Продолжение биографии императрицы Марии Федоровны В. С. Шумигорского
Больше занятая внуками, Екатерина II мало обращала внимания на воспитание внучек, предоставляя их заботам Марии Фёдоровны и г-жи Ливен.
Приготовляясь в конце 1786 года к путешествию в Новороссию, Екатерина "задумала взять с собой обоих молодых великих князей Александра и Константина и, не сообщив о том их родителям", приказала сделать воспитателю великих князей Н. И. Салтыкову нужные для этой цели распоряжения; лишь этим косвенным путем Павел Петрович и Мария Фёдоровна узнали "о предположенной поездке сыновей своих".
Сильно поражена была Императрица, когда родители в длинном письме почтительно, но твердо заявили ей свою "просьбу оставить молодых великих князей в Петербурге", ссылаясь на "свою скорбь при разлуке с ними, на их еще не окрепшее здоровье, не соответствовавшее трудности предполагаемого путешествия, и на долгий перерыв в их занятиях, неизбежный в виду продолжительности поездки".
"Вот, ваше величество, - заключили свое письмо Павел Петрович и Мария Фёдоровна, верное и искреннее изображение состояния сердец наших, и ваше величество слишком справедливы, слишком добры, имеете сердце слишком нежное, чтобы не принять во внимание просьбы отца и матери, которые, после уважения и привязанности, питаемой к вам, не знают сильнейших чувств любви, привязывающей нас к нашим детям".
В ответ на это письмо Павла Петровича и Марии Фёдоровны, называя их опасения "плодом раздражённого воображения", Екатерина писала: "Дети ваши принадлежат вам, но в то же время они принадлежат и мне, принадлежат и государству.
С самого раннего детства их, я поставила себе в обязанность и удовольствие окружать их нежнейшими заботами. Вы говорили мне часто, и устно, и письменно, что мои заботы о них вы считаете, настоящим счастьем для своих детей и что не могло случиться для них ничего более счастливого.
Я нежно люблю их. Вот как я рассуждала: вдали от вас для меня будет утешением иметь их при себе. Из пяти - трое (т. е. все дочери) остаются с вами; неужели одна я, на старости лет, в продолжение шести месяцев, буду лишена удовольствия иметь возле себя кого-нибудь из своего семейства?".
Это сожаление Екатерины о разлуке с ними подало Павлу Петровичу и Марии Фёдоровне повод обратиться к Императрице с новой просьбой.
"Если мысль о разлуке и наводит на нас грусть, - отвечали они ей, то во власти вашего величества смягчить последнюю и заменить первую мыслями утешительными и приятными. Мы принадлежим вам, ваше величество, в ближайшей степени, чем дети наши, и это драгоценное для нас счастье.
Возьмите нас с собой, и мы будем при вас и наших сыновьях. Что касается дочерей наших, то им пока нужны только заботы физические, присутствие же отца и матери для них в настоящее время не необходимо. Мы могли бы обходиться без всего, путешествовать налегке, лишь бы не быть нам вдали от вас и сыновей наших".
На эту просьбу последовал отказ со стороны Императрицы. "Чистосердечно должна вам сказать, писала она, что новое ваше предложение есть такого рода, что оно причинило бы во всем величайшее расстройство, не упоминая и о том, что меньшие ваши дети оставались бы без всякого вашего призрения брошенные".
Тогда Мария Фёдоровна решилась обратиться к князю Потемкину, в надежде, что этот всесильный любимец Императрицы сумеет склонить ее к уступчивости. "Мое материнское сердце, - писала она ему 16 декабря 1786 года, не смеет предаваться никакой лестной надежде, и вы, князь, единственный человек, который может помочь нам.
