Глава 43
– Вау! А это кто у нас тут такой лежит? – воскликнул незнакомец в иностранном камуфляже, внезапно появившись перед военврачом Глухарёвым. Чужак говорил на английском языке с едва уловимым акцентом, отдающим британским произношением. Его голос звучал громко и уверенно, будто он уже заранее считал себя победителем. Михаил потянулся было к автомату, но зашипел от боли: его запястье, не давая довершить движение, придавил к земле ботинок на толстой рифлёной подошве с высоким берцем. Ощущение было такое, какое, вероятно, испытывают люди, по которым проехал автомобиль.
– Куда тянешься! – зло бросил англичанин и, не дожидаясь ответа, с размаху ударил прикладом автомата по пальцам врача, после чего ногой отбросил спасительное оружие в метра на три. Затем наклонил голову к висящей на груди рации и сказал, прищурившись на пленного:
– Сэр, у меня пленный. Да, живой. Ранен только. Ага, жду.
Доктору ничего не оставалось, как скрипнуть зубами от бессильной злости. Так глупо угодить в лапы врагу! Понятно, что виной всему ранение – страшная рана на левой ноге, повязка на которой постепенно пропиталась и из белой стала алой, и действие анестетика, введённого самим же Михаилом, чтобы хотя бы немного продержаться до эвакуации. От препарата невыносимо хотелось погрузиться в сладкую приятную негу и качаться на волнах неземного удовольствия, ощущая, что боль на белом-белом покрывале января укатила куда-то далеко-далеко в игривое лето под мотив той самой песенки, что звучала давным-давно – кажется, в детстве, когда он ещё жил у бабушки в Подмосковье. «Но я не должен был так расслабляться, права не имел!» – отругал себя Михаил, чувствуя, как холодная земля под спиной медленно забирает тепло, а конечности начинают неметь.
Тем временем пленивший его враг опустился рядом с раненым на корточки, завёл ему руки за спину, заставив поморщиться от грубости и боли, стянул запястья пластиковой стяжкой, которая впилась в кожу, причиняя новый дискомфорт. После этого начал обыск. Забрал документы, сложенные в водонепроницаемый пакет, а также убедился, что у того не осталось ничего, даже отдалённо напоминающего оружие, – ножницы по Листеру и те отобрал, сочтя потенциальной угрозой. Даже шприц-тюбик с обезболивающим он взял, недоверчиво понюхав содержимое и бросив себе в карман, – судя по решительности, прекрасно знал, для чего это.
– Так-то будет лучше, – сказал британец, поднимаясь. Начал читать документы, перелистывая страницы с деловым интересом, словно просматривал важные бумаги в штабе. Потом перевёл взгляд на лежащую рядом с доктором медицинскую укладку, её тоже отодвинул в сторону, чтобы Михаилу было не дотянуться: там среди прочего были скальпели.
Вскоре послышались шаги, затем через кусты пробрались ещё трое. Внимательно осмотрели пространство вокруг, проверили всё, при этом один из них, явно африканского происхождения, даже забрался в самую гущу ветвей, чтобы убедиться. Двое сразу после этого вышли контролировать внешний периметр, один, – здоровенный рыжий мужик с трёхдневной щетиной и конопатым лицом, остался. На его груди стволом вниз висел автомат английского производства, да и вся экипировка говорила о том, что снаряжение у него очень дорогое, хоть и не совсем новое.
– Кто у тебя здесь? – спросил он британца, протянув руку за документами. Голос у него был низкий, почти бас, и казалось, что каждое слово вырывается из самой глубины широкой груди, прикрытой бронежилетом.
– Военный врач, сэр, – ответил подчинённый. – Тяжёлый, разбит коленный сустав. Мне кажется, ему левую ногу в этом месте того… – и он показал в воздухе ножницы, намекая на возможную ампутацию.
– Ты у нас медиком заделался, Фрэд? – усмехнулся рыжий половинкой рта, обнаружив крупяные жёлтые прокуренные зубы. – Или просто решил заработать дополнительные очки перед лицом командира?
– Никак нет, сэр, – немного вытянулся боевик. – Просто сделал предположение.
– Вот когда дорастёшь до капитана, станешь штаны в штабе бригады просиживать с местными обезьянами, которые ни черта не соображают, как надо правильно воевать, тогда и будешь строить предположения, – проворчал рыжий, возвращая документы обратно. – Как принял?
– Так точно, сэр, – нехотя, видимо обидевшись за незаслуженную выволочку, сказал Фрэд, стараясь держать невозмутимым лицо.
– Контролируй обстановку, я пока поговорю с этим, – сказал главный боевик, присаживаясь рядом с доктором Глухарёвым.
