полу. Двухкомнатная служебная квартира была на первом этаже кирпичной пятиэтажки по улице Гагарина и не всегда, особенно зимой, после знойного Ахтубинска казалась тёплой.
Липецк, город металлургов и военных, цветущий зелёный город древних лип и тополей и город унылых серых пятиэтажек, прекрасный исторический центр и огромный современный металлургический комбинат, любимый город моего светлого детства и незабываемой юности, город (да пусть не обидятся на меня жители Башкирии) – моя малая родина. Именно здесь я учился, взрослел, впервые влюблялся… Прекрасные годы юности…
Часть военного городка, зелёный лог, переходящий затем в Каменный лог, был местом большинства наших детских игр, хотя часто мы проводили время и в просторном зелёном дворе, обрамлённом с одной стороны улицей, а с другой – прекрасной грушевой аллеей, оставшейся от дореволюционных владений талантливого садовода, учителя Мичурина Василия Васильевича Быханова. В огромном дворе располагался стадион военного городка со старыми деревянными трибунами для зрителей, где иногда проводились соревнования среди военных, а по простейшей гаревой дорожке стадиона мы часто бегали. Играли на небольших склонах стадиона во множество разных игр, включая «штандер», «классики» и даже «городки». А к середине лета, когда созревали груши-дички, что невозможно было взять в рот из-за вяжущего вкуса, залезали на эти старые разлапистые деревья и набивали полную майку плодов на восхитительный компот, что готовила мама. А ещё, как и в Ахтубинске, в жаркий летний день мы иногда ловили тарантулов, привязав кусочек смолы на суровую нитку. Интересно было наблюдать, как большой тёмный паук становился в защитную позу, приподняв передние лапки и раскрыв хелицеры, обороняет свою норку…
Почти каждое воскресенье всей семьёй отправлялись под руководством отца на пешую прогулку до центра города и обратно.
Удалось увидеть приезжавших в Липецкий авиацентр космонавтов первой, «звёздной» десятки – космонавта № 2 Германа Степановича Титова и Алексея Архиповича Леонова, впервые в мире вышедшего в открытый космос. Часто по делам службы в военный городок приезжала и жена космонавта № 4 – Марина Попович, лётчица-рекордсменка, испытатель самолётов скоростного подъёма в стратосферу и просто красивая женщина.
А в Каменном логе, начинающемся от последнего в военном городке «генеральского дома», игры были посерьёзнее. Глубина его превышала 60 метров. Сложен он был огромными глыбами известняка и отчасти засыпан супесью. Как-то летом после 6-го класса с приятелем по дому решили подняться наверх по отвесному, почти вертикальному склону этого оврага и уже долезли до верху… И тут, выбившись из сил и чувствуя, что скоро могу упасть, я взмолился о помощи товарищу, лезшему рядом. Он смог, встав в ямки моих следов пониже, подтолкнуть меня, и я кое-как выбрался наверх.
Позже через Каменный лог был построен железобетонный мост, по которому впоследствии, уже после нас, пошли троллейбусы. Во время строительства моста, когда уже была готова основа, под ним оставались подвешенные на железных прутах, не связанные между собой длинные брёвна. Спустя много лет с содроганием вспоминаю, как мы, где-то в классе восьмом, бегали под мостом на огромной высоте, перепрыгивая с раскачивающихся, не связанных между собой брёвен…
В Липецке, старинном русском городе на реке Воронеж, где Пётр I строил первый российский флот, а в XIX веке был курорт минеральных вод, мы с Рашитом продолжили обучение уже в средней школе № 19 на улице Семашко. Школа вначале подчинялась непосредственно Министерству просвещения РСФСР. К нам приезжали делегации из Болгарии, Узбекистана. В четвёртом классе я переписывался с мальчиком моего возраста из Софии. Затем школа стала трудовой политехнической: были построены мастерские, где ребята тренировались в столярном и слесарном ремесле, делали табуретки и тёрки для овощей, вытачивали по заказу соседнего Механического завода деревянные ручки для инструментов, учились делать болты и нарезать резьбу на станках, подаренных школе, а девочки занимались домоводством и изучали стенографию.
