Ирина стояла у дверного проёма, скрестив руки на груди, и молча наблюдала, как Виктор застёгивает сумку. На полу стоял чемодан, аккуратно набитый вещами, рядом — его ноутбук и пальто. Всё выглядело, как деловая командировка. Только вот никто никуда не собирался возвращаться.
— Ты куда-то едешь? — наконец спросила она, голос прозвучал неожиданно ровно.
Виктор не обернулся, только вздохнул:
— Переезжаю. Пока… к Оле. Потом сниму что-то своё.
— Оля… — Ирина повторила имя, как будто пробовала его на вкус. Горько.
Он поднял на неё глаза, в которых сквозила усталость.
— Я не хотел, чтобы так получилось.
— А как ты хотел? Чтобы я напекла пирожков в дорогу?
— Ира, давай без истерик. Ты же всегда была разумной.
— Разумной? После того, как ты два месяца врал мне, что задерживаешься на работе? — её голос сорвался. — Ты называешь это разумом?
Он отвёл взгляд, снова занялся замком чемодана. Щёлкнул.
— Я виноват. Но лучше сейчас, чем через десять лет. Ты сильная, справишься.
— Ты даже не попросил прощения. Только объясняешь, почему тебе будет легче без нас.
— Я не прощаюсь с Мишей. С ним я останусь рядом.
— Ты и с ним уже не рядом. Ты просто уходишь. К другой женщине. И называешь это честностью?
Он не ответил. Взял пальто с кресла и, не глядя, произнёс:
— Если хочешь, можем потом всё обсудить. Но не сейчас.
— Ты боишься, что я начну кричать? Бросаться с кулаками? Устраивать сцену?
Виктор сжал губы. Молчание повисло между ними, липкое и тяжёлое.
— Ты права. Я боялся, что всё будет хуже. А ты молчишь. Это даже страшнее.
— Потому что всё уже сломалось. Кричать на обломки бессмысленно.
Он вздохнул.
— Я скажу Мише сам. Всё объясню.
— Объяснишь? Что ты полюбил другую тётю? Что папа теперь будет появляться по расписанию, как мультики по субботам?
— Ты несправедлива.
— А ты предсказуем, — отрезала она. — Иди уже. Чем быстрее уйдёшь, тем скорее я научусь дышать заново.
Когда дверь захлопнулась, Ирина не рухнула на пол, не заплакала. Она прошла на кухню и включила чайник. Руки дрожали, сердце колотилось в груди — но слёз не было. Только холод. Такой, каким бывает утро поздней осенью, когда солнце есть, но тепла от него — никакого.
Сын, семилетний Миша, ещё спал. Она глянула на часы. Через полчаса нужно было его будить, делать завтрак, собирать в школу. Жизнь не остановилась, даже если её сердце остановилось внутри неё.
Ирина подошла к зеркалу в прихожей. Увидела лицо — бледное, осунувшееся. Не чужое, но как будто не своё.
— Это же не со мной всё это, правда? — прошептала она отражению.
Оно не ответило. Лишь смотрело так же растерянно.
Только не показывай слабость. Пока Миша не узнает. Пока ты не придумала, как теперь жить. Пока всё не разлетелось окончательно.
Она выдохнула, прошла в комнату сына и легонько потрясла его за плечо.
— Мишенька, пора вставать. Школа ждёт.
Он пробормотал что-то, заворачиваясь глубже в одеяло.
Ирина наклонилась, поцеловала его в макушку. В этот момент её сердце сжалось так, что едва не вырвался всхлип.
Ты должна быть сильной. Ради него. Ради себя. Ради всего, что у тебя ещё осталось.
***
Прошло три недели.
Дни сливались в однообразие: работа — дом — уроки с Мишей — бессонные ночи. Первое время Ирина ловила себя на том, что по привычке ждёт шагов за дверью, скрипа замка, знакомого голоса в коридоре. Но шагов не было. И никакой голос больше не звал её «Иркой».
Каждое утро начиналось одинаково: кофе, завтрак Мише, проверка рюкзака, улыбка на прощание. Улыбка была фальшивой, но сыну её хватало. Он стал тише, внимательнее. Как будто почувствовал, что если мама сломается — не соберётся уже.
— Мам, папа сегодня позвонит? — спросил он однажды за ужином.
Ирина напряглась.
— Не знаю, Миш. Может, у него дела.
— А у него теперь другая семья?
Она замерла. Ком в горле не позволил сразу ответить.
— Нет. Просто… у него другая жизнь.
Миша кивнул. Ирина поняла: он всё понимает. Больше, чем хотелось бы.
На работе она старалась не показывать, что у неё внутри — пустота. Но коллеги замечали. В какой-то момент один из партнёров — высокий, широкоплечий, с цепким взглядом и тёплой улыбкой — вошёл в кабинет с кипой бумаг и задержался.