Фрэд молча кивнул и вышел к своим сослуживцам, которые, насколько смог их увидеть Михаил через кусты, расположились с трёх сторон, следя за подходами. Один занял позицию у тополя с ободранным стволом, второй возле маленького овражка, третий у выхода из кустов. Фрэд улёгся рядом с ним, решив, что ему и здесь будет неплохо.
– Как твоё имя? – на плохом русском языке с сильным британским акцентом спросил рыжий, произнося каждое слово медленно и с усилием, будто пробовал на вкус. Его голос звучал глухо, почти шёпотом, но в нём чувствовалась угроза.
– Зовут Зовуткой, а величают Уткой, – ответил доктор, не имея ни малейшего желания общаться с этими «псами войны» или наёмниками, которые за деньги готовы на любую подлость и мерзость, притом в любом конце света, в том числе на своей родной земле. Он говорил нарочито громко, с вызовом, чтобы показать своё презрение. «Хотя у таких, как ты, пёс смердящий, Родины нет, ты же не знаешь, что это такое», – зло подумал Глухарёв, разглядывая широкие скулы и толстые губы противника.
– Неправда, – невозмутимо ответил рыжий, не поняв сарказма пленного. – Вас зовут Майкл… – он попробовал выговорить отчество и не смог, запнулся на середине. – Глухарёв. По-нашему Капекейли, – перевёл он на свой язык, сверившись с документами.
– А коли знаешь, чего спрашиваешь? Решил в русском попрактиковаться? – язвительно спросил доктор, стараясь не показывать боли в ноге и слабости, которая всё сильнее охватывала тело. – Зря стараешься, брит. Ваше пребывание на нашей земле слишком затянулось. Скоро все домой поедете в чёрных пластиковых макинтошах.
Судя по выражению лица, рыжий слово «макинтош» понял – он даже кивнул, соглашаясь, хотя до конца так и не сообразил, при чём тут пластик. Но суть он уловил: врач ему открыто хамит, ничего не боится. Он сделал резкое движение рукой, голова Михаила дёрнулась от сильного короткого удара в правую челюсть – наёмник оказался левшой. Перед глазами доктора брызнули яркие искры, потом потемнело всё, и он ощутил во рту солёный привкус, отдающий металлом. Потом сплюнул – слюна была алая, тягучая. После снова поднял глаза на врага, не скрывая ненависти.
– Какой ты смелый, брит! – сказал насмешливо, с трудом разлепляя губы. – Бить раненого со связанными руками. Смотри, не лопни от сознания собственной крутости.
Рыжий скривился в ухмылке. Он хотел было ударить снова, даже сжал кулак, но передумал. Видимо, решил, что доктор того не стоит. Вместо этого он достал из кармана жевательную резинку, расправил фольгу с явным удовольствием и принялся жевать, громко чавкая.
– Скажи, что ты тут делаешь? – вернулся к допросу он, стараясь говорить строго и официально.
– Сижу, как видишь, отдыхаю, – сказал военврач, стараясь сохранять насмешливый тон, несмотря на боль. – И знаешь, если бы не ты со своими блохастыми приятелями, давно бы уже ужин на костре готовил.
– Откуда вы шли? Зачем? Какая часть? – продолжал настаивать наёмник, игнорируя шутку.
– Шли оттуда, – он показал на запад, – и туда, – кивок на восток. Да не дошли, как видишь. Зачем? Смешной вопрос, – Глухарёв усмехнулся и поморщился, – заболела разбитая губа. – Тут же лес, а я грибы уважаю. Шампиньоны. Слыхал? Подберёзовики, которые под берёзками, подосиновики, которые под осинками, под… ну, тебе всё равно не понять…
– Вы зря упражняетесь в остроумии, старший лейтенант Капекейли, – сказал наёмник, возвращаясь к формальному обращению. – Я умею развязывать людям языки. Мне говорили, что русские очень упрямы, любят молчать. Вы – исключение, тот ещё болтун. Но всё равно узнаю, чем вы тут занимались и зачем.
Доктор покачал головой, стараясь дышать ровно и не показывать, как сильно его лихорадит от боли и истощения.
– Чем ещё офицер медицинской службы может заниматься на передовой? Раскинь мозгами, коль они у тебя имеются, – и добавил шёпотом, едва слышно, – в чём сильно сомневаюсь, вон башка какая большая, как у питекантропа.
