Алина просыпалась задолго до того, как первый луч солнца успевал пробиться сквозь плотные шторы. Внутренний механизм, отлаженный годами подспудной тревоги, срабатывал безошибочно, хотя формально она могла бы позволить себе еще час-другой сна. Её утренний распорядок был выверен до мелочей: контрастный душ, чтобы стряхнуть остатки беспокойных сновидений, кружка крепкого черного чая без сахара, волосы, собранные в строгий узел на затылке. На кухонном табурете, как безмолвный наблюдатель, восседал кот, и его спокойствие лишь подчеркивало внутреннее напряжение хозяйки. Этот дом, когда-то бывший её крепостью и убежищем, давно перестал дарить ощущение уюта. Теперь он был похож на передовую, где каждый день приходилось держать оборону.
В спальне, раскинув руки и ноги в позе морской звезды, досматривал сны Алексей. За последние несколько лет его яркая индивидуальность, казалось, выцвела и истончилась. Алина помнила его другим: энергичным, душой любой компании, человеком, который умел шутить так, что смеялись все, и баловал её неожиданными сюрпризами. Теперь же его основной реакцией на мир стало глухое молчание, отстраненные жесты и явное стремление уклониться от принятия любых, даже самых незначительных, решений. Особенно остро это проявлялось, когда разговор заходил о его матери.
Алина отпила глоток обжигающего чая и нервно прикусила губу. На кухонном столе лежала пухлая папка с рабочими документами, принесенная накануне. Завещания, споры о наследстве, дарственные с двойным дном. На первый взгляд — чужие судьбы, чужие квадратные метры. Но для Алины это было словно заглянуть в искаженное зеркало: те же застарелые обиды, те же искусные манипуляции, та же глухая, непроходящая боль, запечатанная в официальных бумагах.
Послышалось вкрадчивое шуршание тапочек. На пороге кухни возникла Вероника Павловна. Как и всегда, она вошла без стука, облаченная в свой неизменный велюровый халат цвета увядшей розы и с фирменной, чуть снисходительной улыбкой на лице.
— А, ты уже хлопочешь, — пропела она. В этом простом приветствии Алина безошибочно уловила скрытый подтекст: «И что же ты тут замышляешь в такую рань?»
Алина лишь молча кивнула, прилагая усилия, чтобы скрыть волну подступившего раздражения.
— Как вам спалось? — вежливо поинтересовалась она, наполняя чашку для свекрови.
— Разве уснешь в таком доме, где каждый скрип слышен, — тяжело вздохнула Вероника Павловна, усаживаясь и тщательно расправляя полы халата. — Стены здесь, будто из картона. Я всё слышу. Даже как ты ночью в ванной водой шумела.
Алина позволила себе сдержанную, холодную усмешку.
— Прошу прощения, что не научилась передвигаться бесшумно.
— Ну вот, сразу в штыки, — свекровь сделала маленький глоток чая, демонстративно отодвинув сахарницу. — Я же просто так говорю. По-семейному. С добром. В семье должно быть взаимоуважение.
Её разговоры всегда начинались с этого вступления — «с добром» или «по-семейному». А затем, неизбежно, следовал завуалированный упрек, поданный под соусом материнской заботы.
— Я ведь к тебе, Алина, как к родной дочери отношусь, — продолжила она, устремив взгляд в окно. — А ты за свою квартиру держишься, будто это последнее сокровище на земле. Она ведь пустует, только пыль собирает. А Виталик? Парень-то он с головой, просто полоса у него черная. Ну оступился человек, с кем не бывает. А ты заняла позицию: «не пущу, не продам». Словно он тебе враг лютый.
Алина хранила молчание, её пальцы до боли сжимали горячую кружку. Виталик. Младший брат Алексея. Тридцать три года, два неудачных брака за плечами, ворох кредитов и вот уже полгода как снова безработный. Его «попытки начать жизнь с нуля» случались с завидной регулярностью, вот только результат всегда был один и тот же.
— Вероника Павловна, эта квартира — моё наследство, — проговорила Алина ровным, почти бесцветным голосом. — Её мне оставил отец. В завещании четко прописано мое имя. Я не хочу её продавать или сдавать. Это моя единственная подушка безопасности.
