Обычный вторник. Вернее, казавшийся обычным. До того момента, пока мой палец не наткнулся в кармане его пиджака на что-то жесткое, хрустящее. Ни монетка, ни ключ. Бумажка. Свернутая вчетверо, как тайное послание. Я разгладила ее на ладони, отряхивая с поверхности пылинки и какую-то ворсинку – такой же мелкий мусор, как и эта внезапная находка. Рецепт.
Скупая казенная форма. Печать клиники. Штамп врача, фамилия смазана – только инициалы: «Е.В.». Лекарство какое-то глазное. И дата. Дата.
Сердце вдруг сжалось в ледяной комок. Не просто сжалось – упало куда-то в бездну под ногами, оставив в груди пустоту, звенящую, как разбитый колокол. Этот день. Этот самый день. Тот самый, который врезался в память острым осколком недосказанности.
Когда Командировка Оказалась Прозрачной, как Слеза
Помню, как сейчас. Утро. Он уже в дверях, чемодан в руке. Лицо – маска деловой срочности.
– Люб, прости, срочно вызывают! – Голос чуть выше обычного, слишком бодрый для шести утра. – В Питер. Самолет через три часа. Проблемы там, горит все синим пламенем!
Я, сонная, в растянутом свитере, только успела спросить:
– Надолго? Хотя бы до выходных?
Он уже не смотрел на меня, натягивал вторую туфлю.
– Не знаю, солнышко. Как решим. Не меньше трех дней. Может, неделя. Сорри, так вышло. – Поцелуй в лоб. Быстрый, сухой, как будто по обязанности. И – хлопнула дверь.
Тишина. Гул холодильника. И это чувство… Чувство нестыковки. Как будто пазл сложили, но один кусочек – вот он, лишний, торчит, не влезает. Срочно? В шесть утра? Билеты купил когда? Почему не сказал вчера вечером? Но я отогнала сомнения. Работа. Напряженка. Бывает.
А теперь этот рецепт. Датированный тем самым утром. Днем его «экстренного вылета». Время приема – 10:30. 10:30 утра! Его «самолет» должен был быть уже в воздухе или как минимум в аэропорту, за тридевять земель от города. А тут… клиника. И не какая-то элитная, за тридевять земель. Нет. Наш район. Знакомая вывеска: «Центр Здоровья» на углу Садовой и Парковой. В пятнадцати минутах ходьбы от дома. От нашего дома.
Руки задрожали. Бумажка закачалась перед глазами. Я уставилась на графу «Жалобы». Там, аккуратным врачебным почерком, было выведено слово, которое ударило по лицу с силой оплеухи:
«Конъюнктивит».
У него? За все десять лет совместной жизни – ни разу! Ни покраснения, ни рези, ни слезоточивости. Ничего! Он даже аллергией не страдал на глаза. Это был человек с железобетонным здоровьем, который на насморк брюзжал, как на личное оскорбление. А тут – конъюнктивит? В день «срочной командировки»? В нашей районной поликлинике? Вместо аэропорта?
Ком в горле. Горячий, колючий. Я прислонилась к стене, глотнув воздуха, которого вдруг стало не хватать. В голове – карусель. Обрывки фраз, его лицо утром, его голос по телефону вечером того дня: «Да, долетел, устал жутко, сейчас в отель, отключусь…».
Диагноз: Ложь. Лекарство: Правда?
Я не помнила, как дошла до кухни. Упала на стул. Поставила перед собой рецепт, как улику на суде. И чашку холодного чая. Смотрела на буквы: «Е.В.». Кто ты, доктор Е.В.? Ты видела его лицо? Его глаза? Они были красными? Или он просто… прищуривался от вранья? А может, это я была слепа все эти годы?
– Конъюнктивит… – прошептала я вслух, и звук собственного голоса, полный горькой иронии, заставил вздрогнуть. – Очень удобно. «Глаза болят, солнышко, не могу лететь!» Или… или это был шифр? Прикрытие? Для чего? Для кого?
В кармане пиджака… Значит, надевал его после визита к врачу. Или перед? Но он же «улетал»! Пиджак должен был висеть в шкафу или быть в чемодане! А он… он был тут. В прихожей. На вешалке. Я его просто не заметила в утренней спешке? Или он… вернулся? Бросил пиджак и ушел… куда?
Мысли путались, накатывая волнами паники и холодной, расчетливой ярости. Надо проверить. Надо знать. Я схватила телефон. Пальцы дрожали, набирая номер знакомого турагента, подруги Марины.
– Марин, привет! – Голос, слава богу, не подвел. Звучал почти нормально. – Слушай, тут муж в Питер улетал в прошлый вторник, утром… Помнишь, я говорила? А я билет потеряла, для отчета. Не подскажешь, во сколько был вылет? Он говорил, что-то раннее…
Пауза. Слышно, как Марина листает что-то на другом конце.
– В прошлый вторник? Сергей-то твой? Так он же не летел, Люсь!
Тишина. Во мне. И в трубке.
– Марин? Что?
– Да говорю – не летел! У меня же все брони в системе. По Сергею Иванову – билетов на вторник нет. Вообще. Ни утренних, ни вечерних. Ни в Питер, никуда! Последний был позавчера в Москву, дневной.
Мир сузился до размеров рецепта на кухонном столе. Звук собственного дыхания стал оглушительным. Марина что-то еще говорила: «Может, другой авиакомпанией? Через корпоративный?». Я бормотала «спасибо», «разберусь», «да, наверное», и положила трубку. Рука сама потянулась к рецепту. К этому злосчастному диагнозу. «Конъюнктивит». Слепота воспаленная. Краснота. Неспособность видеть ясно.