— Ира? Это ты? — удивился он, улыбаясь. — Максим. Помнишь меня? Юрфак, 2008-й?
Она моргнула. Да, это был он — Максим Руднев. Бывший весельчак и главный сердцеед потока.
— Макс… ты? Ничего себе. Сколько лет прошло.
— Да, слушай, зашёл по делам, а тут ты. Какая встреча.
Он уселся на край стола, болтая о чём-то лёгком, почти школьном. Ирина почувствовала, как выпрямляется спина, как лицо чуть оживает.
— Ты чего такая грустная? — вдруг спросил он, пристально взглянув.
— Да так. Осень. Авитаминоз. Ты сам как?
— В разводе. Сын — у бывшей. Но мы на связи. Работаю, живу… Впрочем, держусь. — он пожал плечами.
Ирина впервые за много дней искренне улыбнулась.
— Ты тоже держишься. Молодец.
— Знаешь, если вдруг захочешь кофе и просто поболтать — я рядом. Без обязательств и жалости. Просто… я помню, какая ты была настоящая. Ты заслуживаешь, чтобы тебя снова видели.
Её глаза наполнились влагой. Она отвела взгляд, чтобы не выдать себя.
— Спасибо, Макс. Я подумаю.
Он ушёл, а она осталась сидеть, прижав ладони к щекам.
Впервые за долгое время кто-то увидел её. Настоящую. Не мать, не покинутую жену, не сотрудницу. Просто женщину. И это оказалось таким непривычным, что страшно.
Вечером, укладывая Мишу спать, она услышала:
— Мама, ты сегодня улыбалась.
— Да? — удивилась она.
— Да. Я это заметил.
Она гладила его волосы, а внутри будто открылась форточка — впустив в душу свежий воздух.
***
Максим стал появляться чаще. Сначала — просто по делам. Потом — за кофе, к разговору. Потом — пришёл, когда у Ирины сломался кран на кухне. А после — остался почитать Мише перед сном.
— Ты ему нравишься, — сказала Ирина, когда Максим вышел из детской.
— А тебе? — спросил он, улыбаясь.
Она замерла, будто столкнулась с запретным вопросом.
— Мне… с тобой легко.
Максим не стал давить. Лишь кивнул и ушёл. Но оставил после себя ощущение чего-то очень правильного.
Когда Миша начал рассказывать в школе про «другого дядю», информация, как это обычно бывает, дошла до Виктора.
Он позвонил в девять вечера, когда Ирина уже собиралась ложиться.
— Это что за цирк у тебя дома? Кто такой Максим?
— А ты с какой стати спрашиваешь? — ответила она, лёжа в кровати, не удосужившись даже встать. — Ты ушёл. Помнишь?
— Я — отец! И не хочу, чтобы посторонние мужики крутились рядом с моим сыном!
— Посторонние? — Ирина усмехнулась. — А ты кто, Виктор? Папа на выходные? Только ты и на них не являешься. Ты не видишь, как он живёт, не слышишь, что он чувствует. И теперь вдруг вспомнил, что у тебя есть права?
— Ты сошла с ума! Ты водишь в дом чужих, а ребёнок это видит!
— А что он должен видеть, Виктор? Как его отец исчез? Как его мать живёт в тишине, ест одна за столом, засыпает в одиночестве? Потому что ты, великий мужчина, решил, что тебе тесно в браке?
Он замолчал на секунду, но потом снова вспыхнул:
— Ты провоцируешь! Я могу подать в суд, ты знаешь?!
— Подавай, — спокойно ответила она. — Я подам на алименты. И ещё узнаем, кому из нас суд поверит: тебе — мужчине, который бросил жену и ребёнка ради любовницы, или мне — женщине, которая восстанавливает свою жизнь и даёт сыну поддержку?
— Я имею право знать, кто рядом с моим сыном!
— Ты имеешь право? Ты ушёл, Виктор. К другой женщине. Спокойно, без стыда. Ты просто поставил точку — и теперь злишься, что я не сломалась. Почему? Потому что мне тоже можно искать счастье? Или только тебе позволено устраивать свою жизнь, а я должна вечно ждать?
— Это другое…
— Нет, Виктор. Это не другое. Только разница в том, что ты ушёл, оставив нас. А я осталась. И я живу дальше. И ты это не можешь простить — что я смогла.
Он больше ничего не сказал. Только гудки. Он повесил трубку.
А она перевернулась на бок, укрылась одеялом — и впервые за долгое время уснула без тяжести на сердце.
Это был первый раз, когда она не дрожала после разговора с ним. Наоборот — внутри было спокойно. Будто она наконец встала на ноги после долгого падения.
На следующий день Ирина действительно позвонила юристу.
— Мне нужно подать на алименты. И желательно — закрепить график встреч. Бывший слишком резко реагирует на мою жизнь.