— Подушка? — переспросила свекровь с едкой усмешкой. — Подушка, деточка, это твой муж, это семья. А то, о чем ты говоришь, — это чистейшей воды эгоизм. У вас общая жизнь. А ты копишь на какой-то мифический «черный день». А если он не наступит, этот твой день? Ради чего тогда всё это, Алина?
В дверном проеме материализовался Алексей, сонно потирая затылок. Он был одет в шорты и выцветшую футболку с надписью «Геленджик 2011».
— Утро доброе, — пробормотал он, плюхнулся на стул и налил себе чай. — Что у вас тут за дебаты с утра пораньше?
Алина впилась в него взглядом, полным отчаянной надежды на поддержку.
— Леша, объясни ты ей, — тут же переключилась на сына Вероника Павловна, явно разыгрывая заранее подготовленную сцену. — Ты же сам мужчина, ты понимаешь: жилье простаивает, налоги платить надо. А Виталик просит не навсегда. Просто пожить, пока не трудоустроится. Пока на ноги не встанет.
Алексей пожал плечами, старательно избегая смотреть жене в глаза.
— Мам, я не знаю. Это же квартира Алины.
— Вот именно, — Алина резко поднялась из-за стола. — И пока я дышу, она останется моей. И не нужно выставлять меня монстром, который хочет утопить несчастного родственника.
Свекровь демонстративно фыркнула.
— Ведьмой тебя никто не делает. Но ты пойми одну простую вещь, Алина. Семья — это не нотариальная контора. Здесь не живут по документам и доверенностям.
Алина вышла из кухни, не став дожидаться финала этой пьесы. Она заперлась в ванной, опустилась на крышку унитаза и уткнулась лицом в ладони. Пульс гулко стучал в висках. Только не плакать. Не сейчас.
Суть проблемы была не в квадратных метрах. Она была гораздо глубже — в том, что её мнение, её желания, её личность в этой семье не имели никакой ценности. Она была лишь функцией, удобным дополнением к их семейной системе. Нужны деньги? Алина, помоги. Нужно время? Алина, войди в положение. Нужно отстоять свое? Алина, помолчи, ты же умная женщина. А в минуты затишья слышалось лицемерное: «Ты же нам почти как родная».
Вечером того же дня Алина вернулась домой с раскалывающейся от усталости головой. Рабочий день выдался на редкость изматывающим: два сложных наследственных дела с ожесточенными спорами сторон, официальная жалоба на её коллегу и, как вишенка на торте, клиентка, рыдавшая над документами, потому что родной брат тайно продал её долю в родительской квартире.
— Семья, — выдохнула Алина, бросая сумку на диван в гостиной. — Тот, кто придумал это слово, должен платить алименты всему человечеству.
Из кухни доносились голоса. Один — знакомый до боли, вкрадчивый голос свекрови. Другой — мужской, баритон, принадлежавший Виталику. Он как раз разглагольствовал про «серую зарплату», про то, как «меня опять подставили», и коронное: «ну я же не мошенник, ей-богу».
— Нет, только не это, — прошептала Алина, разуваясь и на негнущихся ногах направляясь на звук.
На кухне, за её столом, сидел Виталик. Живой, настоящий, в растянутой майке, спортивных штанах и с выражением вселенской скорби на лице — выражением человека, которого жизнь несправедливо обидела.
— О, Алинка, привет! — обрадовался он, дожевывая бутерброд. — А я вот... заехал. Мама разрешила. На пару неделек, не больше. Пока с жильем вопрос утрясу.
— На пару неделек? — ледяным тоном переспросила Алина, не сводя взгляда с Алексея, который замер у открытого холодильника, изображая напряженные поиски чего-то важного.
— Ну да, — тут же вступила Вероника Павловна, словно только и ждала этой реплики. — Он же нам не чужой. Ты же не бессердечная, Алина. Не выставишь его на улицу в такую погоду.
Алина молча села. Она положила ладони на колени и почувствовала, как они мелко дрожат.
— Леша, — произнесла она удивительно спокойно. — Мы с тобой что-то по этому поводу решали?
Он виновато почесал затылок и пожал плечами.
— Ну... ты была на работе... А Виталик позвонил, сказал, что ему негде ночевать. Я подумал... это же временно.
