Глава 84
Последние сутки хирург Соболев чувствовал себя так, словно его сначала пропустили через соковыжималку, потом для верности прокрутили в мясорубке, а затем отдали на растерзание коту в качестве когтеточки. Раненые шли каким-то нескончаемым, сюрреалистичным потоком: на одном из участков фронта противнику вздумалось провести «решительное» наступление. Какие он там понёс потери, история умалчивала, но и нашим досталось. В основном поступали с минно-осколочными ранами – враг, испытывая жёсткий дефицит боеприпасов, перешёл на массированное использование дронов-«камикадзе». Эти жужжащие исчадия ада летели на наши позиции и с отчаянным энтузиазмом врезались во всё, что казалось подозрительным их операторам.
Пару часов спустя Дмитрий, который уже с трудом отличал день от ночи и забыл, как выглядит его собственная подушка, решил, что с него хватит. Он поплёлся в свою каморку, чтобы упасть на кушетку и забыться коротким, тревожным сном. Но тут его взгляд упал на тумбочку, где сиротливо лежали пакетики «три в одном» и стояла литровая банка, наполовину заполненная сахарным песком. Внезапно, с силой вселенского откровения, он понял, что страшно хочет кофе. Пусть даже этот суррогат, но прямо сейчас. «Если не выпью кофе, – пронеслось в его голове, – я не просто умру, аннигилируюсь».
Он распахнул тумбочку, достал свою видавшую виды «дежурную» чашку, налил воды из-под крана. Хотел было щёлкнуть по кнопке чайника, но на его месте красовался стикер с лаконичной надписью: «Чайник всё. Ушёл на покой». Рядом лежал кипятильник – простой, как мычание, с завитушкой на конце, похожей на орудие средневековой пытки. Соболев тяжело вздохнул, сунул прибор в чашку, дождался, пока вода забулькает, и развёл сразу два пакетика для пущего вкусового эффекта. Сделав пару глотков, он рухнул на кушетку и провалился в сон так быстро, будто кто-то выключил ему рубильник.
Но не прошло и сорока минут, как его из цепких объятий Морфея вырвала медсестра Зиночка.
– Дима, проснись и пой! Там пленного привезли. Проникающее в левое плечо, осколок крупный, может, сосуды задеты. Надо срочно!
Соболев, издав звук, похожий на стон раненого кита, сел и широко зевнул, едва не вывихнув челюсть.
– Готовьте операционную, я сейчас… Где пациент?
– В смотровой ждёт.
– Иду…
Зиночка кивнула и упорхнула. Дмитрий встал, потянулся так, что хрустнули все суставы, и побрёл следом. В смотровой на кушетке сидел хмурый, обросший и грязный мужчина в чужой форме. Двухцветный шеврон на рукаве он, видимо, носил с особой гордостью, иначе давно бы содрал. Этот был идейный. Когда хирург вошёл, пленный метнул в него взгляд, полный презрения и трагизма. Такой, что красноречивее слов говорил: «Ты не думай, лепила дешёвый, я здесь по чистой случайности. Если бы не это досадное недоразумение, я бы вам тут всем показал…»
– Так-с, посмотрим, что у нас тут за герой, – сказал Соболев и потянулся к инструменту, висевшему у него на шее.
– Не надо! – вдруг взвизгнул раненый, мгновенно бледнея. Вся его спесь испарилась, как утренний туман. Он начал отодвигаться на койке, с неподдельным ужасом глядя на руку хирурга.
– Что значит «не надо»? – суровым, невыспавшимся голосом отрезал Соболев. – Раз к нам попал, значит, надо! Всё будет по высшему разряду!
Зиночка, стоявшая рядом, вдруг прыснула в кулак и спешно отвернулась, её плечи мелко затряслись. Раненый, заметив это, побледнел ещё сильнее. У хирурга мелькнула мысль: «Кровотечение, точно! Теряет сознание». Он решительно шагнул к пациенту, но тот с ловкостью кошки спрыгнул с койки и забился в дальний угол, прижимая рану.
– Я военнопленный! – заорал он. – Я под защитой Женевской конвенции! Статья 13! Вы не имеете права!