Шефствовал над школой Липецкий авиацентр, благодаря чему в школе были прекрасно оборудованы по тем временам кабинеты физики, химии, биологии, русского языка и литературы; в подшефном летнем пионерском лагере на реке Матыра был даже летний кинозал, а в 1965 году к школе был пристроен большой хороший спортзал с раздевалками, спортивным инвентарём, баскетбольной и гимнастической зонами. При школе был большой фруктовый сад, где мы весной и осенью на уроках труда вскапывали землю. Куда потом девался урожай, нам было неведомо, хотя тогдашний директор школы вдруг неожиданно для нас приобрёл мотоцикл «Урал» с коляской.
В конце октября 1962 года разразился Карибский кризис, когда мир вплотную приблизился к 3-й мировой войне. Отец собрал тревожный чемоданчик и больше двух недель его не было дома: Липецкий авиацентр был перебазирован на полевые дальние аэродромы, мама плакала по вечерам, а я умудрился серьёзно заболеть ангиной.
Школа была, пожалуй, лучшей в городе, сохраняет это звание и сейчас. Именно в нашей школе была впервые опробована и реализована т. н. «предметно-кабинетная система обучения», сменившая затем по всей стране использовавшуюся ранее классно-кабинетную систему; было введено производственное обучение в старших классах на базе НЛМК (Новолипецкая Магнитка) и недалеко находившегося Механического завода. Более того, именно в нашей и ещё одной школе города был организован первый в стране школьный строительный отряд на базе нашего девятого класса в 1968 году. Мы жили в одном из домов, предназначенных для работников колхоза, переселяемого из зоны затопления будущего «Липецкого моря», рыли ямы и траншеи для будущих ферм и кормоцеха, ребята, идя с работы, мылись под холодным душем в будущей котельной, и крики мальчишек разносились далеко по округе. А в один день с утра и до 11 вечера мы приняли и уложили в опалубку больше ста кубов бетона, разнося его на носилках и совковых лопатах по траншеям будущего кормоцеха. В моём первом стройотряде заработал мои первые 35 рублей, которые с гордостью отдал родителям… В старших классах был членом комсбюро нашей школы, в которой большое внимание уделялось военно-патриотической работе.
Наши замечательные учителя. Во многом благодаря именно им я стал тем, что я есть, они привили мне любовь к познанию нового…
В пятом классе я, пропустив больше месяца из-за болезни, впервые увидел Галину Александровну Болотникову, недавнюю выпускницу вуза, молодую талантливую учительницу русского языка и литературы. Мне очень понравилось каждый день получать пятёрки по русскому языку, отвечая очередной параграф учебника, пропущенный по болезни. В итоге я зазнался и в начале, кажется, третьей четверти при опросе, не зная ответа, начал говорить: «Ну, вообще…», а Галина Александровна «посадила меня в лужу» уточнением: «А в частности?» После реорганизации контингента и создания математического класса, этакой «сборной солянки» из учащихся 8 «А» и нашего 8 «Б» классов, Галина Александровна стала нашим классным руководителем. Умная, добрая, но строгая. А какие она создавала на уроках литературы потрясающие атмосферные поэтические вечера, посвящённые Пушкину, Лермонтову, Есенину и другим поэтам и прозаикам со чтением произведений и проигрыванием фонограмм на небольшом электрофоне! Во многом благодаря ей моё сочинение по картине Александра Дейнеки «Оборона Севастополя», написанное в конце 8-го класса, зачитывали на уроках по всей школе. Именно ей я решился прочитать свои первые, ещё не совершенные стихи.
В шестом классе у нас начались уроки физики, которые вёл неподражаемый педагог Сергей Тарасович Антонов (в войну – стрелок бомбардировщика). В школе был прекрасно оборудованный кабинет физики. Сергей Тарасович, к восторгу учащихся, любил устраивать интересные физические опыты, на киноаппаратуре «Украина» показывал звуковые учебные и научно-популярные фильмы по тематике обучения, для школьников был старшим, глубокоуважаемым учителем и другом.
А в седьмом классе на первом уроке химии Майя Самуиловна Окутина выставила на стол аппарат Киппа, от которого подвела резиновую трубку к пустой консервной банке. Спустя несколько минут она поднесла зажжённую спичку к банке, и та с грохотом врезалась в потолок кабинета, после чего мы все химию страстно полюбили... Да, химия стала, наряду с литературой и физикой, моим любимым предметом. Гениальность таблицы Менделеева, всеобъемлющая теория Бутлерова, красота электронного «колечка» бензола… это всё определило мою судьбу на долгие годы. Впоследствии говорили, что Майю Самуиловну «забрали» на преподавание химии в местном институте стали и сплавов (ныне Липецкий государственный технический университет).
