1941 год. Ноябрь.
- Сними эту повязку. Смотреть больно и тошно, - Мария качала головой, глядя на сына. Её взгляд, укоризненный, печальный, казалось, не тронул Матвея.
- Что, мама я вновь разочаровал тебя? - поправив белую повязку на руке, усмехнулся он. - Так ничего, потерпишь. Зато я здесь, и только я смогу тебя защитить!
- От кого? От немцев, или от себя? - печально спросила Мария. - Ты ведь теперь ничем от них не отличаешься.
- Отличаюсь, мама. И ты прекрасно знаешь, для чего я надел эту повязку - чтобы тебя и Нюру никто не тронул.
- Ты подумал о том, как в глаза будешь смотреть отцу и брату, когда они вернутся?
- А они вернутся? Мама, ты что, совсем не понимаешь ничего? Не видишь вокруг себя ничего? Немец за три месяца прошел полстраны. Власть изменилась, теперь другое государство. И в нем я буду выживать и приспосабливаться. Это лучше, чем под рейкой болтаться или у березки быть расстрелянным. Или ты такой участи для меня хочешь?
- Нет, конечно, нет. Но и смотреть на это всё сил моих нет, - она заплакала и вошла в дом, оставив сына на улице.
Встав перед образами, она взмолилась:
- Господи, помоги мне всё это пережить. Помоги не озлобиться, помоги сына вразумить.
Только вот сколько раз она просила это пред иконами, но либо мольбы её Господь не слышал, либо нрав сына ни что не в состоянии было усмирить.
****
Мария и Павел жили хорошо, дружно, в ладу и согласии. В 1924 году родился их первенец Матвей, а уж через два года и девочка на свет появилась, Анна, родными прозванная Нюрочкой.
У них было своё хозяйство, огород, трудились, как и все сельские жители. Когда в 1931 году образовали колхоз, Павел и Мария с радостью туда вступили. Чего не скажешь о семье её сестры Надежды.
Муж Надежды, Георгий, ни в какую не желал расставаться со своим добром, говорил, что его частная артель гораздо лучше всяких государственных организаций. За такие слова, и из-за его сопротивления, Георгий и Надежда были раскулачены и высланы прочь из села. Со слезами на глазах упрашивала Мария, чтобы позволили ей забрать к себе десятилетнего племянника.
Её и мужа в колхозе уважали, тружениками они были хорошими, имя Павла как раз только на доске почета появилась. Поэтому сжалились местные власти и дозволили им забрать Алёшку к себе.
- Только, товарищ Соломина, ты ж мальчонку лучше усынови. Мало ли чего! - посоветовал председатель сельского совета Митрофан Егорович.
- Егорыч, а может, ты и поможешь? Мужик ты помогательный, не отказываешь, коли это в твоих силах.
- Ну помогу, чего же нет? Павел пусть тоже придет, без него не оформлю бумагу. Мария, а вот отчего ты сестрицу вразумить не смогла? Она будто кошка дикая бросалась на оперативников и понятых.
- Так понятное дело, сколько нажито у них с Георгием было. Ты же, Митрофан Егорович, Надежду знаешь - коли в своё вцепится, так не отдаст никому. Уж говорила я ей и зятю всё, вместе с Павлом вразумляли, а он только рукой махал и говорил, что жил тут и жить будет, а своё не отдаст. Вот и договорился...
- Ладно, ступай, Мария, Павла зови.
***
Вот так племянник Марии стал её сыном по документам. Теперь он был Соломиным Алексеем Павловичем.
Вот только у мальчишек отчего-то сразу всё не заладилось. Алёшка был на три года старше Матвея, всегда они дружны были, как-никак братья двоюродные. А тут Матвея будто подменили. Семилетний мальчонка, еще ничего не понимающий в жизни, стал губы кривить и презрительно называть старшего брата "кулачонком".
Алешка и возразить ничего не смел, может быть оттого, что боялся себя защищать в теткином доме, а может быть оттого, что не до драк ему было - тоска по матери и отцу изнуряла мальчишку.
Но со временем Алёшка привык, освоился. Павел и Мария тянулись к нему, но не потому, что жалели, а потому, что мальчонка очень хороший был - ласковый, послушный. А еще любознательный и трудолюбивый. Когда в колхозе стали появляться трактора, всё вызывался с Павлом на поле. С малых лет проявлял интерес к технике и к работе.