Соболев ошарашенно посмотрел на него, потом на Зиночку, которая уже откровенно давилась от смеха, и снова на пленного.
– Слушай сюда, правозащитник! – закипая, прорычал Соболев. – Я двое суток на ногах! Я не ел, не спал и, извиняюсь, в туалет сходить нормально не могу! Зиночка, прости мой французский.
– Да ничего, Дима, я привыкла…
– Так что засунь свою Женевскую конвенцию… куда-нибудь в надёжное место и быстро на койку! Иначе будешь оперировать себя сам!
Но пленный его словно не слышал. Он, как заворожённый, смотрел на предмет в руке Соболева.
– Я… не буду… я добровольно сдался! Пощадите! – залопотал он.
– Да что ж ты за человек такой! – возмутился Дмитрий. – Иди сюда, кому сказал!
Пленный вжался в стену, продолжая испуганно пялиться на руку доктора. Окончательно сбитый с толку, Соболев опустил взгляд и увидел, что держит в руке не стетоскоп, а… кипятильник. Тот самый, из каморки. Видимо, по запарке прихватил его, машинально накинув на шею, как обычно делал со стетоскопом. Он был ещё тёплый.
Хирург сначала хмыкнул. Потом фыркнул. А потом его прорвало на такой гомерический хохот, что Зиночка, не выдержав, присоединилась к нему.
– Зиночка, – вытирая слёзы, попросил Соболев, – принеси мой стетоскоп, будь добра. Я его, кажется, в каморке забыл.
– Бегу! – хихикая, ответила она.
Соболев повернулся к пленному, который всё ещё стоял в углу, моргая.
– Ты что, воитель лютый, и впрямь решил, что я тебя этим пытать собирался? Электричеством?
– Ну… – пленный попытался сохранить остатки гордости, но получилось плохо.
– Не знаю, как там у вас, а мы пленных лечим, а не кипятим. Теперь-то дашь рану осмотреть?
Боевик, красный как рак, молча вернулся на койку и покорно позволил собой заняться. Военврач Соболев потом готов был с кем угодно поспорить, что за всю практику не встречал более смирного пациента.
Когда нескончаемый конвейер из носилок и стонов наконец-то схлынул, в госпитале воцарилась звенящая, почти оглушительная тишина, сменившаяся эйфорией. Целых два благословенных дня не происходило ровным счётом ничего. Персонал, до этого работавший на чистом адреналине и кофеине, начал медленно «оттаивать». По гулким коридорам, где ещё недавно раздавались только резкие команды и скрип каталок, снова поплыли обычные человеческие голоса. Зазвучали шутки, начались споры о погоде и последних новостях «за ленточкой», кто-то травил байки из мирной жизни, которые казались историями из другой вселенной. Словом, госпиталь приходил в себя.
График дежурств обрёл подобие порядка, и доктор Соболев наконец-то получил доступ к трём главным благам цивилизации: горячему душу, полноценному обеду и сну в горизонтальном положении. Екатерина Владимировна, его верная боевая подруга, с материнской заботой проследила, чтобы он поел, и только потом, убедившись, что провалился в сон, отправилась на свою смену.
Ночь обещала быть спокойной. Однако не прошло и десяти минут, как в ординаторскую, сбивая дыхание, влетела медсестра Полина Каюмова, чьи глаза были размером с блюдца.
– Екатерина Владимировна, срочно! Там... в третьей палате... у раненого гипертонический криз!
Доктор Прошина, вздохнув и попрощавшись с иллюзией спокойствия, быстрым шагом направилась в указанную палату. Но то, что она увидела, переступив порог, заставило её замереть на месте. Такого театра абсурда в стенах прифронтового госпиталя ей видеть ещё не доводилось. На койках, небрежно сдвинутых в центр комнаты, чтобы создать подобие игорного стола, восседали четверо «выздоравливающих». В воздухе висел такой густой и тяжёлый дух перегара, смешанный с едким запахом табака и чего-то съестного, что можно было вешать топор. Диагноз был очевиден и без фонендоскопа: острая алкогольная интоксикация, переходящая в стадию куража.