В 1964 году мы всей семьёй впервые поехали на отдых в Крым. Сначала жили в лесу под Алуштой в больших четырёхместных палатках летней базы отдыха воинской части, куда помог попасть бывший помощник отца, Иванов, работавший в военкомате Симферополя. Идти к пустынному «дикому» пляжу надо было по узкой тропинке между деревьев и скал. Не доходя до него, мы с Рашитом решили сразу зайти в чистейшую воду моря, где среди густых водорослей можно было увидеть всех морских обитателей. И когда, накупавшись, выбрались на лесную тропинку и на наших спинах показалась соль, мы спонтанно, не сговариваясь с друг другом, начали петь: «Самое синее море, Чёрное море моё…»
Летом 1966 года перед восьмым классом по настоянию врачей меня впервые не повезли в Башкирию, а отправили в детский кардиологический санаторий в райцентре Доброе Липецкой области, а в начале осени к нам приехала погостить моя младшая двоюродная сестрёнка Гузэль, милая трёхлетняя дочурка тёти Фнузы. После занятий в школе часто гулял с ней в нашем городке, чтобы, в частности, не мешать Рашиту, у которого был уже выпускной, 10-й класс. Прогостила она в нашей семье почти до лета следующего года. Мне маленькая Гузэль запомнилась очень живой, резвой и весёлой смешной девочкой. Она приехала к нам ещё не очень «говорящей», а весной уже её говорливый ручеёк почти не умолкал.
Наша семья и семья маминой младшей сестры, тёти Фнузы, были очень дружны между собой. Всегда считал и считаю тётю Фнузу второй мамой, а её дочек, Розу и Гузэль, – самыми близкими, родными, а не двоюродными сёстрами. Да и девочки всегда называли моих родителей «мама Зина» и «папа Рахим».
В 1967 году Рашит уехал поступать в Уфимский авиационный институт, я перешёл в девятый математический класс и к нам приехала погостить до весны следующего года Роза, старшая дочка тёти Фнузы. Роза была умной, спокойной, красивой девочкой. Я часто читал ей детские книжки, особенно произведения Самуила Яковлевича Маршака, гулял с ней после учёбы в школе. И, наверное, именно тогда впервые почувствовал, что она (а потом и Гузэль) – родной и близкий мне человек, моя сестрёнка...
В конце учёбы в 9-м классе по дороге из школы домой заметил, что люди вокруг что-то на бегу кричат и показывают на небо. А там разворачивается страшная сюрреалистическая картина: на относительно небольшой высоте над нашими головами, беззвучно, пылая, летит истребитель-спарка МИГ-21. Лётчики пытались посадить горевшую машину на старый «герингский» аэродром недалеко от нашего дома, чтобы обезопасить жителей, но, чуть-чуть не долетев, истребитель на высоте десяти метров взорвался над яблоневым садом, что посадили солдаты из БАО аэродрома. Мой сосед по парте Володя Хомутский уговаривал меня написать стихи об этом, но вскоре после этого зазвучала потрясающая песня на стихи Роберта Рождественского «Огромное небо»…
Отец мне запретил, как я хотел, поступать на учёбу в Москву, мотивируя это тем, что Рашит уже учится в Уфе и там все родственники, и мы поехали после выпускных экзаменов в Уфу. В вагоне у окна поезда папа сказал: «Ну что ж, прощайся с Липецком. Больше ты его не увидишь». В Липецке оставался мой лучший друг Женя Курицын (он родился в ноябре, поэтому учился классом младше), мои любимые учителя, моя первая девочка, за которой я ухаживал в 10-м классе, и мой любимый город… Впереди была Уфа…
По приезде в Уфу мы, как всегда, остановились на квартире тёти Фнузы, и Рашит повёл меня сдавать документы для поступления на химфак БГУ. Вскоре мы поехали в деревню, и я занимался то у дяди Раиса в его новом, ещё не полностью готовом доме в Старобалаково, где по доске добирался до койки и небольшого стола, то, взяв целый вещмешок учебников, мне приходилось топать за три километра в Тайняшево к дяде Ханафею, одному из младших братьев мамы, чаще вдоль чистейшего ручья Балакбай, где, казалось, совсем нет воды, настолько чистой она была… Погостив несколько дней в Тайняшево, возвращался обратно в Старобалаково. Как-то навстречу попался колхозный грузовик с дядей Раисом за рулём, приподнявшим мой вещмешок с книгами и сказавшим: «Тяжёлый. А знания здесь ещё тяжелее…» Затем готовился к экзаменам уже в Уфе, на опустевшей квартире тёти Фнузы (все были в деревне). Родители в августе, дождавшись первых моих оценок, уехали в ГДР, к последнему месту службы отца, в ГСВГ, в Гроссенхайн под Дрезденом. Сдал все три экзамена (химию, математику и физику) на отлично, по не профильному сочинению оценку так и не выяснил (а я так старался!). Конкурс был достаточно высокий, около десяти человек на место.