Всё происходило спокойно, деловито. Она больше не пряталась. Не оправдывалась. Не объясняла.
Максим узнал об этом случайно. Пришёл вечером, когда Ирина с юристом обсуждала бумаги по телефону.
— Ты уверена, что хочешь связываться с этим? — осторожно спросил он, когда они остались вдвоём.
— Уверена. Я устала оглядываться на человека, которого уже нет в моей жизни.
— Если будет тяжело — я рядом.
Она слабо улыбнулась.
— Спасибо. Но я должна пройти это сама. Мне нужно, чтобы он понял: я больше не та, кто ждёт.
***
Скандал был неизбежен. Виктор позвонил уже через два дня — на взводе, с угрозами.
— Думаешь, если подашь в суд, я тебя испугаюсь?! Я могу подать на опеку! Заберу сына!
Ирина, не моргнув, ответила:
— Забирай. На выходные. На неделю. На месяц. Посмотрим, как ты справишься.
Он замолчал. Долго. А потом — бросил трубку.
На этих словах закончился её страх. Не отношения — их не было давно. Закончился шантаж. Давление. Вина.
***
А через несколько дней Максим, увидев, как Миша прячется за её спину при слове «папа», предложил:
— Хочешь, я с ним поговорю? Не как “дядя Максим”, а просто… как мужчина. Чтобы он понял: он не один.
Ирина сжала его руку.
— Нет. Я сама. Я должна.
Миша сидел за кухонным столом, рисуя фломастером.
— Миш, можно с тобой поговорить?
— А я что-то сделал? — насторожился он.
— Нет, всё хорошо. Просто… ты знаешь, папа с нами больше не живёт. Но теперь у нас есть мы. Я и ты. И ещё — Максим.
— Максим добрый, — тихо сказал он. — Он не злится, когда я роняю ложку.
Ирина улыбнулась и прижала его к себе.
— Максим с нами, потому что он хочет быть с нами. Но ты — главное, понял?
Он кивнул, уткнувшись ей в плечо.
Всё. Её страхи больше не имели власти.
***
После последнего скандала Виктор почти не звонил. Ни угроз, ни попыток выяснить отношения. Он стал редким голосом по телефону и отцом «по расписанию», которое сам и нарушал. Иногда забывал о встречах. Иногда отменял в последний момент.
Однажды вечером, когда Ирина с Максимом готовили ужин, раздался звонок.
— Я не смогу взять Мишу завтра. У меня дела.
— Ты знаешь, что мы договаривались? — Ирина даже не повышала голос.
— Я же не бросаю его! Просто не могу!
— Нет, ты бросаешь. Каждый раз, когда отменяешь. Каждый раз, когда ставишь всё остальное выше него.
— Ты специально! Теперь ты будешь настраивать его против меня?!
— Нет, Виктор. Ты справляешься с этим и без моей помощи.
И снова — короткий гудок. Он ушёл в молчание, а она — в действие.
На выходных Максим предложил съездить в музей.
— Пойдём всей семьёй, — сказал он, как будто проверял на прочность её реакцию.
Ирина улыбнулась. Легко. Уверенно.
— Да. Семьёй.
Поездка прошла тепло. Миша смеялся, задавал десятки вопросов, бегал по залам, будто освобождённый от невидимого груза. Максим терпеливо отвечал на каждый, иногда смеялся вместе с ним, иногда просто смотрел — с такой теплотой, что у Ирины дрожали пальцы.
Когда вечером она уложила Мишу спать, он вдруг отложил книжку и посмотрел ей прямо в глаза.
— Мам… а можно сказать тебе что-то важное?
— Конечно, можно, — удивилась она, садясь на край кровати.
Он помолчал, потом выдохнул:
— Ты стала другой. Ты теперь… счастливая.
Слова прозвучали просто. Но в них было больше, чем во всех разговорах со взрослыми. В них была суть.
Ирина замерла. В горле встал ком. Губы дрожали, глаза защипало.
— Это плохо? — спросила она, стараясь улыбнуться.
— Нет, — покачал он головой. — Хорошо. Ты теперь светишься.
Он обнял её по-детски крепко, всем телом. Она провела рукой по его волосам, и вдруг её накрыла волна эмоций. Не боль — облегчение. Не страх — покой. Словно где-то внутри наконец всё встало на место.
Ты теперь светишься…
Она вышла из комнаты, не включая свет, и просто прислонилась к стене в коридоре. Сердце билось ровно. Никаких воспоминаний о Викторе, о скандалах, о слезах. Только этот день. Эти глаза сына. И Максим на кухне, который ждал с чашкой чая и пирогом.
Когда она вошла, он поднял взгляд.
— Ты плакала?
— Нет, — улыбнулась она. — Я просто наконец стала… собой.
Он подошёл ближе, взял её за руку. Никаких клятв. Никаких обещаний. Просто тепло.
А за окном шёл первый снег.