Поддержите у Императрицы наши доводы и нашу просьбу. Я захотела все это изложить вам, дабы, зная происшедшее, вы могли обсудить, что вам можно сделать в этом случае. Мы несколько раз поручали г-ну Салтыкову передать Ее Величеству, что, зная доброту ее, мы несомненно на нее полагаемся и пребываем в справедливой надежде, что она удостоит внимания нашу просьбу, оставив сыновей наших здесь или позволив нам сопровождать ее.
Умоляю вас, князь, поддержите эту самую просьбу нашу пред Ее Величеством. В случае успеха или даже самою заботою вашею об успехе этой просьбы, вы приобретете вечное право на признательность нашу. Эти строки, внушённые материнским чувством, должны служить для вас ручательством того, как много будем мы обязаны вам, если удастся это дело, столь нас озабочивающее и столь близкое нашему сердцу".
О том же писал Потемкину и Павел, но Потемкин был в то время в Крыму и мог отвечать лишь в самый день отъезда Екатерины из Петербурга, 7 января 1787 года. Ответ Потемкина был не вполне удовлетворительный: Потемкин "обещал сделать, по приезде Екатерины в Киев, все, что будет в его возможности, но с крайней осторожностью, чтобы не прогневить Екатерину и не навлечь неприятностей на самого великого князя".
Еще 1 января 1787 года отъезд молодых великих князей считался решенным; но вслед затем они внезапно заболели, и Екатерина должна была 7 января выехать из Петербурга одна, оставив больных детей на попечение отца и матери. Екатерина уже не могла откладывать своего отъезда: иначе приходилось изменять все сроки в расписании торжественного и долгого пути, заранее согласованный с приездом в Россию Иосифа II-го.
Желание Марии Фёдоровны и Павла Петровича сопутствовать своим детям и Екатерине в ее путешествии в Малороссию, скорее всего, было вызвано именно ожидаемым приездом Иосифа в Россию: всегда "запутанные дела Монбельярской семьи" и в это время должны были побуждать Марию Фёдоровну искать свидания с главой Германской империи, чтобы (как то было прежде в Петербурге и в Вене) "личными переговорами способствовать осуществлению желаний своих германских родственников".
Еще в бытность свою в Петербурге Иосиф успокаивал Марию Фёдоровну по поводу предполагавшегося брака владетельного герцога Карла-Евгения Вюртембергского (здесь старший брат отца великой княгини Марии Федоровны) с его метрессой (здесь любовница), Франциской фон Гогенгейм.
Этим браком, если бы он признан был империей, в корне уничтожались надежды отца Марии Фёдоровны когда либо править Вюртембергом.
Иосиф объявил тогда Марии Фёдоровне, что "он хорошо сознаёт, какие тяжёлые последствия может иметь этот брак для Монбельярской семьи и потому не будет ему сочувствовать".
Император сдержал свое слово и в течение всего времени противодействовал просьбам герцога "о даровании княжеского титула графине Гогенгейм. Тогда герцог, в 1786 году, обвенчался с ней в присутствии родителей Марии Фёдоровны и обманул их при этом: "Он убедил их, - писал граф Н. П. Румянцев 16 июня, что венчается, как говорят по-французски, "de la main gauche" (для успокоения своей совести), а потом вдруг объявил, что cие супружество "должно почитать за настоящий законный брак и мнимую супругу называть повелел герцогиней".
Иосиф II отказался признать "законность этого брака", хотя австрийские интересы, в виду образовавшегося тогда "союза князей" (здесь отсылка к борьбе за "баварское наследство"), побуждали его к противоположному образу действий.
Этот поступок Иосифа II должен был в глазах Марии Фёдоровны иметь тем большую цену, что симпатичный для нее Прусский двор, действуя всегда исключительно в собственных своих выгодах и желая привлечь Вюртемберг на свою сторону, не поколебался дозволить своему посланнику в Штутгарте величать графиню "герцогиней".