Он только теперь понял, кого рыжий ему напоминает. Древнего человека! Такие же выпирающие надбровные дуги, узкий лоб, мощные челюсти, сплющенный и поломанный в драках нос. Всё в нём было первобытное – движения, взгляд, даже способ общения. «Ему бы кожаные лохмотья, и сразу бы перенёсся лет на сто тысяч назад», – думал доктор, сдерживая горькую усмешку.
– Где штаб вашей части? – спросил рыжий, пропустив мимо ушей очередную остроту пленного.
– В Москве, конечно, слыхал про такую? – с издёвкой ответил Михаил, закатывая глаза.
– Слыхал, – саркастично ответил наёмник. – Но меня интересует та, что здесь.
– Если бы я знал, то всё равно бы тебе не сказал.
– Уверены, доктор Капекейли?
– Угу, – буркнул Михаил, которого уже достала вся эта тягомотина с допросом. Он был измотан, холод начал проникать в самую глубь тела, и мысли путались, но он держал лицо. И в следующее мгновение закричал так, как прежде никогда в жизни, – наёмник резко ударил его по перебинтованному колену прикладом автомата. Потом ещё раз, и после этого, не выдержав, доктор Глухарёв потерял сознание.
***
– Маруся, я тебе стану писать, – сказал Родион, поглаживая плечи любимой поварихи. Его голос звучал мягко и уверенно, будто он сам верил в каждое слово, которое произносил. Ладони его были шершавыми от постоянного контакта с баранкой машины, но прикосновение к её коже – невероятно нежным. – Ты не волнуйся, всё со мной будет хорошо. Ну, или даже звонить буду, я слышал, у парней на передке есть такая возможность. Не каждый день, само собой, так хотя бы раз в неделю, ладно?
Маруся, не в силах говорить из-за образовавшегося в горле кома, только покивала в ответ. Губы дрожали, а глаза наполнялись новыми слезами, которые она старательно стирала.
– Ну ты у меня и рёвушка-коровушка, – ласково сказал Раскольников и притянул девушку к себе. Она уткнулась лицом в его плечо, не замечая, как солёные капли пропитывают камуфляжную ткань. От него пахло потом, маслом для чистки оружия, железом и чем-то очень родным – запахом того, кто рядом. – Ничего, всё будет хорошо. Через год контракт закончится, я к тебе обязательно вернусь. Только смотри, не шали мне тут! – сказал чуть грозно, чтобы разрядить обстановку. – Мне обязательно кто-нибудь сообщит, ежели присмотришь себе какого-нибудь генерала в моё отсутствие. Или, не дай Бог, шеф-повара из столицы!
– Балбес, – прошептала Маруся в плечо, шмыгнув носом. – Мне никто, кроме тебя, даром не нужен.
– Знаю, – с нежностью произнёс Родион, проводя рукой по её волосам, аккуратно расчёсывая пальцами короткие пряди. – Просто так говорю. Чтобы ты хоть немного рассмеялась.
– Ой… я чуть совсем не забыла! – произнесла девушка, отодвинулась и быстро вытащила из кармана крестик, протянула на раскрытой ладони. – Вот, возьми, надень и никогда не снимай.
– Странный он какой-то, – недоверчиво произнёс солдат, рассматривая подвеску. Крест был тяжёлым, массивным, явно старинным, с потемневшим серебром и затейливой чеканкой, которую время сделало почти нечитаемой. Внутри него просматривались следы чернения и с трудом угадывались буквы какой-то молитвы, старательно выбитой древним мастером.
– Нет, очень древний просто. Он нательный, старообрядческий, XVI век, в нашей семье реликвия большая. Мне достался от дедушки. Подарил, когда сюда уезжала, а ему – от его дедушки и так далее. Его ещё носил один наш давний предок, он ещё в Смоленской войне участвовал в первой половине XVII столетия.
– Какой-какой войне? – удивился Родион, принимая подарок. Он аккуратно перебирал крест между пальцами, чувствуя его вес.
– Смоленской, – терпеливо повторила Маруся. – Тогда Русское царство воевало с Речью Посполитой, чтобы вернуть себе Смоленск и другие земли. Это было давно, до Петра Первого, когда ещё Московское государство было.
Родион кивнул, хотя понимал лишь отдалённо, но видеть, как она говорит с таким блеском в глазах, ему было приятно. Она уже перестала плакать. О том, что всего несколько минут назад лила горючие слёзы, говорили только красные глаза и припухший нос и губы.
– Да ты у меня историк, Маруська, – рассмеялся Раскольников, кладя крест в нагрудный карман.
– Нет, – девушка положила свою ладонь на его. – Надень при мне, пожалуйста.
– Так у меня есть уже, – сказал боец, доставая из-под одежды цепочку с нательным крестиком, – простеньким, серебряным, без лишних украшений.