Ирония была настолько чудовищной, что хотелось завыть. Или засмеяться истерически. Он не видел? Или не хотел видеть? Видеть меня? Нашу жизнь? А может, видел кого-то другого? В той самой клинике? В десять тридцать утра?
Открытие Глаз: Клиника как Перекресток Судьбы
На следующий день я стояла перед «Центром Здоровья». Обычная районная поликлиника. Скромно. Чисто. Запах антисептика, чуть приглушенный ароматом дешевого освежителя. Очередь в регистратуру. Пожилая женщина с палочкой, мама с плачущим ребенком на руках, мужчина с перевязанной рукой. И я. С трясущимися коленями и рецептом в кошельке, будто бомбой.
– Вам к кому? – спросила регистраторша, устало глядя в монитор.
Я вытащила рецепт. Рука дрожала.
– Я… мне нужно… вот рецепт. Выписан доктором Е.В. В прошлый вторник. Но лекарство… я его потеряла. Можно ли… узнать, кто это? Чтобы повторно обратиться? – Лгала. Голос звучал чужим, но внятным.
Женщина взяла бумажку, прищурилась.
– Е.В.? Это Елена Владимировна Ветрова. Окулист. Кабинет 214. Но сейчас она прием ведет. Вам повторный рецепт – только через нее. Запишитесь на прием.
– А… а можно просто узнать, она ли это? Фотография есть? – Спросила я, чувствуя, как горит лицо. Глупо. Очень глупо.
Регистраторша нахмурилась, но покопавшись в столе, достала пластиковую табличку с фотографиями врачей.
– Вот. Ветрова Елена Владимировна.
Я посмотрела. Молодая. Лет тридцати. Неброская, но… миловидная. Умные глаза за очками. Карие. Глубокие. У нее на шее была тонкая золотая цепочка с маленьким камушком. Я почему-то запомнила эту цепочку.
– Спасибо, – прошептала я, отходя от окошка. В глазах потемнело. Значит, правда. Он был здесь. У нее. В то утро. Когда должен был быть в самолете.
Я села на жесткий пластиковый стул в коридоре. Мимо проходили люди. Шаркали ногами. Кашляли. Звонили телефоны. А я сидела, глядя в стену напротив, где висел плакат про профилактику глазных болезней. Большая картинка – здоровый глаз и глаз, пораженный конъюнктивитом. Красный. Воспаленный. Больной.
Вот оно, подумала я. Диагноз поставлен точно. Только не ему. Мне. Мне открыли глаза. Нагло, цинично, с помощью вот этой бумажки из кармана пиджака.
В голове пронеслось: а что они делали в кабинете №214 в десять тридцать утра? Он сидел в кресле, запрокинув голову, а она светила ему в глаза лампой? Или… или светила в душу? Обнаруживая там не воспаление слизистой, а нечто совсем иное? Что она увидела в его глазах, доктор Ветрова? Суету? Вину? Или… спокойную уверенность?
Я представила ее руки. Тонкие пальцы. Может, они касались его лица? Поправляли оправу приборов? А его взгляд… он смотрел на эти руки? На ее лицо, склонившееся над ним? Что он чувствовал? Удовольствие? Адреналин вранья? Или… ничего? Просто рутинный визит по фальшивому поводу? «Да, доктор, что-то глаза… пекут, красные…» – лгал он ей, зная, что она, профессионал, мгновенно раскусит обман? Или она… была в сговоре? Частью спектакля?
Жар сменился ледяным ознобом. Я поднялась. Мне нужно было выйти. На воздух. Глотнуть хоть чего-то, кроме этого удушливого запаха больницы и предательства.
На улице было ветрено. Солнце слепило. Я зажмурилась. Конъюнктивит. Слово-приговор. Оно жгло сетчатку. Он не болел. Он болел ложью. И эта ложь была преднамеренной, продуманной, как маршрут той несуществующей командировки. Он выбрал этот день. Выбрал эту клинику. Выбрал этого врача. Почему? Почему не пошел в платную, подальше от дома? Наглость? Уверенность, что я никогда не загляну в его пиджак? Или… или это был сигнал? Подсознательное желание быть пойманным?
Я шла по улице, не видя дороги. Рецепт был сжат в кулаке, превращаясь в мятый комок. Лекарство от конъюнктивита. Капли. Мази. А что было лекарством от этого? От боли, которая разрывала грудь? От гнева, кипевшего, как лава? От унижения?
Он вернется. Скоро. С чемоданом. С историями о «Питере». С усталым видом «кормильца». И что тогда? Я встречу его этим комком бумаги? Ткну в лицо? Заору? Зарыдаю? Или… или надену маску? Такую же толстую, как его ложь? Играя в счастливую жену, встречающую уставшего мужа из командировки?
Дома было тихо. Пусто. Я подошла к окну. На столе лежал злосчастный пиджак. Я взяла его. Засунула руку в тот самый карман. Пусто. Только ворсинки да пыль. Пыль лжи. Она была везде. На мебели. На душе. Я подошла к зеркалу в прихожей. Посмотрела в свои глаза. Они были сухими. Очень сухими. И очень зрячими.
– Конъюнктивит, говоришь? – прошептала я своему отражению. – Не-а, милый. У меня, кажется, диагноз иной. Острое зрение. Без возможности лечения. И рецепт… – Я разжала кулак, посмотрела на мятый листок. – …рецепт на развод. Выписала его ты сам. Своими руками. В кармане пиджака. В день твоей «срочной командировки».
Осталось только решить, когда и как вручить ему этот диагноз. Глаза в глаза. Без анестезии.