Для всех было ясно, что Иосиф II желал сохранить "право наследства" в Вюртемберге "за младшей линией Вюртембергского дома", чем, желал он угодить Марии Фёдоровне и ее сестре, принцессе Елизавете. Даже Румянцев, друг Павла Петровича и Марии Фёдоровны, действовав в Германии по инструкциям Екатерины, находил, что "Иосиф вредит себе, поступая таким образом, и делал Кауницу серьёзные внушения уступить Карлу в этих пустяках (subtilité futile)".
Карл догадывался, конечно, об "источнике враждебных себе действий" Иосифа и обратился "с просьбой о содействии" к матери Марии Фёдоровны; но та отвечала, что "все зависит не от нее, а от императрицы Екатерины". При таких отношениях важно было ускорить брак принцессы Елизаветы с эрцгерцогом Францем, чтобы "закрепить за Монбельярской семьей сочувствие императора и покончить с неопределённым положением принцессы".
Брак этот состоялся в Вене уже по возвращению Иосифа из Новороссии, 6 января 1788 года. До того времени, Монбельярская семья, не могла быть спокойна за будущее, а приезд принца Фридриха (здесь старший брат великой княгини Марии Федоровны) из Петербурга в Монбельяр, куда привез он своих детей на воспитание, естественно не мог послужить к ее успокоению.
В донесении графа Румянцева вице-канцлеру графу Остерману от 12 марта 1787 года из Франкфурта описано тогдашнее положение семьи Марии Фёдоровны.
"Приезд принца Фридриха Вюртембергского в Монбельяр, где он пробудет какое-то время и отправится потом в Швейцарию, будучи причиной огорчений для родителей его, стал виной болезненного их обоих припадка. Принцесса уже здорова, но принц и поныне в постели, одержим подагрою и, получив от владетельного герцога (Карл-Евгений) письмо, в котором он ему хитро дал знать, что французский двор признал графиню Гогенгейм "герцогиней Вюртембергской", приложил он и старание "доведаться, в чем состояло cие признание".
Получив cие неприятное сведение, родитель Ее Императорского Высочества повелел супруге своей о том меня уведомить, яко "о происшествии для них весьма опасном". Окончательно почитаю за долг вашему сиятельству сказать, что при всяком случае невозможно себя вести благопристойнее в рассуждении двора нашего и оказывать более благоговения к Ее Императорскому Величеству, яко творят сии принц и принцесса Вюртембергские, отнюдь нимало не поддаваясь на хитрость посторонних дворов внушений".
Замечательно, что нигде нет указания на жалобы за это время Монбельярской семьи и самой Марии Фёдоровны на враждебные им действия только что умершего "идола их", Фридриха II и его преемника Фридриха Вильгельма II, тогда как Франция, в сущности, следовала только в этом отношении примеру, подаваемому прусским.
Не поступаясь перед Марией Фёдоровной и Павлом Петровичем выгодами государственными, берлинский двор, в то же время старался быть для них полезен мелкими, личными услугами: имеется указание, что в 1787 и 1788-м годах Павел Петрович вел с королем Прусским Фридрихом и бывшим прусским посланником в Петербурге, графом Брюлем переписку "о займе денег для нужд семьи Марии Фёдоровны".
Мария Фёдоровна не могла не чувствовать "крайней тягости и затруднительности своего положения" среди противоречий, в которые ставили ее семейные и политические дела: Екатерина и Австрия с одной стороны, Пруссия и интересы Монбельярской семьи с другой - все предъявляли к великой княгине свои, до известной степени, основательные, но мало согласуемые требования.
Менее всего могла Мария Фёдоровна думать о себе и своих детях. Правда, во все время путешествия Екатерины великокняжеская чета, живя сначала в Петербурге, а потом в Царском Селе, имела возможность видеть вокруг себя всех своих детей в течение целых пяти месяцев; но даже при этих благоприятных условиях Марии Фёдоровне пришлось не столько наслаждаться семейными радостями, сколько дрожать за здоровье и жизнь детей своих.