Чего не скажешь о Матвее - что ни попросишь его сделать, на всё один ответ - потом, позже.
Куда интереснее было Матвею по деревьям с друзьями лазить, да в реке купаться. Если зимой снегу наметало, то снежные замки строили, на санях катались. Не хотелось ему, как брату Алёшке за книжками сидеть.
Нет, Алексей не был зубрилкой, как Матвей его называл. Находилось у него время и для игр, и для развлечений. Но куда больше его интересовало чтение книг.
- Ученым будешь, - ласково трепал его светленькие волосенки Павел.
- Нет, папа Паша, я трактористом стану. Просто люблю читать.
Мария улыбалась. Какой всё-таки славный мальчишка у её сестры. При воспоминаниях о Надежде у неё накатила слеза. Где они и как поживают? Спустя год после того, как они уехали, пришло лишь одно короткое письмо, где Георгий и Надежда выражали огромную благодарность за сына, писали, что устроились, но слишком холодно тут и ветрено.
- Да, Воркута - не юг нашей страны, - тяжело вздыхал Павел. - Ну хоть мальчонка этого всего не видит.
***
Шло время, писем от Георгия и Надежды не было, видимо, не позволялось им родным писать, и как то, единственное послание прислали, одному Богу ведомо.
А дети подрастали. Тихая Нюрочка всегда была промеж братьев. Она и Алешку любила, и Матвея. Порой и понимала она отца, который хватался за вожжи и проходился по мягкому месту своего сына. За дело получал Матвей. То однажды, балуясь спичками, сарай у соседа подпалили, то яблоневый сад у Михайловны обчистили, то удочки у ветврача стащили.
А уж с Алёшкой никак всё не мог примириться Матвей, ревновал он мать и отца к нему. Когда за его язык наказывали мальчонку, не смирел, а огрызался даже:
- Ну конечно, у вас теперь другой любимый сын. Кулачка вы не наказываете, - после таких слов он обычно получал от отца подзатыльник, но, сжимая кулаки, продолжал: - А вот раньше такого никогда не было, пока он не появился.
- Сынок, так раньше и ты себя так не вел. От ревности ты будто ослеп. Ну что тебе Алёшка плохого сделал? - мать печально качала головой.
- Вы его любите больше, чем меня! - топнул ногой Матвей от досады.
- Глупости! Мы тебя любим так же, как и Нюрочку, как и Алёшку. Тебе разве брата не жалко? - возмутилась Мария. - Он без родителей остался.
- А неча было дяде Гоше и тете Наде жадничать. Всё должно быть общим, а они жадные были, вот и отправили их в ссылку. Мишка говорит, что поделом им - когда они без хлеба сидели, так дядя Гоша дал им ведро пшена, хотя у самого запасы муки были. Как есть жадные!
Вот за такие слова и отхватил еще раз Матвей. Нечего совать свой нос во взрослые дела.
И по хорошему пытались они с ним поговорить, и по плохому, но всё не впрок. Чем старше становился Матвей, тем более не управляемым. В 1939 году, когда Алёшке исполнилось 18 лет, он ушел в армию. Матвею всего пятнадцать было и отец еще надеялся его вразумить. Но всё так же совершал Матвей проделки со своими дружками, однажды в декабре даже коня из колхозной конюшни угнал и поехал на нем кататься по берегу зимней реки.
Решив, что лед крепкий, погнал он коня на другой берег, но, едва добрался до середины, как пошла большая трещина и конь провалился под лёд. Благо мелкая речушка была в том месте, и коня, и парнишку удалось спасти. Согласился председатель шумиху не поднимать только если Матвей ту самую конюшню до первого дня весны станет убирать.
Для коня всё без последствий обошлось, а вот Матвей получил сполна за свою проделку.
- Да что же будешь делать? - причитала Мария. - Сейчас что тебе мешает нормальным человеком быть? Алёшка в армии, а мы с отцом только вокруг тебя и скачем.
Молчал Матвей, а что тут скажешь? Одно его только теперь беспокоило - это же всю зиму навоз конский чистить придется...
***
Не успел Алексей прийти со службы, как тут же началась Великая Отечественная война.
Его призвали сразу же, вслед за ним и Павел отправился страну защищать .
А вот семнадцатилетний Матвей нацепил белую повязку полицая, едва немцы вошли в село.
Продолжение