Мысли вились в голове, как мотыльки, что кружили под жёлтым пятном света крайнего в деревне фонарного столба – сумбурно и беспорядочно, перескакивая одна через другую. Они возникали по десятку в секунду, рождаясь из ниоткуда и, не успев толком оформиться, исчезали, перемешивались, путались, сводя Наташу с ума. «Да, нет же, нет! – убеждала она сама себя, шагая по дороге, - Это всё – гал.лю.цинация. И Влад тоже гал.лю.цинация. Она сейчас придёт, мама её увидит – и всё. Конечно, придётся ей налить двойную дозу кор.ва.ло.ла – радость, она тоже, бывает, уби.ва.ет. Так что она, Наташа, будет очень аккуратной. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. На крайний случай можно и иголочкой швейной уколоть себя, чтобы очнуться. Или в крапиву прыгнуть. За домом её всегда много. Да, точно, в крапиву. Враз всё пройдёт».
Эти мысли, хотя и казались рациональными, почему-то мало утешали девушку. Она миновала околицу, фонарь и вошла в деревню. Отчего-то ей показалось, что в тот момент, когда она переходила эту невидимую грань, этот рубеж между деревней и полем, её встретила плотная, упругая преграда. Как если бы между двумя последними перед околицей избами, что торчали гнилыми пеньками по обе стороны дороги и в которых уже сто лет никто не жил, натянули прозрачную полиэтиленовую плёнку. Но это ощущение длилось буквально долю секунды, Наташа сделала небольшое усилие, и плёнка «порвалась», пропустив её в мир живых. «Живых? Но и я тоже живая!» - прогнала она неприятную фразу, невесть с чего возникшую в голове. Внезапно Наташа вскрикнула, что-то лохматое ткнулось ей в ноги. Мелкая серая собачонка выбежала на дорогу. Пристально посмотрела на Наташу, и вдруг завыла – громко и торжественно печально. Какое-то невыразимое глубокое го.ре звучало в этом вое. То самое, что изливают плакальщицы на по.хо.ро.нах. Наташа съёжилась, попятилась, но тут же решительно шагнула вперёд, замахнулась на ша.в.ку: «П-шла прочь!». Продолжая тоскливо и протяжно выть, и пяля круглые зенки на ночную путницу, собака, поджав хвост, исчезла в зарослях вишен, покинувших чей-то огород и разросшихся на свободе. Прибавив шагу, девушка максимально быстро миновала полдеревни. Вот и родной дом. Несмотря на поздний час, во всех окнах горел свет.
Наташа не заметила, как оказалась внутри. Кажется и на крыльцо не поднималась, и дверь не отворяла. Пахло хвоей, ладаном, прокисшими салатами и кор.ва.ло.лом. И ещё пахло см.ер.тью. Мама, стоя у раковины на кухне, медленно тёрла губкой давно уже чистую тарелку, не замечая ничего вокруг. Сгорбившись, осунувшись, словно в один день она отдала лет десять своей жизни, женщина, не моргая, смотрела в стену перед собой. Наташе стало жутко. В такой момент, наверное, должно часто-часто забиться сердце, раз она живая. Приложив руку к груди, девушка действительно ощутила какое-то слабое трепетание, но пульс на запястье нащупать уже не смогла.
- Мама! – отчаянно крикнула она, бросившись к женщине и обняв её за плечи. Реакции не последовало. Это не смутило Наташу.
- Мама! Мамочка! Мамулечка! – кричала она матери в ухо, гладя её по седым волосам, по шее, по спине.
Мать затряслась в беззвучных рыданиях.
- Девочка моя, доченька! Как же ты так? Что же мне делать-то теперь без тебя?
У Наташи градом хлынули слёзы. Она гладила мать, ласкала, успокаивала, как когда-то та успокаивала её в раннем детстве. И вдруг она почувствовала. Едва-едва уловила: мама знает, что её дочь рядом, что стоит, обняв её. Она совершенно ясно ощутила это!
«Сейчас… Сейчас… Крапива!». Выбежав на улицу, Наташа сиганула в гущу тёмно-зелёных стеблей, с разбега рухнула в пышные заросли, не боясь ушибиться. И да, у неё получилось. Словно кипятком ошпарило лицо, го.л.ые руки и ноги. Всё, теперь всё. Пробуждение. Теперь она не спит. Наташа поднялась, глубоко вздохнула, медленно выдохнула и пошла в дом. Войдя в кухню, она снова обняла мать. Та не отозвалась ответным прикосновением, не прижала к себе дочь. Внезапно что-то заставило девушку оглянуться. Напротив, на стене, висело зеркало, в котором отражалась та часть комнаты, в которой находились они с матерью. В серебристом стекле отражался стол, покрытый цветастой клеёнкой и табуретки под ним. И стопки немытой посуды. И часть печи. И мама. Только Наташи там не было. Наташа изумлённо прикрыла рот ладонью, из широко распахнутых глаз потекли крупные слёзы, плечи затряслись в беззвучных рыданиях.
Мать обессилено опустилась на табурет.
- Вот и правильно, мамочка! Поспи, отдохни, - дочь гладила и целовала родительницу, не утирая собственных слёз, что катились градом по лицу. Та, будто услышав родной голосок, послушно сняла передник, отложила полотенце, выключила свет и рухнула на диван. Наташа хотела укрыть её пледом, но попытавшись взять его, поняла: проще поднять каменную плиту. Тогда она просто легла рядом. Нет, не пойдёт она сегодня никуда, ни на какое кл.ад.би.ще. Пусть Влад ночует там один. У неё дела поважнее. Даже, если за ней придёт сам чёрт – не пойдёт. Ни за что не пойдёт. Ни за что.
