Глава 48
Доктор Глухарёв пришёл в себя после тяжёлой операции ближе к следующему полудню. Едва открыл глаза, как увидел медсестру Каюмову и спросил:
– Что с Сусанины?
Полина посмотрела на него с удивлением и решила, что у хирурга, видимо, посттравматическое расстройство, потому и бредит.
– Здесь нет никакого Сусанина, Михаил Сергеевич, – ответила она. – Вы в нашем госпитале, вас привезли вчера, одного, сделали операцию.
– А Сусанин?
Каюмова поджала губы. Ей стало очень жаль этого замечательного, симпатичного мужчину, который в такой передряге побывал, что даже… Она с трудом сдержалась, чтобы не заплакать от жалости к нему.
– Вы полежите, я сейчас доктора позову, – произнесла медсестра привычную фразу и поспешила отыскать доктора Соболева. Тот нашёлся не сразу, пришлось побегать сначала по хирургическому отделению, затем по территории госпиталя, – никто не знал, куда он пошёл. В результате хирург нашёлся в столовой.
– Дмитрий Михайлович, – быстро заговорила Полина. – Там доктор Глухарёв в себя пришёл.
– Да? Отлично…
– Только мне кажется, у него ПТСР, – заметила медсестра.
– С чего такой диагноз? – удивился Соболев.
– Он ищет какого-то Сусанина, – сказала Каюмова так, словно речь шла об умалишённом.
– Надо же… – заметил хирург. – Что ж, разберёмся.
Они поспешили в палату, и когда вошли туда, Глухарёв уже полулежал на койке, невидящими глазами уставившись на то место, где под одеялом должна была виднеться его левая нога от колена и ниже, а теперь там была накрытая плотной тканью пустота. Увидев вошедших медиков, перевёл на них тяжёлый взгляд. Медсестра тут же упорхнула, поняв, что мужчинам лучше переговорить тет-а-тет.
– Отняли-таки, – печально сказал Михаил.
– Да, так было нужно. В наших условиях, сам понимаешь, это максимум, что мы могли сделать, – сказал военврач Соболев. – Если бы протянули ещё несколько часов, ты бы не выдержал.
– Может, так было бы и лучше… – мрачно заметил Глухарёв, но не дал Дмитрию ничего сказать:
– Что с Сусаниным?
– Миша, ты бы пояснил для начала, кто это. Медсестра вон решила, что у тебя ПТСР, – сказал Соболев.
– Решила она, – проворчал раненый. – Образованием не вышла диагнозы ставить.
– Зря ты так. Полина с момента твоего прибытия от тебя шагу не отходит. Возится, как с маленьким ребёнком, – с укоризной сказал Дмитрий. – И потом, сам знаешь: в российской медицине такие тенденции. Власти хотят, что раз врачей не хватает, их функции могут исполнять медсёстры и фельдшеры.
– Они скоро до такого додумаются, что станут курсы докторов проводить. Такие, знаешь, короткие: три месяца, и врач. Так что с Сусаниным? Ах, да. Это боец из батальона, куда я отправился. Он тащил меня на себе, когда на нас напали.
– Ничего о нём не знаю, Миша, честно, – признался Соболев. – Тебя доставили санитары эвакуационного взвода, а у них спрашивать было бесполезно – сразу помчались обратно забирать других раненых.
– Что ж, может, ещё встретимся, – задумчиво произнёс Глухарёв.
Он замолчал, и по его лицу, которое теперь напоминало предгрозовое небо, военврач Соболев сделал вывод, что коллега страшно расстроен случившимся с ним несчастьем.
– Ты знаешь – ноги для хирурга не главное. Наш главный инструмент – руки…
– Дима, ты не мог бы оставить меня одного? – резко перебил раненый.
Соболев, немного обиженный таким неожиданным предложением, поднялся с табурета, поправил халат.
– Выздоравливай, – сказал и вышел.
Михаил остался один в палате. Снова посмотрел на ногу, которая ещё не болела, но понимал: скоро анестезия окончательно перестанет действовать, и тогда у него начнутся фантомные боли. Как опытный врач, он знал, что делать в таких случаях, какие препараты принимать и так далее, но одно дело рассказывать об этом своим пациентам и совсем другое – проживать самому.
Он вдруг понял, что это ранение разделило его жизнь на две половины. В первой он был врачом, подающим надежды молодым хирургом, работающим в прифронтовом госпитале, делающим очень нужную работу – спасающим раненых бойцов. Во второй превратился в неполноценного человека, которому теперь предстоит сначала дождаться, пока культя заживёт, затем пройти реабилитацию, а после сидеть дома и ждать, когда на карточку поступит очередное пособие по инвалидности.
На что может рассчитывать такой, как он? Работать в районной поликлинике разве что. Принимать старушек, выслушивать их многочисленные жалобы на жизнь, дорогие товары и коммуналку, злых соседей, противных зарубежных политиков и прочее… От одной мысли об этом Михаилу захотелось взять пистолет и сделать так, чтобы это жуткое будущее для него никогда не наступило. Даже провёл рукой рядом по койке, но никакого оружия там, конечно же, не нашёл.
