(Второй тур. Третий тур. Бесконечные коридоры, ожидание, холодный пот)
Второй тур оказался сложным. Танцы. Пластика. Этюды на заданную тему. Катя, никогда не занимавшаяся хореографией профессионально, чувствовала себя неуклюжим медвежонком рядом с выпускницами московских театральных студий. Пластика – ее слабое место. Она падала, сбивалась, но поднималась снова, глотая слезы. Миша был рядом – крепкая рука под локоть, шутка в нужный момент, шепот: «Дыши, Саратов. Ты же артистка, помнишь?» Его собственная подготовка к творческим испытаниям была сильнее, он двигался увереннее, его этюды были тоньше.
– Смотри, вон та, – Миша кивнул на стройную брюнетку, изящно выполнявшую сложную комбинацию. – Алина. Из семьи мхатовских. Говорят, ее уже давно «пристроили». Конкурс на актерский – это часто не только талант.
Катя сжала кулаки.
– Неважно. Я буду драться до конца. Как ты.
Третий тур. Коллоквиум. Разговор по душам, который часто оказывался капканом. Педагоги, в том числе Маргарита Львовна, копались в биографии, в мотивах, в понимании профессии. «Почему актриса? Что вы читали? Какие спектакли смотрели?» Катя честно говорила о саратовском ДК, о любимых спектаклях по видео, о Чехове, который «как будто про меня пишет». Говорила о страхе сцены, который побеждала только яростью желания. Миша блистал эрудицией, цитировал Станиславского, Мейерхольда, говорил о системе переживания и представления. Его глаза горели холодным, уверенным огнем.
(День оглашения результатов. Тот же ГИТИС. Атмосфера виселицы)
Сотни лиц. Бледные, с красными глазами, с безнадежно сжатыми губами. Некоторые тихо плакали. Катя стояла рядом с Мишей. Их руки случайно соприкоснулись, и он крепко сжал ее пальцы. Она почувствовала, как дрожит его ладонь. Этот самоуверенный боец тоже боялся.
– Слушайте внимательно! – Голос секретаря комиссии резал тишину. – Список рекомендованных к зачислению на актерский факультет. Фамилии в порядке набранных баллов.
Первые фамилии – знакомые «звездочки» подготовительных курсов, дети известных актеров. Потом еще, еще... Катя вслушивалась, сердце колотилось так, что вот-вот выскочит. Егорова... Егорова... Имя Миши не звучало. Его пальцы впились в ее руку.
– ...Иванов Михаил... – прозвучало где-то в середине списка.
Миша резко выдохнул, его плечи распрямились. Он прошел! ГИТИС!
– ...Петрова Алина... Сидоров Иван... – Список близился к концу. Надежда таяла. Катя уже не слушала, готовая отвернуться, чтобы Миша не видел ее слез. Она не прошла. Не судьба. Артистическая карьера в Москве – не для нее.
– ...Егорова Екатерина... – имя прозвучало почти в самом конце, тихо, но отчетливо.
Катя не поверила. Замерла.
– Это ты! – Миша толкнул ее в бок, его лицо сияло. – Ты прошла, Саратов! Ты в ГИТИСе! Мы оба!
Она прошла? Поступила? В ГИТИС? Катя ничего не соображала. Ее подхватила толпа, кто-то обнимал, поздравлял, кто-то рыдал рядом оттого, что его имени не назвали. Она видела улыбку Маргариты Львовны – короткую, едва заметную, но улыбку! – и кивок в ее сторону.
(Общежитие. Вечер победы и... горечи)
Ликование было оглушительным, но коротким. Карина из Нижнего, не прошедшая в третий раз, молча собирала вещи. Лена из Твери, провалившаяся на первом туре, уезжала утром. Радость Кати и Миши была горьковатой на фоне их отчаяния.
– Ну что, новоиспеченные студенты ГИТИСа? – Карина закурила у открытого окна. Голос хриплый, без эмоций. – Поздравляю. Вырвались. Только не расслабляйтесь. Конкурс на актерский позади, но учеба – та же мясорубка. Посмотрим, кого из вас пережуют первым. – Она бросила окурок в темноту. – А я... домой. В бухгалтеры. Видно, не судьба пробиться в театральную Москву.
Катя подошла к ней.
– Карина... Спасибо. За... за правду тогда. Без нее я бы не собралась.
Карина фыркнула.
– Да ладно тебе. Просто не будь дурой. Гори, но не сгори дотла. – Она резко отвернулась. – Теперь ваша очередь ломать нервы первокурсникам.
(Первые месяцы учебы. И первые трещины)
Учеба в театральном вузе оказалась не мечтой, а каторгой. Ранние подъемы, изнурительные тренинги по сценической речи и движению, бесконечные этюды, ночные бдения над ролью. И вечный, незримый конкурс. Даже среди своих.
Катя и Миша держались вместе. Они были из «глубинки», их объединяло общее прошлое коридоров ожидания и общая победа. Они помогали друг другу: Миша подтягивал Катю по теории, она интуитивно находила неожиданные краски в этюдах, где он порой был слишком рационален. Между ними вспыхнуло чувство – острое, как московский ветер, рожденное в горниле общего напряжения и радости поступления. Первые поцелуи в пустых аудиториях после репетиций, шепот в библиотеке, теплые вечера в его крошечной снятой комнатке, где они варили дешевую лапшу и мечтали о сцене.
Но скоро появились и тени. Успехи Миши были заметнее. Педагоги хвалили его технику, его интеллектуальный подход к роли. Катя же пробивалась чувством, искренностью, но часто «переигрывала», как на вступительных. Ее хвалили за «жар души», но ругали за отсутствие школы.