"У Александра и у красавицы Елены, писала Екатерина Гримму 1 апреля 1787 года, была в мое отсутствие корь и при том непосредственно за летучей оспой, и так как можно опасаться, чтобы к девочкам не пристала настоящая оспа (мальчикам она привита), то красавица Елена и ее сестры будут безотлагательно подвергнуты прививанию".
Письма Марии Фёдоровны и Лафермьера, относящиеся к этому времени рисуют положение великокняжеской семьи: больные дети были отделены друг от друга, и Мария Фёдоровна не отходила от их постели, допуская к себе одну лишь г-жу Бенкендорф. В особенности возбуждало опасение привития оспы Марии Павловне, так как врач Галлидей объявил, что "он не может ручаться за успешный исход болезни великой княжны, вследствие, ее младенчества".
Заботясь во время своего путешествия о внуках и внучках своих, Екатерина выражала свое внимание и к их кроткой матери. Зная любовь Марии Фёдоровны к ее родным, Императрица приказала Гримму объяснить принцессе Софии-Доротее дело принца Фридриха, а при свидании с Иосифом II исполнила просьбу Марии Фёдоровны "препоручить ее сестру милостям императора".
"Сестра моя, писала Мария Фёдоровна, твердо убеждена, что одно слово с вашей стороны, любезнейшая матушка, сделают ее еще дороже императору". Иосиф отвечал Императрице, что "если бы принцесса Елизавета была его дочерью, то он не мог бы любить ее сильнее".
Не переставала Екатерина следить и за сыном. Цесаревич переписывался с графом И. Г. Чернышевым, находившимся в свите Императрицы, и переписка эта подвергалась перлюстрации. В Киеве Екатерина узнала, что "Павел Петрович воспользовался ее отсутствием, чтобы сформировать в Гатчине три батальона, вооружить в Павловске крепость Мариенталь новыми орудиями и положить начало Гатчинской Флотилии".
Наконец, само свидание Екатерины с Иосифом едва ли могло пройти бесследно для Цесаревича: Иосиф, вероятно, воспользовался удобным случаем, чтобы устно сообщить Екатерине ходившие тогда за границей слухи "о сношениях Павла Петровича с Пруссией". Во всяком случае, уже в это время Екатерина задумала "отстранить Павла Петровича от наследования престола": 11-го июля она возвратилась из путешествия, а в августе уже изучала вопрос "о порядке престолонаследия в России" и, в разговоре с Храповицким, довольно ясно выразила цель этого изучения.
"Читать изволила мне, - говорил он, пассаж из "Правды Воли Монаршей". Тут, или в манифесте Екатерины 1-й, сказано, что причиной несчастья царевича Алексея Петровича было ложное мнение, будто старшему сыну принадлежат престолы".
Между тем, Павел Петрович весело подсмеивался над путешествием матери, указывая "на театральность и искусственность приготовлений для него", сделанных Потемкиным. Вскоре между матерью и сыном произошел явный разлад.
Тотчас по возвращении Екатерины в Петербург, турки объявили России войну, в которой не замедлила принять участие, в качестве союзницы России, и Австрия. Манифест "о второй Турецкой войне" вышел 9 сентября 1787 года, а 10 и 11 сентября два раза Цесаревич уже обращался к Екатерине с просьбой "о дозволении отправиться в армию волонтером", но на обе свои просьбы получил отказ: не в видах Императрицы было создавать в армии популярность сына, и его присутствием стеснять фельдмаршалов, Потемкина или Румянцева, в разгар военных действий.
Екатерина, кажется, даже в самом желании Павла Петровича ехать в армии видела только стремление к популярности.
"Они (писала она Потемкину о Павле Петровиче и Марии Фёдоровне 24 сентября) были весьма довольны остаться, расславляя только, что хотели ехать".
На самом же деле, довольна отказом Екатерины, и то лишь отчасти, могла быть только Мария Фёдоровна, мало в то время думавшая о популярности, но страшно встревоженная мыслью о предстоящей разлуке с мужем.