Он погрузился в тоску, беспросветную, как ночь с плотно затянутым чёрными облаками небом, когда не видно ни единой звёздочки. Внезапно услышал лёгкий скрип и посмотрел вниз, – источник странного звука был там. Глянул и поднял брови удивлённо: из коридора в палату проникла рыжая кошка. Вернее, было непонятно, – то ли кошка, то ли киборг. Доктор Глухарёв даже поморгал, решив, что у него галлюцинация.
Но когда снова открыл глаза, понял: нет, кошка настоящая, только… Она шла, опираясь на передние лапы, задние висели в воздухе, но вся эта часть держалась, будучи прикреплённой к ней ремешками, на маленькой повозке с двумя колёсиками, которые и издавали при движении тихий скрип. Животное подошло к койке раненого, потом подняло голову, и Глухарёв неожиданно для себя улыбнулся:
– Алиска!
Только теперь он узнал её – та самая лечебная кошка, недавно пережившая чьё-то жестокое нападение и наполовину парализованная. Оказывается, ей кто-то соорудил механизм для передвижения, чтобы не приходилось волочить за собой отказавшую нижнюю часть туловища с хвостом и лапками, и теперь Алиса могла перемещаться. Не без труда, но всё-таки лучше. Михаил опустил руку, и кошка доверчиво ткнулась в его ладонь головой. Протянув ладонь чуть дальше, военврач подхватил её под живот, а потом положил на свой.
Алиса пролежала там ровно две секунды, а потом прошла на то место, где у раненого было пустое пространство вместо ноги, и легла, прислонив голову к культе. Совсем чуть-чуть, почти незаметно даже. Военврач сразу ощутил, как по телу оттуда начала распространяться едва заметная тепла. Приятного, мягкого, совсем не жгучего.
– Ты и правда лечебная, – сказал он вслух.
– Ой, Алиска, вот ты где! А я всюду её ищу, – в палату вошла медсестра Каюмова. – Нет-нет, пусть у вас лежит, раз пришла, – сказала она, заметив кошку около раненого и хотела было уйти, но доктор Глухарёв её остановил:
– Полина, подождите.
– Да, Михаил Сергеевич?
– Предлагаю на «ты», – мягко сказал врач. – Я ненамного тебя старше. Это первое, а второе – спасибо за всё, что делаешь для меня.
Михаилу показалось, Полина сейчас ответит стандартной фразой «Ну что вы, это моя работа», но она вдруг тоже улыбнулась и спросила:
– Хочешь какао с молоком?
Вопрос был такой по-детски наивный и неожиданный, что доктор даже поначалу растерялся. Но, собравшись с мыслями, кивнул:
– Очень хочу.
– Я быстро! – сказала Полина и умчалась.
«Она такая хорошая, – с нежностью подумал Глухарёв, перевёл взгляд на свою укороченную ногу и вздохнул. – Только мне с тобой, милая медсестричка, ничего не светит. Кому я нужен, одноногий?» Врач снова загрустил. Одно радовало: ничего не болит. Вся та ядрёная, крепкая, жестокая боль, которую он испытал после ранения, и особенно когда тот рыжий наёмник его истязал, осталась в прошлом. В том числе, Михаил понимал это, и благодаря рыжей Алиске.
***
Тем же вечером, когда Родион Раскольников отправился на передовую, в столовую заглянул доктор Прокопчук. Ему очень не терпелось прощупать обстановку, чтобы выяснить, есть ли возможность наладить контакт с внезапно ставшей одинокой девушкой. Ренат Евграфович слабо представлял себе, как действовать в таких обстоятельствах – ухаживать за женщинами никогда толком не умел, да ему это было и не особо интересно. Имелись другие способы приятно с ними время провести.
Но это раньше, а теперь майор понимал: Маруся – девушка непростая, хоть и выглядит деревенской простушкой, румяной пышечкой с приятными округлыми формами (при мысли об этом Прокопчук ощущал, как по телу быстрее бежит кровь), к ней особенный подход нужен. Но какой?
Ренат Евграфович знал, будучи человеком наблюдательным, что Маруся приютила рыжую кошку Алису с котятами. Что ухаживает за ней по мере возможности, поскольку животное сильно пострадало от чьей-то жестокости. На саму кошку Прокопчуку было плевать с высокой колокольни, он животных не то чтобы не любил, а относился совершенно равнодушно. Но именно эта деталь зацепила.
«Если она так любит кошек, через это и нужно действовать», – подумал майор. В тот вечер, когда Маруся хлопотала на кухне, убитая расставанием с любимым человеком и страхом за него, Прокопчук допоздна просидел в столовой, но Маруся так к нему и не подошла – была занята на кухне. Всё-таки Ренат Евграфович дождался её на улице, а потом подошёл близко и сказал с очень серьёзным лицом:
– Ты за Родиона так сильно не переживай. У меня есть знакомые, я сделаю так, чтобы он оказался не на самом опасном участке.