Один из игроков, самый развязный на вид, смерил врача мутным взглядом и расплылся в сальной, кривой ухмылке.
– Опаньки! А пацаны-то не обманули, сегодня на дежурстве и правда симпотная врачиха! Подходи, куколка, не стесняйся, а то, поди, заскучала одна в ночи.
Доктор Прошина почувствовала, как по спине пробежал ледяной, липкий холодок. Она инстинктивно шагнула назад, намереваясь немедленно доложить о ЧП начальнику госпиталя, но путь к отступлению был отрезан. Второй «пациент», детина под два метра ростом, уже подпирал дверь плечом, нагло и бесцеремонно разглядывая её фигуру.
Внутри всё сжалось. Но она была военным врачом, повидала здесь всякое и потому, собрав волю в стальной кулак, словно прыгая с обрыва в ледяную реку, заставила себя говорить. Голос прозвучал на удивление ровно и холодно:
– Кто из вас вызывал врача по поводу гипертонии?
– Да у нас тут у всех сердчишко пошаливает, – гоготнул заводила, лысый мужчина лет сорока, с узким, хитрым лицом, делавшим его похожим на старого лиса. – В груди огнём горит, да и не только в груди...
Екатерина Владимировна мгновенно просканировала ситуацию. Лысый – зачинщик. Остальные – ведомая массовка.
– Отлично, – её голос стал похож на лязг хирургической стали. – Раз у всех проблемы, значит, всем и поможем. Хватайте свои полотенца, туалетную бумагу и по одному, в порядке живой очереди, за мной в процедурную. Санитары вас уже ждут, всё готово.
В палате повисла звенящая, недоумённая тишина. Карты замерли в руках.
– Э-э-э… а зачем это? – уже менее уверенно протянул лысый.
– Как зачем? Давление снижать, – отчеканила Прошина, глядя ему прямо в глаза. – Поступил новый приказ из военного ведомства. В целях строжайшей экономии таблетированных средств и снижения токсической нагрузки на организм военнослужащих все неотложные состояния, включая гипертонический криз, теперь купируются экстренным промыванием кишечника. Проще говоря, клизмой. Так что, товарищи бойцы, давайте поживее, а то лечебный раствор остывает.
Эффект от слов доктора был сравним с разрывом гранаты в закрытом помещении. Детина у двери, который секунду назад казался несокрушимой скалой, как-то сдулся, съёжился и бочком, бочком отодвинулся от двери, освобождая проход.
– Док, это... знаете, у меня уже всё в норме. Наверное, просто показалось, – пробормотал он, старательно отводя глаза.
– И у меня прошло! Как рукой сняло! – тут же поддакнул второй.
Лысый зачинщик нервно кашлянул, лихорадочно пытаясь сохранить лицо.
– Мы... это... медсестра, видать, нас не так поняла. Мы просто... ну...
– Пошутить решили? – ледяным тоном закончила за него Прошина. В её взгляде сейчас можно было замораживать спирт.
– Вот-вот! Точно! Пошутить! – с облегчением и готовностью закивали все трое.
Четвёртый, который до этого молчал, так и не произнёс ни слова. Он просто швырнул карты на койку, вернулся на своё место, лёг и демонстративно отвернулся к стене. Но через секунду, видимо, терзаемый смутными сомнениями, повернулся обратно. Перспектива лечебной процедуры, очевидно, не давала покоя его тылам. Мало ли, вдруг приказ и правда существует. Причём обязательный к исполнению.
Поняв, что враг разбит и деморализован, доктор Прошина, сохраняя на лице маску непроницаемости, развернулась и вышла из палаты. Через пять минут туда вежливо, но твёрдо постучался офицер охраны в сопровождении двух крепких бойцов. У «шутников» были изъяты улики: две пустые пол-литровые бутылки без этикеток, от которых несло сивухой, остатки нехитрой закуски и засаленная колода карт. Нарушителям дисциплины было строго-настрого велено вести себя тише воды и ниже травы, с прозрачным намёком, что их личными делами теперь очень заинтересовался Особый отдел. Говорят, после этого в третьей палате можно было услышать, как пролетает муха.