Нас, поступивших, в самом конце августа послали в колхоз в Кармаскалинский район, на уборку урожая. В основном работали на току, познакомились, узнали, кто есть кто, но об этом можно отдельно долго рассказывать. Заявившегося меня после с/х работ тётя Фнуза с порога отправила в ванну отмываться.
Начались занятия в университете. Меня удивляет отношение сегодняшних студентов к учёбе, в том числе и некоторых из тех, что я обучаю: в отличие от них, например, на лабораторных занятиях невозможно было представить себе, что ты можешь уйти, не выполнив работу. Лабораторные по какой-нибудь дисциплине (особенно в химии) длились обычно в течение четырёх пар, с дополнительным небольшим, 15-минутным перерывом посерёдке для стакана молока и булочки в буфете химфака. Бывали и казусы. Мой приятель и сосед по комнате общежития № 2 Ильдар Муллагалиев обычно оставлял включённой радиоточку, висевшую над его кроватью, чтобы, дескать, встать пораньше. Однако вставать приходилось без десяти шесть (когда, ещё до гимна, раздавалось «пиканье») мне и выключать радиоприёмник. Обычно ложились поздно, то приходилось конспекты по истории КПСС писать в читальном зале общежития, то кто-то из группы сварит суп из курицы или утки, присланной из деревни, и мы все идём на поздний ужин к нему… В итоге часто не высыпались и иногда, загородившись портфелями на самом верху 405-й аудитории химфака, пытались «добрать» часы на лекции. На первом курсе, когда, опираясь ногой на стул, читает лекцию по физике весьма интеллигентно выглядевший профессор Соколов, вдруг слышу: «Молодой человек, вы почему спите на моей лекции? К вам, к вам я обращаюсь…» Я встаю, щёки от стыда горят… Больше никогда на занятиях не спал…
Семья тёти Фнузы очень поддерживала нас с братом во время учёбы в вузе. Когда ни придёшь, наша «вторая мама» тётя Фнуза всегда накормит чем-нибудь вкусным, поинтересуется нашей учёбой… Когда вечером по дороге на её день рождения перед Новым годом группа из четырёх подонков кастетом сломала мне челюсть, тётушка целых полгода кормила меня кашами и другой протёртой пищей… Приходя в свою «вторую родную семью» читал моим тогда ещё маленьким сестрёнкам детские книжки, помогал с учёбой в школе, часто гулял ними. А они любили слушать, как я читаю…
Во время учёбы в университете я был членом комсбюро и редактором факультетской газеты «Индикатор», которая зачастую бывала злободневной и очень язвительной, иногда срок жизни выпуска стенгазеты исчислялся одним-двумя днями – до того, как какой-нибудь из зав. кафедрой не усмотрит в ней слишком уж, на его взгляд, «острый» материал. За период учёбы «перепробовал», точнее, поработал «начинающим исследователем» на всех пяти кафедрах химфака и остановился на кафедре химической кинетики и катализа, возглавляемой в то время замечательным человеком – Владимиром Семёновичем Мартемьяновым. Вместе с ним, под его руководством помогал ставить лабораторные работы практикума по хим. кинетике и аналоговому моделированию механизмов химических реакций. Он прекрасно, не роняя авторитета, демократично, почти по-дружески как старший товарищ общался с нами, зелёными четверокурсниками. Как на занятиях, так и на общественных мероприятиях, например, демонстрациях. Этот стиль общения он принёс из Института химической физики в Черноголовке, где до защиты этого работал научным сотрудником.