Не смея действовать против его желания "получить боевое крещение", Мария Фёдоровна приходила в ужас при мысли об опасностях, которым Цесаревич будет подвергаться в армии не только от неприятельского оружия, но и от заразных болезней, развивавшихся на театре военных действий.
Поэтому, когда Екатерина дала, наконец, свое согласие на поездку Павла Петровича в армию, Мария Фёдоровна, желая разделить с мужем опасности ему угрожавшие, сочла за лучшее просить Екатерину "дозволить ей сопровождать его".
Получив отказ, Мария Фёдоровна была крайне опечалена. "Неделя уже, как ее высочество никакой пищи вкушать не изволит" (Гарновский).
Отъезд Павла Петровича назначен был на февраль. "Ты узнаешь от дорогой моей матушки, - писала Мария Фёдоровна г-же Оберкирх, все несчастия, которые испытываю я теперь и которые ожидают меня в будущем. Признаюсь, эти несчастья подавляют меня. Что будет в этом ужасном феврале? Суди сама, дорогая Ланель! Разлука, которая угрожает мне, продолжится 9 месяцев, так что я не могу рассчитывать увидеть своего дорогого мужа ранее начала ноября.
Я буду удалена от него за тысячи верст. Он будет подвержен всем опасностям войны с варварами, ужасной болезни, с ней связанной (чумы), и нездорового климата, который не щадит никого. Суди по этому наброску о чувствах, которые должна испытывать моя душа. Признаюсь, я думаю, что несчастный каторжник пользуется большим спокойствием, чем я в настоящее время; потому что он страдает один и не видит никого из близких своих в опасности, между тем, как я дрожу за жизнь того, ради сохранения которого, я пожертвовала бы охотно своею.
С другой стороны, крайнее желание моего мужа находиться в армии и связанная с этим желанием мысль о долге и славе налагают на меня тяжелую обязанность заставить молчать все мои чувства и скрывать свою скорбь".
Положение Марии Фёдоровны было тем грустнее, что в это время она вновь почувствовала себя матерью. Это обстоятельство не укрылось от взгляда Екатерины, и она им воспользовалась, по замечанию г-жи Оберкирх, как средством удержать Павла Петровича от предположенной поездки.
Тщетно Павел Петрович настаивал на своем желании, тщетно указывал он на то, что в Европе сделались уже известными его приготовления к походу.
"Касательно предлагаемого мне вами вопроса, отвечала ему Екатерина, на кого вы похожи в глазах всей Европы, отвечать вовсе не трудно: вы будете похожи на человека, подчинившегося моей воле, исполнившего мое желание и то, о чем я постоянно вас просила".
Своим желанием принять участие в войне с Турцией доставил Марии Фёдоровне много хлопот и огорчений и принц Фридрих, еще не покинувший надежды служить в России.
Но просьба, присланная им Екатерине, встретила очень дурной прием с ее стороны: своим поведением после отъезда своего из России Фридрих возбудил против себя такой гнев Императрицы, что она в письмах своих к Гримму называла его не иначе, как "негодяй", "герой злости" и т. п. Естественно, что у себя на родине, в Германии, принцу надобно было объяснить благовидным для себя образом причины удаления своего из России; в особенности важно было для него заручиться с этой целью сочувствием к себе отца несчастной жены своей.
И действительно, безнравственному и хитрому принцу удалось, клевеща на жену и выгораживая себя, представить дело таким образом, что даже родные Зельмиры отвернулись от нее, и Екатерине пришлось оправдывать ее перед родным отцом, хотя и безуспешно. Храповицкий был совершенно прав, сказав Императрице по получении известия о смерти Зельмиры: "Она в несчастье своем кроме Вашего Величества иной защиты не имела".