Екатерина Владимировна, выйдя из палаты, сделала вид, что ничего экстраординарного не произошло. Она была слишком гордой, чтобы жаловаться, и слишком профессиональной, чтобы выносить сор из избы. Молча вернулась в ординаторскую, налила себе крепкого чая и постаралась выкинуть из головы неприятный инцидент. Дмитрию Соболеву, который в это время отсыпался в жилом модуле, она, разумеется, ничего не сказала. Зачем тревожить уставшего человека из-за кучки балбесов, возомнивших себя мачо?
Но в госпитале, как в маленькой деревне, шила в мешке не утаишь. На следующее утро, проходя мимо сестринского поста, Соболев, который наконец-то выспался и чувствовал себя почти человеком, случайно подслушал обрывок разговора. Две медсестры, Полина Каюмова и Зиночка, понизив голоса, обсуждали вчерашнее происшествие.
– …а она им так строго, про клизму! Я бы на её месте от страха в обморок упала, а она их одним взглядом построила! – восхищённо шептала Полина.
– Да уж, Прошина у нас – кремень, – вторила ей Зиночка. – Но эти козлы из третьей палаты… Совсем страх потеряли. Хорошо, что охрана их быстро прищучила.
У Дмитрия внутри всё похолодело. Охрана?! Он подошёл к медсёстрам.
– Девушки, а ну-ка, расскажите поподробнее, что вчера у вас тут стряслось?
Каюмова, покраснев, начала что-то лепетать, но Зиночка, поняв, что дело серьёзное, изложила всё как на духу. Рассказала и про пьянку, и про липкие намёки, и про то, как Екатерина Владимировна в одиночку поставила на место четверых зарвавшихся хамов.
Лицо Соболева медленно каменело. Когда Зиночка закончила, он молча развернулся и, не говоря ни слова, направился прямиком в третью палату. Его походка не предвещала ничего хорошего. В помещении царила унылая атмосфера похмелья и раскаяния. Вчерашние «герои» сидели на койках, понурив головы. Утренний визит офицера из Особого отдела произвёл на них неизгладимое впечатление.
Военврач Соболев вошёл в палату и тихо прикрыл за собой дверь. Четверо выздоравливающих подняли на него глаза.
– Доброе утро, – ледяным, спокойным голосом произнёс хирург. – Слышал, вы вчера тут развлекались. Доктора моего обижали.
Лысый зачинщик, вчерашний заводила, попытался что-то сказать, но Соболев вскинул руку, останавливая.
– Молчать. Я сюда не для дискуссий пришёл, а предупредить. Один раз.
Он подошёл вплотную к койке лысого и, глядя ему прямо в глаза, продолжил тем же тихим, но страшным голосом:
– Я хирург. Много чего умею делать скальпелем. Например, есть такая замечательная операция – двухсторонняя орхиэктомия. Проводится, как правило, при раке или тяжёлых травмах. Но могу сделать исключение.
В палате было очень тихо.
– Так вот, слушайте меня внимательно, – продолжал Соболев, обводя взглядом каждого из четверых. – Ещё одно косое слово, один кривой взгляд в сторону доктора Прошиной... Я лично, своими руками, проведу каждому эту процедуру без анестезии. Прямо здесь, на этой койке. А в истории болезни напишу, что это было необходимо по медицинским показаниям. И мне поверят. Потому что я – врач, а вы – нарушители дисциплины, которыми уже интересуется Особый отдел. Вы меня поняли?
Перспектива стать бесполыми существами по воле разъярённого хирурга отрезвила нарушителей дисциплины ещё сильнее. Они молча, с ужасом глядя на Соболева, закивали.
– Вот и славно, – кивнул Дмитрий. – Живите, воины. И молитесь, чтобы у доктора Прошиной всегда было хорошее настроение.
Он развернулся и вышел из палаты, оставив за собой шлейф ледяного ужаса. После этого пациенты из третьей здоровались с Екатериной Владимировной за десять шагов, при виде её вставали и боялись лишний раз поднять глаза. Она так никогда и не узнала, какой профилактический разговор провёл с её обидчиками влюблённый хирург.