Во время работы над курсовыми проектами весной на четвёртом курсе на кафедре проходило распределение будущих выпускников. Я, получая как отличник повышенную (целых 52 рубля!) стипендию, и вроде являясь одним из лучших студентов на курсе, мог первым выбрать место распределения. Получилось так, что мне предстояло (при успешной сдаче вступительных экзаменов) учиться в целевой аспирантуре Отделения института химической физики АН СССР (Черноголовка)…
Летом 1973 года родители вернулись из ГДР. Отец вышел в отставку, а затем несколько лет работал начальником I Отдела в Уфимском авиационном институте.
После летней сессии мы, трое студентов с кафедры: Таня Орман, Ильдар Муллагалиев и я – полетели в Москву, а затем от метро «Щёлковская» на 360-м автобусе в Черноголовку. Там прошли сначала преддипломную практику в лаборатории выдающегося учёного, входившего в своей области в «десятку» лучших химиков мира, Евгения Тимофеевича Денисова.
Тем же летом 1973 года родители вернулись из ГДР, я встретил их на Казанском вокзале в Москве, приехав по телеграмме из Черноголовки, и конечно, первым делом, родители решили меня, «исхудавшего от учёбы», накормить в привокзальном буфете…
Затем была педагогическая практика в местной школе и, наконец, работа над дипломом. Таня и я работали в лаборатории Денисова, только у разных научных сотрудников, а Ильдар Муллагалиев, как и на практике, – в другом корпусе, у «полимерщиков». Работа была очень интересная, наполовину физика, наполовину химия, на ЭПР-спектрометре. Было очень много интересных моментов как в работе над дипломом и в аспирантуре, так и в очень насыщенной событиями жизни в Черноголовке, но… формат статьи не позволяет написать об этом. После защиты диплома и успешной сдачи вступительных экзаменов начал работать в аспирантуре. Правда, в это время мне несладко пришлось: болезнь, связанная с нарушением кровообращения, резко обострилась в начале аспирантуры, в январе 1975 года. Считаю, что мне очень повезло с руководителями в аспирантуре: Евгением Тимофеевичем Денисовым, гениальным учёным, осуществлявшим общее руководство и возглавлявшим группу, Альбертом Леонидовичем Александровым, руководившим и помогавшим мне непосредственно на месте. Хотя где-то к концу второго года обучения первоначальную тему из-за её «не диссертабельности» пришлось существенно изменить. Последний год аспирантуры и дополнительные полгода командировки пришлось работать буквально как робот, по часам, до секунд контролируя время проведения каждого эксперимента и используя параллелизм в постановке эксперимента. В итоге, судя по лабораторным журналам, удалось поставить более 1440 экспериментов.
Евгений Тимофеевич Денисов и Альберт Леонидович Александров в моей жизни были и остаются лучшими руководителями, что я встречал в своей жизни. Они были, каждый на своём месте, не только выдающимися учёными и исследователями, но и прекрасными учителями, много давшими мне и многому меня научившими…
Сдал успешно кандидатские «минимумы», но диссертацию не смог защитить сразу, поскольку работы по ней ещё было очень много…
По возвращении в Уфу меня к себе пригласил работать В. Д. Комиссаров. Об умерших людях, как и о руководителях, говорят либо хорошо, либо ничего. Для него остановлюсь на последнем варианте.