– Кать, ты опять лезешь на рожон! – Миша мог сказать после неудачного показа. – Надо контролировать эмоции! Не рыдать, а показывать рыдания! Тебе же Маргарита Львовна сто раз говорила!
– А мне по-другому нельзя! – Катя огрызалась, задето самолюбие. – Я не умею «показывать»! Я должна это чувствовать! Иначе это фальшь!
– Чувствовать – да! Но потом пропускать через фильтр мастерства! Иначе ты так и останешься «самородком из Саратова» для провинциальных подмостков! Хочешь большую сцену? Учись!
Его слова были резки, но... правдивы. Они задевали самое больное. Конкуренция, неявная, но ощутимая, начала разъедать их близость. Миша получал более выигрышные роли в учебных спектаклях. Катя чаще оказывалась на вторых планах. Старая неуверенность, казалось, побежденная на вступительных, возвращалась.
(Разговор на кухне в Мишиной комнатушке. Поздний вечер)
Катя сидела, уставшая, обхватив кружку с остывшим чаем. Миша лихорадочно репетировал монолог Гамлета – его первая большая роль в учебном спектакле.
– ...Быть или не быть, вот в чем вопрос... – он метался по крошечной кухне.
– Миш, – тихо сказала Катя. – Мы можем поговорить?
– Потом, Кать! Совсем не чувствую эту сцену! Надо найти новую краску! – Он даже не повернулся.
– Миш! – Голос Кати дрогнул. – Мне важно. Сейчас.
Он обернулся, раздраженно.
– Что? Опять про то, что тебе дали эпизод в «Вишневом саде»? Катя, ну это же учеба! Все через это проходят!
– Не про эпизод! – Она встала. – Про нас. Ты... ты меня не видишь. Ты видишь только свои роли, свои успехи. А я... я как будто тень. Твоя болельщица из Саратова.
Миша смутился.
– Неправда. Я же помогаю тебе...
– Помогаешь? Или поправляешь? Учишь, как надо? Напоминаешь, что у меня нет твоей школы? – В ее глазах стояли слезы. – Я поступила сюда сама! Я прошла тот же конкурс! Я тоже талантлива, просто... по-другому!
– Я знаю! – Миша подошел, попытался обнять, но Катя отшатнулась. – Просто... я хочу, чтобы ты стала лучше! Сильнее! Чтобы мы оба пробились! Эта артистическая карьера... она такая зыбкая, Кать. Особенно для таких, как мы – без московских корней. Надо быть идеальными.
– А я не могу быть идеальной! – выкрикнула Катя. – Я – это я! Со своими «переигрываниями», с саратовским акцентом в речи, который я еще не победила, со своей «деревенской» искренностью! И если ты этого не принимаешь... – Она замолчала, глотая ком в горле.
Миша смотрел на нее. В его глазах боролись любовь, раздражение, страх за нее и... что-то еще. Соперничество?
– Катя, – он сказал тихо. – Я тебя люблю. Но... я боюсь, что ты не вытянешь. Что тебя сомнут. Эта система... она безжалостна. И я не хочу терять тебя. Ни здесь, ни... – он не договорил.
– Значит, ты в меня не веришь? По-настоящему? – спросила Катя, и в ее голосе была ледяная пустота.
Он не ответил. Молчание повисло тяжелым грузом.
(Конец первого курса. Не точка, а многоточие)
Они не расстались. Слишком многое их связывало – общая борьба, первые победы, память о том вонючем общежитии для абитуриентов, где они встретились. Но что-то надломилось. Их отношения стали сложнее. Острые споры о методе, ревность к успехам друг друга (пусть и тщательно скрываемая), моменты близости, сменяющиеся отстраненностью.
Катя тяжело работала над собой. Боролась с «саратовским» в речи, училась контролировать эмоции, не теряя искры. Получила небольшую, но яркую роль в дипломном спектакле курса. Миша блистал в главной роли. Маргарита Львовна, ставшая их мастером, как-то после урока задержала Катю.
– Егорова. Вижу прогресс. Школа понемногу появляется. А искра... – она чуть усмехнулась, – искра та же. Не задули. Молодец. Труд артиста – это ежедневная битва с собой. Вы держитесь.
Эти слова значили для Кати больше, чем любые похвалы. Она выдержала. Она была на своем месте.
Однажды вечером они с Мишей шли по осенней Москве, после изнурительной репетиции. Листья шуршали под ногами. Он взял ее за руку. Нежно, как в самом начале.
– Прости меня, – тихо сказал он. – За то, что был... ослом. За то, что не верил по-настоящему. Я... я просто панически боюсь потерять все это. И тебя.
Катя прижалась к его плечу. Усталая, но счастливая от того, что они здесь, вместе, учатся в ГИТИСе, в самом сердце театральной Москвы.
– Я тоже боюсь, – призналась она. – Но теперь знаю: главное – не сдаваться. Ни здесь, – она ткнула пальцем в его грудь, – ни здесь. – Ткнула в свою. – Мы ведь артисты, помнишь?
Он засмеялся и крепче сжал ее руку.
– Помню, Саратов. Артисты. Дорога только начинается.
Они шли по светящемуся огнями городу – двое из глубинки, прошедшие сквозь мясорубку конкурса и нашедшие здесь, в огромной Москве, свое место под софитами. Их артистическая карьера была еще впереди, туманной и непредсказуемой. Их отношения – сложными, как сама жизнь. Но они шли вперед. Горели. И старались не сгореть.