Глава 82
Содействие начальника ГУВД оказалось не просто кстати, а настоящим спасением. Дорофеев даже воспрял духом, почувствовав, что дело, казавшееся безнадёжным, наконец-то сдвинулось с мёртвой точки. Он пришёл на гудящий, как растревоженный улей, железнодорожный вокзал, пропахший сложным, но по-своему уютным ароматом угля, креозота и свежей выпечки из привокзального буфета. Руководитель отдела транспортной полиции, подтянутый мужчина лет пятидесяти с усталыми, но внимательными глазами, оказал неоценимую помощь. Он не стал мучить полковника лишними расспросами и бюрократическими проволочками, а лично отвёл Алексея Ивановича по тихим служебным коридорам, скрытым от глаз обычных пассажиров, прямиком в кабинет начальника объекта.
Тот, грузный и солидный, в идеально выглаженной белой рубашке, которая, казалось, вот-вот лопнет на внушительном животе, естественно, артачиться и требовать официальных запросов, направленных сначала в головной офис РЖД и тому подобное, не стал. Видимо, звонок сверху из УВД был достаточно убедительным. Он лишь коротко кивнул, выслушав суть проблемы, и, не задавая лишних вопросов, просто отвёл Дорофеева к одному из своих специалистов. Представил их друг другу коротко и по-деловому:
– Это Алексей Иванович, полковник полиции. Ищет родного брата и его жену. Надо сделать всё, что попросит, – он крепко, по-мужски, пожал Дорофееву руку на прощание, добавив с неожиданной теплотой в голосе: – Удачи в поисках, товарищ полковник. Надеюсь, всё обойдётся. – И ушёл, оставив за собой едва уловимый шлейф дорогого парфюма. Коллега по транспортной части тоже оставаться не стал, сославшись на срочное совещание и неотложные дела, и вскоре Дорофеев остался наедине со специалистом.
Им оказалась полная, но от этого не менее обаятельная, и очень симпатичная барышня восточной внешности лет тридцати пяти по имени Камилла. У неё были добрые, чуть раскосые глаза, которые лучились умом, и мягкая, располагающая к себе улыбка. Говорила она по-русски очень чисто, с идеальным петербургским произношением, без малейшего акцента, что и вызвало вежливое любопытство Алексея Ивановича. Услышал в ответ, что да, её родители из Казахстана, но познакомились ещё в Ленинграде, куда приехали учиться в политех, да так и остались в городе на Неве, влюбившись в его строгую красоту. «А я сюда приехала за мужем, он у меня романтик, на железной дороге работает, машинистом локомотива. Говорит, что водит поезда сквозь рассветы и закаты, и что красивее работы нет», – с тёплой иронией и нескрываемой нежностью добавила она.
Камилла внимательно выслушала рассказ полковника, кивая в нужных местах, и спросила, что может для него сделать:
– Можете записи с камер видеонаблюдения посмотреть, они все на сервере хранятся, только, боюсь, срок небольшой, месяц всего, а потом они автоматически затираются, иначе бы никаких носителей было не напастись, – понимающе улыбнулась девушка. – Система так настроена, чтобы не перегружать мощности. Так что лучше всего сначала посмотреть по базе данных, на какое направление и когда ваш брат и его супруга покупали билеты. Это будет быстрее и надёжнее, чем отсматривать часы видео.
Полковник с мнением Камиллы согласился, с благодарностью наблюдая, как она уверенно устроилась за компьютером. Её пальцы, украшенные двумя золотыми кольцами, легко и быстро застучали по клавиатуре, вызывая на экран одно окно за другим. На левой руке красовался массивный перстень советской работы с крупным, насыщенного вишнёвого цвета рубином, на правой – широкое, гладкое обручальное кольцо. Заметив его мимолётный взгляд, девушка смущённо улыбнулась и сказала:
– Это мне бабушка подарила. Наша семейная реликвия. Переходит от поколения в поколение по женской линии. Говорила, что камень хранит тепло всех женщин нашего рода, их слёзы и их радости.
– Хорошая традиция, – искренне заметил Дорофеев. – Такие вещи нужно беречь. Они связывают нас с прошлым.
Не прошло и пяти минут, как Камилла довольно хмыкнула, её улыбка стала шире. Она повернула к нему монитор, показывая пальцем на подсвеченную строчку, и сказала с ноткой триумфа в голосе:
– Ну вот, и не придётся видеозаписи часами смотреть. Пожалуйста, ваш брат и его жена Печерские. Нашлись.