– Отдай его мне, – попросила она. – Я буду носить со своим рядом, пусть это будет… ну вот как бы разделю с тобой все трудности, хорошо?
– Конечно, – улыбнулся Родион. Повозившись немного с замком цепочки, он снял свой крест и передал его Марусе. Затем аккуратно застегнул старинный. – Слушай, а это ничего, что он, ну… старообрядческий?
– Ну что ты, – улыбнулась Маруся, глядя прямо в его глаза. – Какое это имеет значение? Разницы никакой, по сути, и нет. Так, мелочи всякие. Бог-то один.
– Да, ты права, – ответил боец и обернулся, когда услышал, как его позвали от «мотолыги» – бронетранспортёра, что стоял метрах в двадцати у ворот госпиталя. Машина только что привезла недавно раненых с передовой, а теперь готовилась возвращаться обратно. – Ну, мне пора, – он быстро наклонился к девушке, крепко поцеловал в припухшие губы, затем подхватил с земли вещмешок и бросился к железной коробке.
Быстро забрался на броню, где под металлической сеткой, наваренной против дронов, уже сидели бойцы охранения, и двигатель взревел, выпустив облако солярного дыма. Родион помахал Марусе рукой, та ответила, и после МТЛБ, лязгая гусеницами, поспешил прочь из госпиталя. Повариха стояла, осеняя удаляющийся броневик и фигуру на нём крестными знамениями. Дым, поднятый машиной, щекотал ноздри, а холодный ветер трепал её волосы. Она не видела, что со стороны, притаившись вдалеке, чтобы его не было заметно – если только прямо не посмотреть, наблюдал за сценой прощания майор Прокопчук. Он смотрел и ликовал в душе, понимая, что теперь путь к сердцу ставшей вдруг одинокой поварихи открыт.
***
Сусанин так спешил обратно к военврачу, что едва не напоролся на наёмников, которые расположились возле кустов, внутри которых он оставил Глухарёва. Боец мгновенно упал на землю, выставив перед собой автомат, и замер. Сердце застучало быстрее, дыхание стало коротким, но ровным – тренировка взяла своё. Затем очень медленно, почти бесшумно, сдвинулся за дерево, чтобы не обнаружить себя, и выругался длинно и зло: не надо было оставлять Дока одного! Теперь что делать? Как отбить?
Он осмотрелся вокруг. Вроде тихо, кроме этих троих никого. А может, за кустами ещё несколько? Или где-то неподалёку? Да и внутри, кажется, мелькает что-то – точно не Док, он ведь входить не может. Сусанин скрипнул зубами от досады. Вскинуть автомат и положить этих троих? Если успеет: двоих успеет, третий наверняка сможет сообразить и откроет ответный огонь. А тот, что внутри, с Доком, что сделает? Именно: помножит пленного на ноль и рванёт наружу – своим помогать.
«Куда ни кинь – всюду клин», – оценил Сусанин всю сложность ситуации, в которой оказался. Он собрался обойти кусты по большой окружности, чтобы проверить, нет ли ещё кого-нибудь вокруг, как вдруг ему на рот легла рука в тактической перчатке, плотно запечатав губы, а в ухо прозвучал горячий шёпот:
– Не дергайся, лежи смирно.
– М-м-м, – ответил Сусанин, слыша, как гулко стучит в грудной клетке сердце, отдаваясь в ушах паровыми молотами. Промелькнуло в голове всякое. Главным был вопрос: как он, опытный боец, мог так крупно вляпаться, что не услышал, ни почуял, как к нему сзади кто-то подобрался?! Но кто?! «Чёрт, наёмники, – подумал он расстроенно, – теперь всё, хана обоим. Эти пленных не берут. Сейчас начнут пытать и выяснять, кто такие и откуда, потом…»
В мыслях промелькнули образы: лицо матери, её голос, доносившийся из-за забора, когда он впервые уходил в лес играть с пацанами; запах свежевыпеченного хлеба, который пекла бабушка в деревне; и, конечно же, момент из детства, когда старший брат отнял недавно подаренный родителями велосипед и укатил на нём кататься со своей девчонкой, оставив младшего в сарайчике рядом с домом – сидеть на соломе и утирать слёзы. Было очень обидно. Лето ведь короткое такое, а этот... теперь не отдаст, так и будет носиться! В тот момент несчастнее никого на свете не было.
Сусанин вдруг понял, что просто так, без боя, не сдастся. Он сжался в одну сильную мускулистую пружину, решив резко развернуться, сбросить того, кто навис над ним, придавив коленом поясницу, и влепить очередь в упор. Подумал, но сделать это так и не успел.