Поскольку механизм изученного мной процесса оказался достаточно сложным и не поддавался простой математической обработке, после почти годовых попыток «обсчитать» полученные результаты вручную, пришлось сначала в отделе экономики попробовать рассчитать модель на мини-ЭЦВМ «Наири-2». Здесь мне помогал Рашит, в то время работавший в УАИ на кафедре АСУ. Этот компьютер оказался слабоват для расчётов, и в дальнейшем проходил стажировку в тогда отраслевом институте НИИ «Нефтехим», в 4-м (математическом) отделе, которым руководил Александр Сергеевич Шмелёв, перебравшийся в Уфу из Новосибирского Академгородка вместе со своей командой, в том числе вторым моим научным руководителем по диссертации Семёном Израилевичем Спиваком. Чтобы научиться программированию, мне, уже имевшему за спиной не только университетское естественно-научное образование, но и аспирантуру, пришлось купить в магазине «Академкнига» книжку по языку программирования ALGOL-60 и прочитать, поняв из неё едва ли треть. После этого пришлось идти за объяснением к программистам из 4-го отдела, затем заново читать – и так раза три. Потом пришёл в машинный зал, и мне надо было растолковывать ещё и ещё… Машинное время мне предоставлялось бесплатно по ночам, и, полулёжа на диванчике в углу большого зала, где стояли несколько десятков серых шкафов с компьютером II поколения, я следил за переливанием множества люминесцентных панелек на экране большого стола со множеством прямоугольных кнопок. И как только часть экрана начинала ритмично мерцать, приходилось идти к столу и, нажав нужные кнопки, «выдёргивать» ЭВМ из «зацикливания», введя нужные коды в ячейку памяти… Для решения одного варианта на М-222М требовалось несколько месяцев счёта, причём далеко не всегда удавалось довести решение задачи до финала… Александр Сергеевич был талантливым и очень бескорыстным, щедрым и экстравертивным («душа общества») человеком. Как-то увидев, что задача у меня не идёт, остался после работы со мной в ночную смену и помог разрешить ситуацию, а утром, как обычно, продолжил работать. Когда я попытался отблагодарить его за помощь, обоснованно включив в соавторы будущей публикации в научном журнале, он категорически отказался…
Там же в 4-м Отделе института встретил свою будущую жену, Ларису, выпускницу математического факультета БГУ, на которой женился в августе 1983 года. Но об этом надо рассказывать отдельно и не здесь…
В конце 1984 года, когда работал в лаборатории Института химии, мне посчастливилось сделать своё открытие: увидел процесс на стыке математики, физики, химии и, даже в какой-то мере, биологии – колебательную жидкофазную хемилюминесценцию, возможность возникновения которой в изучаемой среде, в принципе, трудно было себе представить. Реакций такого типа в мире открыто всего три… Евгений Тимофеевич Денисов,в очередной раз летом 1985 года приехавший по работе в Уфу, предложил мне перейти на работу в его лабораторию в Черноголовке. В это время у меня умирала мама от рака. И ещё… почему-то боялся, что не смогу продолжить в Черноголовке работу над открытым мной явлением, поскольку полагал, что В. Д. Комиссаров не разрешит мне воспользоваться результатами этой работы на новом месте… Я отказался. Спустя много лет понимаю, что это была самая большая ошибка в моей жизни…
В 1984 году родился мой первенец – Тимур, а три года спустя – второй сын, Вадим. Мы с момента свадьбы жили на квартире у тёщи: маленькая десятиметровая комнатка на нас четверых. Кроме нашей семьи в трёхкомнатной квартире в доме рядом со Дворцом спорта на улице Р. Зорге жили ещё шесть человек. И когда через шесть лет, благодаря написанной мной для института компьютерной программе, получил квартиру в Сипайлово, трудно было описать радость моей жены…
При защите диссертации на Учёном совете Института химии Валерий Петрович Казаков, зав. лабораторией Института химии, отметил, что «моя работа по объёму – это не просто вагон, но и ещё немаленькая тележка». Такое мнение сложилось, наверное, потому, что, помимо обширной химической части, работа включала и большой материал по математической интерпретации механизма сложного химического процесса.
В «проклятые» девяностые пришлось работать на трёх работах (обучение безработных компьютерным технологиям в Республиканском центре занятости, зам. директора по информационным технологиям уфимского лицея и т. п.). Затем, чтобы прокормить семью, пришлось уйти на преподавание в вузы Уфы. В настоящее время работаю доцентом на кафедре цифровых технологий и моделирования УГНТУ, преподаю и пишу программы для использования в процессе обучения. Так, недавно «начерно» завершил программу для автоматизированного ввода тестов преподавателем в программу тестирования из Word-файла, включая ввод и редактирование не только текста (вопросов и ответов), но и рисунков, математических и химических формул… Но меня не оставляет мысль продолжить работу над открытыми мной колебаниями…
У нас с женой наконец-то в прошлом году появилась долгожданная радость – замечательная внучка, дочка старшего сына!
В свободное время читаю книги, иногда пишу стихи (очень хочу издать сборник), занимаюсь моделированием (потихоньку достраиваю плавающую модель каравеллы Колумба – «Нинью»)...
Прошу извинить, что за недостатком времени и объёма не смог более подробно рассказать о наших замечательных родных со стороны отца и мамы…
Рассказывать о событиях в жизни можно бесконечно, многие интересные и важные события в этом повествовании пропустил, но, наверное, пора остановиться…
20 марта 2025 года.
Автор: Илдар Ахунов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.