Сон был тяжёлым и вязким, как густой туман. Промозглая сырость окутала девушку. Ей было зябко и неуютно. Она открыла глаза. Темно, ни проблеска света. Так не может быть. Хоть что-то же должно проникать сквозь шторы. Наташа встала. Неожиданно стало светлее. Подул ветер, мелкие капли дождя упали на лицо. Жёлтый песок, венки, та же фотография на кресте. Наташа с остервенением укусила себя за руку. Ничего не изменилось.
- Нет! Нет! Нет! – что есть мочи, не помня себя, закричала она, раздирая руки об острые прутья покрывшейся ржавчиной ограды. Руки пульсировали от бо.ли, но кр.о.вь не выступала из ран.
- Ведь всё же было хорошо! Она меня почувствовала! Она почувствовала!
- Мать всегда чувствует своего ребёнка, - раздался невдалеке тихий голос. Влад, стоя на тропке между оградами, молча наблюдал за ис.те.ри.кой.
- Даже, когда его уже нет. А ты пока есть, - закончил он.
- И что?! Что ты этим хочешь сказать?! Такой спокойный весь, положительный, да?! А я не такая! И жизнь моя уже не изменится! И мужа у меня нет! И парня нет! И детей нет! И меня нет! Всё! Конец! И никому я не нужна! Ты это хотел сказать?! Это?! Ты хоть что-то успел оставить после себя, а я прожила никчёмную, глупую жизнь!
- Каждому своё. Свой срок и свои задачи на этом свете. Нельзя пытаться изменить то, что изменить невозможно, - спокойно ответил Влад, - Лучше, используй дарованные тебе минуты. Приди в себя, разберись со своими мыслями. Наведи порядок в голове – это-то тебе под силу.
- Может, ещё и помолиться?!
- Как хочешь. Некоторым это помогает. Пойдём, лучше, прогуляемся.
Наташа замолчала, ей больше не хотелось ничего говорить, силы оставили её, она лишь тихо, обречённо всхлипывала, бредя за новым другом по расчищенной добрыми людьми тропинке, что петляла промеж мо.ги.л, выходя к воротам кл.ад.би.ща.
Они вышли за ограду. Вокруг кл.ад.би.ща простиралось поле, заросшее васильками. Внизу, в зарослях ивы, неспешно несла свои коричневые от опавшей листвы воды тихая речка. Туча, пугавшая дождём, ушла, открыв тонкий серп зарождающейся луны. Мокрая от росы трава приятно холодила ноги. Дневной зной ушёл, но не совсем – он ещё чувствовался в воздухе, витая тёплыми потоками, касаясь лица, и высыхали слёзы, и успокаивалась душа. Умиротворение и покой царили в природе. Музыка птиц насыщала его, делала объёмным. Наташа постепенно приняла мысль о том, что её больше нет. Не полностью приняла, конечно. Мысль о том, что скоро она навсегда исчезнет в своей мо.ги.ле, на.ме.рт.во поселилась внутри, ледяным камнем легла в груди. Где-то справа от них закуковала кукушка.
- Кукушка, кукушка, сколько, - начала было Наташа и замолкла, глядя себе под ноги… Страшная правда не отпускала, не давала даже шанса другим мыслям заполнить сознание. Кажется, это поняла и птица. Ария кукушки резко смолкла, уступив место треску коростеля. Хорошо, что Влад рядом.
- Влад, а ты не опоздаешь к своим? Спать ведь вот-вот лягут, наверное, - осторожно спросила Наташа. Ей очень не хотелось, чтобы Влад уходил, но и лишать его возможности побыть дома она не имела права.
- Не опоздаю, Наташа, - с грустью в голосе ответил он, - Меня туда мо.гил.ка не отпускает.
- Как?! Уже?!
- Уже. Но по полю я могу гулять ещё некоторое время. И к речке спуститься, думаю, тоже пока смогу. Хорошо бы подольше оставалась хотя бы эта возможность. Так страшно просто исчезнуть. В никуда. Словно меня и не было никогда.
Совсем нехорошо сделалось Наташе. Буквально полчаса назад Влад утешал её, и казался ей при этом таким уверенным, спокойным, знающим. Но, оказывается, ему страшно не меньше, чем ей? Просто он, будучи мужчиной, хотел дать ей ту опору, которой ей не доставало, поддержать и помочь.
- Постой, а когда ты ум.ер? – с тревогой спросила она, вспомнив, что не обратила внимания на даты, когда Влад показывал ей свою мо.ги.лу.
- Четырнадцать дней назад. Сегодня уже пятнадцать. А ты, как, пойдёшь сегодня к маме?
- Да, пойду, - решительно ответила девушка, - Маму спать уложить надо. Наверняка, сидит сейчас одна. Вещи перебирает, посуду перемывает.
- Так иди скорее!
- А ты? Я не могу оставить тебя одного, после того как ты не бросил меня в трудную минуту. Должна же я тебя как-то отблагодарить. Чаем напоить не смогу, а вот компанию тебе составить в силах.
Влад задумался, крепко сжав Наташину руку.
- Знаешь что? Как уложишь матушку – приходи. До рассвета ещё много времени. Теперь-то уж ты понимаешь – оставаться дома бессмысленно. Я и сам так делал, раз пять, пока не допёрло.
- Договорились, - кивнула Наташа, посмотрев в глаза Владу долгим, полным сочувствия взглядом, и поспешила в сторону вьющейся жёлтой змейкой дороги.