– Где?! – у Алексея Ивановича сердце застучало часто и громко, отдаваясь гулким стуком в ушах. Он невольно подался вперёд, вглядываясь в буквы и цифры на экране, словно боясь, что они сейчас исчезнут.
– Вот, смотрите. Купили два билета до Кандалакши. Плацкарт. Поезд ночной, отправление через два дня после того, как вы их потеряли из виду.
– Господи, да что не так с этими людьми? – почти простонал изумлённый полковник, откидываясь на спинку стула и проводя рукой по лицу. – То на Соловки их потянуло, то ещё дальше на Север. Там-то что им могло понадобиться? Заблудшие души…
Всё сказанное вслух Камилла деликатно пропустила мимо ушей, делая вид, что занята закрытием программы и сохранением данных. Дорофеев горячо поблагодарил её за огромную помощь, сфотографировал на телефон данные о пассажирах и поезде, а потом, чувствуя одновременно и облегчение, и растущую тревогу, вернулся в гостиницу.
Пименов уже был там и ждал его, нервно расхаживая по тесному номеру из угла в угол. С порога доложил, что самому ничего найти не удалось, – тех двоих людей никто не видел и не помнил, словно они растворились в воздухе.
– Зато я знаю, куда и когда они отправились, – с ноткой усталого триумфа заметил Алексей Иванович, бросая ключ на тумбочку, и сообщил то, что узнал на железнодорожном вокзале.
– Странный выбор… Кандалакша. Что там интересного для них? Может, родственники какие-то, о которых мы не знаем? – предположил Руслан, присаживаясь на край кровати.
Полковник отрицательно помотал головой. По пути обратно он уже позвонил доктору Печерской и осторожно, чтобы не напугать, спросил, упоминали ли её родители когда-нибудь название этого северного городка. Она ответила «нет, ни разу». Родственников там тоже никогда не было, даже дальних, и друзей тоже. Об этом Дорофеев также рассказал Пименову, а потом сел на кровать, с наслаждением снял ботинки, вытянул гудящие ноги, взял телефон и стал читать описание города.
Впервые упоминается в летописях в 1517 году, хотя поселения здесь были и раньше. Городом признан в 1938-м. Население около тридцати тысяч человек. Расположен на берегу Кандалакшского залива Белого моря. Из достопримечательностей – Музей истории Кандалакши, где можно узнать о быте поморов, и Музей Кандалакшского заповедника. Есть каменный лабиринт «Вавилон», которому, по некоторым оценкам, около двух тысяч лет, схожий с теми, что имеются на Большом Соловецком острове. Памятники, набережные речная и морская, парочка скверов.
«Может быть, они поехали туда по религиозным мотивам?» – задался вопросом Дорофеев и тоже стал искать. Нашёл информацию о церкви Рождества Иоанна Предтечи, построенной в 2005 году на месте старого храма XVI века. На горе Крестовой в 2006 году установили новый Поклонный крест взамен утраченного старинного. Но никаких древних монастырей или особых святынь, которые могли бы привлечь паломников, в самом городе, судя по всему, не было. «Тогда что? Лабиринт? Заповедник? Что ищут два пожилых интеллигентных человека на краю земли, в городе, где зима длинная и холодная, а лето короткое?» – мысли полковника путались, а северный городок казался всё более загадочным и непостижимым.
Интересуясь историей города, куда так внезапно направились Печерские, Дорофеев наткнулся на информацию о самом древнем соборе Кандалакши – церкви Рождества Иоанна Предтечи. Она была основана в далёком 1526 году, и почти четверть века спустя при ней построили небольшой мужской монастырь. Судьба у этого святого места оказалась трагической и кровавой: 23 мая 1589 года храм, монастырь и прилегающие к нему крестьянские дворы были безжалостно разграблены и сожжены шведским отрядом. Захватчики убили настоятеля, иноков и почти полтысячи местных жителей, искавших спасения за стенами обители. Позже, уже в XVIII веке, храм был отстроен заново на месте прежнего, пришедшего в негодность от времени и запустения. Но и это строение было уничтожено в советские годы, а новый, современный храм из кирпича стоит на историческом месте лишь с 2005 года.