— Ты не подумал, Леша, — отрезала она. — Ты, как всегда, просто уступил. Сдал позицию.
— Зачем ты так? — подал голос Виталик, театрально разводя руками. — Я же не на постоянное место жительства претендую. Отдохну немного, найду работу, съеду. Всё будет как положено.
— Как положено? — Алина посмотрела на него в упор. — В прошлый раз ты жил здесь почти год после своего второго развода. Потом уехал, оставив долги, и пропал. Теперь снова — «немного поживу». Твое «немного» — это какой срок? До следующей зимы? До очередного провального бизнес-плана?
Вероника Павловна скрестила руки на груди, принимая боевую стойку.
— Он родная кровь. Не с улицы пришел. Не пьяница.
— Конечно, не пьяница, — хмыкнула Алина. — Просто человек, который уехал «поднимать агробизнес под Воронежем», занял денег у всех общих знакомых и вернулся с пустыми карманами и старым ноутбуком. Родственник, безусловно.
Виталик вскочил на ноги.
— Я, между прочим, пытался! Да, не вышло! Но я у тебя лично ни копейки не просил!
— Ты просто живешь в моей квартире. Без моего разрешения.
Он побагровел.
— Да ты помешалась на этой своей квартире! Будто вышла замуж не за Лешу, а за эти четыре стены!
Алексей, наконец, вмешался:
— Ребята, давайте не будем. Успокойтесь. Мы же семья.
Алина рассмеялась. Громко, на грани истерики.
— Семья? Это ты мне говоришь? Спокойно? В тот момент, когда твою мать и твоего брата моя жилплощадь волнует неизмеримо больше, чем я сама?
Вероника Павловна тоже поднялась.
— Значит, я была права. Ты нас просто терпишь. Ты презираешь нас. Мы для тебя — обуза. Всё из-за этих проклятых стен! Да подавись ты ими! Только запомни, девочка: на чужом несчастье своего счастья не построишь!
Алина встала и подошла к ней вплотную.
— Моя собственность — не чужое несчастье. А ваша бесцеремонность — не семейная забота. И прекратите, Вероника Павловна. Прекратите читать мне нотации под видом «добрых советов». Вы не спасительница, вы — ревизор. Вам всё нужно контролировать, всё подгонять под свои стандарты. Но я вам не принадлежу. Привыкайте.
— Так ты хочешь разрушить нашу семью? — с вызовом бросила свекровь.
— Нет. Я хочу сохранить свою собственную. Ту, где есть уважение. Где нет шантажа. И где не подселяют родственников без спроса.
Виталик тоже вскочил:
— Всё с тобой ясно. Понятно всё. Ладно. Сама еще прибежишь. Я ведь по-хорошему хотел. А ты — как робот. Холодная. Бездушная.
Он вылетел из кухни, с силой хлопнув дверью.
Алексей остался стоять посреди комнаты. Молчаливый. Беспомощный. Вечный.
Алина посмотрела на него и с ужасающей ясностью осознала: он не изменится. Никогда. Он всегда будет выбирать не её сторону, а сторону мира. Теплого, вязкого, удушающего компромисса.
— Ты ведь даже не планировал спросить меня, правда? — тихо сказала она.
Он беспомощно развел руками.
— Ну что ты... Я был уверен, что ты войдешь в положение. У тебя же всегда было такое большое сердце.
— Было, — подтвердила она. — Пока вы все вместе не вытерли об него ноги, как о половик в прихожей.
Она развернулась, ушла в свою комнату и заперла дверь.
Пробуждение в шесть утра было резким, но ясным. Тело ломило от напряжения, но в голове царил порядок, какой бывает только после сильной грозы. Алина лежала, глядя в потолок, и понимала: всё. Конец. Больше так не будет.
Алексей мерно сопел рядом. Из гостиной, с её дивана, доносился богатырский храп Виталика. Вероника Павловна, разумеется, осталась ночевать — «ну не поеду же я по темноте, Алина, ты же не зверь».
Теперь она была зверем. Спокойным, отдохнувшим хищником, чью территорию нагло захватили.
Она встала, бесшумно оделась в джинсы и свитер. Документы на квартиру, паспорт, ноутбук — всё самое важное легло в сумку.