При таких обстоятельствах дозволить Фридриху возвратиться в Россию значило косвенным образом подтверждать и справедливость его объяснений, и правоту его действий по отношению к жене его, тогда как Екатерина желала скорее еще раз торжественно выразить Фридриху свое неудовольствие и тем осудить его поведение. Сам принц подал к тому повод.
Потеряв надежду возвратиться в Россию, Фридрих просил Екатерину вовсе уволить его из русской службы, и Императрица нанесла ему жестокое оскорбление, исполнив желание принца простым извещением его об этом от имени графа Мусина-Пушкина, а не выдачей "указа за собственноручной подписью", как это обыкновенно делалось в таких случаях.
Разумеется, Мария Фёдоровна не могла равнодушно отнестись к "позору" брата, тем более, что Екатерина, в оправдание своего поступка, ссылалась "на не совсем будто бы почтительный тон просьбы принца Фридриха об отставке", тогда как все письма его к Императрице предварительно просматривались Марией Фёдоровной и лишь в случае, ее одобрения, передавались по принадлежности.
Сознаваясь в этом пред Екатериной, Мария Фёдоровна умоляла ее "не лишать Фридриха милости, в которой, писала она, отказывают только преступникам".
"Ради Бога, Ваше Величество, писала она Екатерине 11 ноября 1787 года, - если я имею, хотя малейшее право на ваши милости, на любовь вашу, то не наносите этого позора моему несчастному брату. Вы положили бы в гроб почти шестидесятилетнего старца, которому мы обязаны жизнью и которой не переживет этого позора".
Подобными мольбами наполнены все 3 письма, посланные по этому поводу Марией Фёдоровной Екатерине; в последнем из этих писем Марии Фёдоровны сделал приписку и Павел Петрович, присоединяясь к просьбам своей супруги. Несмотря на то, Екатерина осталась тверда в своем решении.
Желая, однако, показать, что ее гнев на Фридриха вызван исключительно его дурным поведением и нисколько не изменяет ее обычного благоволения к Марии Фёдоровне и ее родным, Екатерина дозволила затем вступить с чином генерал-майора в ряды армии, действовавшей против турок, одному из младших братьев Фридриха, 18-летнему принцу Карлу, который был крестником Императрицы.
Карл, по общим отзывам, производил другое впечатление, чем старший его брат, и по приезде в армию сумел заслужить себе расположение и уважение сослуживцев.
К этим тревогам и огорчениям, вызываемым в Марии Фёдоровне Монбельярской семьей, присоединились еще опасения за благополучный исход приближавшихся родов, мысль о которых приводила Марию Фёдоровну в ужас.
И действительно, когда 10 мая 1788 г. в Царском Селе последовало рождение великой княжны Екатерины Павловны, жизнь Марии Фёдоровны на этот раз "висела на волоске", и она спасена была лишь благодаря присутствию духа и решительным мерам Екатерины: она 7 часов сряду не отходила от постели своей невестки и своими распоряжениями содействовала правильной подаче роженице медицинской помощи со стороны растерявшихся врачей.
На другой день Павел Петрович явился к матери благодарить за спасение жизни Марии Фёдоровны.
"Вам, я думаю известно, писала Екатерина Гримму 28 мая, что великая княгиня родила, слава Богу, четвертую дочь, что приводить ее в отчаяние. В утешение матери я дала новорожденной свое имя". Екатерина забыла свое предсказание, что великой княжне, носящей ее имя, придется всего хуже в жизни.
Разумеется, великокняжеская чета была проникнута к Екатерине глубокой благодарностью, и сама Екатерина писала Потемкину 27 мая: "При сем случае, родители, оказались противу прежнего, ко мне гораздо ласковее".
Павел Петрович и Мария Фёдоровна имели лишний случай убедиться в добром сердце Екатерины, которое выражалось по отношении к ним всякий раз, когда Екатерина являлась в качестве матери семейства, не будучи связана обязанностями Русской Государыни.
Со своей стороны и родители Марии Фёдоровны выражали Екатерине благодарность за спасение жизни дочери.