«Но это не настолько великая древность, не та намоленная веками святыня, чтобы ехать сюда через полстраны в поисках чего-то сакрального… Вот что они ищут? – в который раз, уже с досадой, спросил себя Алексей Иванович, отложив телефон на гостиничную тумбочку. – Судя по тому, что сказал настоятель Савватиевского скита отец Пантелеимон, они хотели отыскать какого-нибудь старца, обладающего даром исцелять. Но от чего? От каких недугов? Душевных, телесных или от обоих сразу? И откуда бы такому старцу в Кандалакше взяться? Здесь нет ни знаменитых монастырей, ни уединённых скитов, куда веками стекаются паломники. Нет, там вряд ли. Это нелогично. Скорее, Печерские ищут кого-то более авторитетного, и значит, место должно быть не открытое, не туристическое, а тайное, сокрытое от посторонних глаз, далеко расположенное от мирской суеты».
Алексей Иванович тяжело вздохнул, потёр уставшие глаза и вдруг с неприятным холодком в груди понял, что уже два дня не звонил супруге. Два долгих дня. Она первая набирать его номер не привыкла – так он сам её научил ещё с молодых лет, когда только начинал службу и мотался по вызовам в любое время дня и ночи. «Никогда сама не звони. Только я буду. Чтобы от дел не отвлекать. Поняла?» – сказал он ей однажды твёрдо, почти приказным тоном. Она молча кивнула и слово своё держала все эти годы, проявляя чудеса терпения и понимания. «А я вот не сдержал», – подумал полковник, ощущая острый, как игла, укол совести. Он тихо, стараясь не скрипнуть половицей, вышел из номера в тускло освещённый коридор гостиницы, чтобы не мешать Пименову, и набрал до боли знакомый номер.
Поговорили. Сначала её голос звучал холодно и отчуждённо, в каждом слове сквозила сдержанная обида, – и он понимал, что заслужил это, – но потом, услышав его уставший, виноватый тон, оттаяла. Узнав, что ему нужно ехать ещё дальше на Север, в какую-то непонятную Кандалакшу, она лишь тихо вздохнула в трубку. Этот вздох был красноречивее любых слов. Ждать Дорофеева ей было не привыкать. Он даже когда стал полковником и мог бы спокойно сидеть в высоком кабинете, перебирая бумаги, не привык засиживаться на месте и по-прежнему ездил по разным местам, как сам говорил, «чтобы навыки сыскаря не растерять и землю ногами чувствовать», хотя оба понимали, что он просто не мог иначе. Это было у него в крови.
Пообещав больше не пропадать и звонить каждый день, чего бы это ни стоило, Алексей Иванович вернулся в номер. Пименов сидел на своей кровати, сгорбившись и уткнувшись в светящийся экран телефона. Кажется, он тоже кому-то только что позвонил.
– Ты дальше как? – спросил Дорофеев, стараясь, чтобы голос звучал бодро и по-командирски. – Со мной поедешь или у тётки останешься?
– Конечно, с вами, Алексей Иванович! – энергично, даже слишком, ответил Руслан, вскакивая на ноги так, что кровать протестующе скрипнула. – У тётки, кроме бани и самогонки, никаких развлечений. Скука смертная. А с вами гораздо интереснее, настоящее приключение!
– Тогда билет покупаешь сам, мне на тебя финансирование не выделяли, – усмехнулся Дорофеев, чувствуя, как энтузиазм спутника немного разгоняет его собственную усталость и тревогу.
– Само собой! – с готовностью кивнул Пименов, снова усаживаясь на кровать. – Уже смотрю расписание. На завтра есть ночной поезд, плацкарт. Возьму нам два нижних, чтобы удобнее было.
***
Вернувшись от сестры, Буран не стал терять времени. Он прошёл в свой кабинет – комнату с тяжёлыми шторами, тусклым светом настольной лампы и старым, потёртым кожаным креслом, в котором сидел уже лет двадцать, – и, не снимая тёмного пальто, бросил короткое, но властное:
– Тальпу ко мне.
Через десять минут в дверь тихо постучали, и вошёл человек, который, если бы встретился на улице, не вызвал бы ни малейшего интереса. Неприметный, серенький, в дешёвом сером костюме, с аккуратно зачёсанными редеющими волосами и очками в тонкой металлической оправе. Он работал в одном из городских ЗАГСов – рядовой чиновник, ведущий записи актов гражданского состояния, – и формально не имел никакого отношения к «коллективу», как авторитет называл свою, по сути, многочисленную и хорошо организованную группировку, пронизанную связями в правоохранительных органах, бизнесе и госструктурах.