– Правда? – глаза девушки распахнулись широко, отчего она показалась Прокопчуку ещё красивее. – Вы правда так можете?
– Разумеется, могу, – заверил её майор. – Главное, ты не отчаивайся. И что свадьбу пришлось отложить, ничего страшного. Разберёмся с той чиновницей, она ещё пожалеет о своё отказе. Я ей…
– Не нужно ничего делать, что вы, – перебила Маруся, чуть испугавшись.
– Да? Ну ладно, не буду, – тут же пошёл майор на попятный. – Хотя зря, надо было бы ей объяснить, кому можно отказывать, а кому – нельзя. Твой Родион всё-таки Родину защищает, а эта крыса тыловая… Ну ладно, ты права. Не буду.
– А когда вы сможете… ну, поговорить со своим знакомым? – робко поинтересовалась Маруся.
– На днях. Прости, точнее сказать не могу, он человек занятой, а на передовой обстановка бывает сложная, сама понимаешь.
– Конечно, понимаю, – проговорила Маруся, вздохнув.
Прокопчук не удержался, протянул руку, мягко взял девушку за подбородок и поднял голову, посмотрел в глаза:
– Не вздумай отчаиваться. Всё будет хорошо, слышишь?
– Да, слышу, – ответила она, и майор сразу убрал руку, чтобы не показаться назойливым. По выражению лица поварихи понял вдруг: поверила ему. «Значит, первый шаг сделан», – решил Прокопчук.
Никакого знакомого там, куда отправился Родион, у Рената Евграфовича не было. Хотя бы потому, что майор представления не имел, где теперь будет служить Марусин жених. Но в голове врача возникла интересная мысль: узнать, куда поехал Раскольников, а дальше вариантов много. «Главное сделать так, чтобы он к ней больше никогда не вернулся», – твёрдо решил Прокопчук. Оставалось лишь хорошенько всё продумать, чтобы повариха даже не догадалась, какая судьба уготована её жениху, и какие виды на неё имеет майор медицинской службы.
Ни он, ни Маруся не знали, что в это самое время рядовой Раскольников в составе штурмовой роты направлялся на один из самых горячих участков линии боевого соприкосновения. Подразделение, в котором он оказался, вошло в состав отдельного батальона специального назначения, – недавно его жестоко потрепал противник, теперь прибыло пополнение, назначен новый командир. Перед ним командование поставило задачу – вернуть утраченные после массированной атаки противника позиции.
Родион не знал, что вместе с товарищами по оружию ему нужно оказаться там, где совсем недавно военврач Глухарёв спасал раненых в глубоком блиндаже, оборудованном под медпункт. Только теперь там находился враг, и он просто так уходить не собирался, продолжая закапываться в землю в ожидании контрудара.
Раскольникову было страшно, очень. Двигаться приходилось короткими рывками, подолгу лежать в природных укрытиях, ожидая, пока закончится очередной налёт или перестанут кружить дроны. Такое перемещение физически и морально выматывало. Но Родион держался, потому что знал: в тылу его ждёт Маруся, и он обещал ей обязательно вернуться.
Каждый шаг давался с усилием. В голове стучала мысль: «Живой. Я должен остаться живым». Он повторял это про себя как заклинание, как молитву. Ноги скользили по грязи и мокрой траве. По мере продвижения на запад встречались места, где недавно шли бои, и это было заметно по сгоревшей бронетехнике, россыпям гильз, обрывкам перевязочного материала, обломкам и прочему.
Среди бойцов царила тяжёлая, почти осязаемая тишина. Разговоры велись шёпотом, даже самые отчаянные любители потрепаться говорили тихо. Все понимали: каждый звук может стать последним. Командир роты, капитан Костров с позывным Огонь, был человеком суровым, с покрытым сетью старых и новых шрамов лицом. Его глаза никогда не улыбались, губы почти всегда были плотно сжаты. Перед отправлением он произнёс короткую речь, из которой Родион запомнил главное: «Мне герои не нужны. Мне живые нужны. Кто хочет жить – стреляй первым». Слова поначалу прозвучали странно, но после Раскольников понял смысл – не нужно выпячивать своё «Я», так и сам ляжешь, и товарищей подведёшь. Действовать надо, как единый организм.
Вокруг него, будто бы не замечая присутствия людей, царила жестокая, безликая стихия. Взрывы сотрясали воздух, грунт под ногами дрожал. Иногда Родиону казалось, что он слышит, как земля стонет. Чем ближе к передку, тем каждый шаг давался всё с большим трудом, каждое дыхание словно становилось впрок.
В голове стучала одна мысль: «Продержаться. Просто продержаться». Он вспоминал Марусю, её руки, голос, взгляд, в котором светилась надежда. И эта надежда стала для него маяком, к которому он стремился, несмотря ни на что. Иногда, между перебежками, Родион напутывал в кармане маленькую записку, которую девушка написала и сунула ему в ладонь перед его отъездом: «Жду. Вернись. Твоя Маруся». Эти слова были теплее любого одеяла. Боец держал их ближе к сердцу, и те помогали двигаться вперёд, когда казалось, что дальше уже не пройти.