На кухне уже горел свет. Вероника Павловна, в том же халате, командовала у плиты.
— Доброе утро, — бросила она через плечо. — У нас кофе закончился. И хлеб. Надо сбегать в магазин. Только купи тот, бородинский, Виталик его любит.
— Кофе вам больше не понадобится, — ровным голосом произнесла Алина.
Свекровь медленно обернулась.
— Это в каком смысле?
— В прямом. Я ухожу. Прямо сейчас.
В проеме появился сонный Алексей.
— Что за шум с утра?
— Не шум. Констатация факта. Я ухожу, — Алина смотрела ему прямо в глаза. — Вещи уже почти собраны. И да, чтобы закрыть вопрос раз и навсегда: моя квартира с завтрашнего дня сдается. Нашлись прекрасные арендаторы. Залог уже получен.
Алексей ошеломленно моргнул.
— Как... ты же... ты не могла...
— Могла, — прервала она. — И сделала. Без истерик и скандалов. Тихо. Потому что вы, Вероника Павловна, вломились в мою жизнь, как в чужой дом. Потому что твой сын, Леша, оказался не мужем, а соседом по квартире. Потому что я больше не намерена играть роль удобного предмета мебели.
Из комнаты высунулся взъерошенный Виталик.
— Чего тут происходит?
— Представление окончено, Виталик. Твой бесплатный отель закрывается.
— Ты в своем уме?! — взвизгнул он. — Я, вообще-то, твой родственник!
— Ты, вообще-то, чужая проблема. А моя квартира — не фонд социальной помощи.
Он сделал шаг к ней, его лицо исказилось от злобы.
— Да ты просто гадюка! Думаешь, раз с бумажками работаешь, так всех умнее? Копейку свою считаешь, жмотина!
Алексей попытался встать между ними:
— Виталик, прекрати...
Алина даже не дрогнула. Её голос стал стальным.
— Еще одно оскорбление в мой адрес, и я вызываю полицию и пишу заявление о незаконном проникновении в жилище. У меня есть записи с камер, переписка и свидетели. Думаешь, я блефую?
Виталик застыл. Он понял, что она не шутит. Прошипев ругательство, он скрылся в комнате, откуда вскоре послышалось злобное бормотание про «зажравшихся баб» и «не по-людски это».
Алина повернулась к мужу.
— Я действительно тебя любила, Леша. Но ты ни разу не встал на мою сторону. Ты всегда был просто... рядом. Нейтральным.
Он молча опустил голову.
— Я не хочу жить с человеком, который боится конфликтов. Потому что это всегда означает быть против меня.
— Ты правда уходишь? — хрипло спросил он.
— Я уже ушла. Давно. Сейчас просто забираю свои вещи.
Через неделю Алексей появился на пороге её новой, съемной студии. Он был осунувшийся и какой-то потерянный.
— Я снял квартиру. Отдельно. Работаю. С мамой почти не говорю. Я знаю, что виноват. Не знаю, можно ли что-то исправить. Но я хочу попробовать быть не просто рядом. Я хочу быть с тобой.
Алина долго смотрела на него.
— Не поздно?
— Возможно. Но я должен попытаться.
— Тогда начни с того, чтобы стать мужчиной, а не маминым сыном. Я больше не вернусь в это болото.
Он кивнул и ушел.
А спустя месяц пришло письмо, написанное знакомым почерком Вероники Павловны.
«Алина. Я была во многом неправа. Я слишком давила и лезла не в свое дело. Хотела как лучше для сыновей, но не видела, что разрушаю твою жизнь и их тоже. Прости, если сможешь. Спасибо, что не опустилась до моих методов. Надеюсь, мы когда-нибудь сможем просто выпить чаю. Без претензий. По-человечески».
Алина отложила письмо.
Через полгода она продала ту самую квартиру. Добавив накопления, она купила небольшой домик в пригороде, где по утрам воздух пах хвоей и речной прохладой, а по вечерам стояла звенящая тишина.
В её новом доме не было теней прошлого.
Был только её собственный голос. Спокойный и уверенный.
Она была не «почти как родная». Она была собой. И это право у нее уже никто не мог отнять.