Но на самом деле Трофим Андреевич давно и прочно сидел у Бурана на коротком поводке, как верный пес, которого однажды подобрали с грязной улицы. Спас его Буран во время последней отсидки. Тогда этот чиновник, посаженный за взятку, оказался в общей камере, где его едва не изувечили из-за длинного языка и полного незнания лагерных правил. Он болтал о делах, хвастался связями, не знал, кому кланяться, а перед кем держать рот на замке. Его уже начали «разводить» – требовали деньги, потом услуги, а когда он не смог отдать, стали бить. Буран, смотрящий на зоне, вмешался не из доброты, а потому что не любил, когда кого-то ломают без его ведома. Он приказал оставить чиновника в покое, а потом спросил его:
– Чем можешь быть полезен?
Тогда-то и выяснилось, что Трофим Андреевич обладает уникальным свойством – может находить практически любую информацию, будь то старая судимость, скрытый банковский счёт или адрес бывшей любовницы, переехавшей под другую фамилию десять лет назад. Как ему это удавалось, никто не знал. Не было ни доступов, ни взломов, ни «крыш» в МВД. Он просто… находил. Через знакомых и их знакомых, через архивы, через старые журналы, через базы библиотек, через письма, сохранившиеся у бабушек на чердаках. Он копал, как крот, методично, тихо, без шума.
Буран проверил его лично. Дал смартфон с выходом в интернет и велел разыскать всё о человеке, с которым у авторитета был давний счёт. Чиновник сидел три часа, почти не отрываясь, потом рассказал всё, что узнал. В его докладе оказались хронология событий, связи, даты поездок, имена любовниц, размеры пенсии его матери и даже диагноз, поставленный в частной клинике. Досье оказалось настолько полным, Буран удивился.
С тех пор Трофим Андреевич стал личным осведомителем авторитета – неофициальным, невидимым, но абсолютно незаменимым. Получил личное покровительство, небольшое жалование, и, самое главное – иммунитет. А прозвище «Тальпа» придумал один из сидельцев, лепила, чалившийся с ним в одной камере. Тот был посажен за то, что погубил троих пациентов из-за халатности, и, глядя, как Трофим копается в бумагах, хмыкнул:
– Шестёрка твоя новая – крот, а на латыни будет «тальпа».
Прозвище прилипло.
Тальпа вернулся через несколько часов после поручения – как всегда, тихо, без спешки, в том же сером пиджачке, с той же потёртой сумкой из искусственной кожи. В руках он держал обычную флешку, ничем не примечательную, как и он сам. Он вошёл, не глядя по сторонам, подошёл к столу, осторожно положил гаджет на самый край, будто боялся оставить отпечатки, и отступил на шаг. Буран, сидевший за столом, даже не посмотрел на него, только слегка кивнул. Этого было достаточно. Тальпа молча развернулся и вышел, не закрывая дверь. Он знал, что лишний шум в этом доме не приветствуется.
Авторитет взял флешку, вставил её в ноутбук и открыл многостраничный текстовый документ, набранный единым шрифтом, без выделений, но с чёткой структурой: хронология, разделы, подзаголовки. Всё, что касалось доктора Никиты Михайловича Гранина, было расписано с мучительной подробностью – начиная с момента его рождения в родильном отделении Волховской районной больницы, с указанием веса, роста, имени акушерки и даже погоды на улице в тот день и заканчивая знакомством с девушкой по имени Лариса Байкалова.
Тальпа умел не только собирать, но и подавать. Он писал так, что документ читался не как сухая справка, а как детективный роман – с намёками, логическими связками, психологическими портретами. Буран не отрывался от экрана около часа, погружаясь в биографию врача, словно в чужую жизнь.
Но когда добрался до того места, где говорилось, что около двух лет назад доктор Гранин письменно отказался от родительских прав на ещё нерождённого ребёнка – плод его короткой связи с медсестрой Альбиной Тишкиной, работавшей в его отделении, – Буран нахмурился. Пальцы замерли на клавише. Он перечитал абзац дважды. Это уже было неприятно. Не из-за морали – он сам был далеко не святым. Но отказ от ребёнка, ещё не родившегося, выглядел как слабость и предательство. Ему даже не хотелось читать дальше, но пересилил себя. Обещал ведь сестре всё узнать.