"АЙСЕДОРА". Часть 2. В.Витин, Г.Колесник
(Инсценировка по книге Н.Аляшевой «А.Дункан. Документальные свидетельства и фантазии»)
10.
Прошлое, настоящее и будущее похожи, вероятно, на бесконечно длинную дорогу. Мы не можем разглядеть, что там впереди. Нам кажется, что будущее далеко, за горизонтом, а оно уже подстерегает нас…
Часто с балкона своего дома я любовалась Дердр, с какой легкостью она придумывает свои танцы.
- Мама, гляди, сейчас я птичка, я лечу высоко-высоко, под самыми облаками… А сейчас я цветок, который смотрит на птичку и раскачивается.
Патрик тоже начинал танцевать. Он никогда не позволял мне учить себя: - нет, мама, Патрик сам будет придумывать сои танцы. Как ты.
Тот день, самый черный в моей жизни… Накануне кто-то прислал мне книгу в роскошном переплете: «Ниобея, оплакивающая детей своих». Со смутной тревогой листала я страницы. Вдруг всплыли перед глазами слова: «Чтобы тебя покарать, стрелы богов пронзили головы преданных тебе детей». Что это значит? Предупреждение? Глупая шутка? Мои малышки…В сто крат больше, чем мое искусство, в тысячу раз сильнее, чем любовь мужчины, они наполнили мою жизнь счастьем… Но эта книга Кто с какой целью прислал ее мне?
Внезапно зазвонил телефон. Я услыхала голос Лоэнгрина:
- Айседора… Давай встретимся в городе. Мне так хотелось повидать тебя и детей.
Я обрадовалась, ведь мы несколько дней были в ссоре. Он любит меня, он хочет видеть малышек! Да, Да, я еду! И тут няня сказала: «Собирается дождь. Не лучше ли оставить детей дома?»
Сколько раз, точно в ужасном кошмаре я слышала эти слова предостережения. Почему я не придала им никакого значения в тот миг, почему? Лоэнгрин встретил нас на плас Пигаль, мы весело позавтракали в итальянском ресторанчике: ели спагетти, пили каянти, говорили о будущем. «Я построю для тебя новый театр, - сказал Лоэнгрин. – Это будет театр Айседоры». «Нет, - возразила я. – Это будет театр Патрика. Он станет, вот увидишь, великим композитором и создаст свою музыку для танцев будущего».
Мы посадили детей в автомобиль – им нужно было возвращаться домой. Поцеловала малышек, сказала: «Я скоро вернусь», Дердр прижала губы к стеклу, я поцеловала стекло с другой стороны. Это прикосновение, леденящее душу, осталось во мне навсегда.
Проводив детей, я поехала в студию. Пианиста еще не было. Надев белую тунику, я ходила по залу, ела конфеты и думала: «Я самая счастливая женщина в мире. Я молода, знаменита, у меня чудесные дети, любовь. Сегодня исполнилась мечта моей жизни – у меня будет свой театр!»
В эту минуту вбежал Лоэнгрин. Лицо его было искажено ужасом.
- Айседора!.. – крикнул он и задохнулся. – Наши дети… Они погибли!..
Оборвалась струна, визжа и рыдая. Нарастая, звучит трагическая музыка.
Осознать, что произошло, невозможно: это не под силу разуму… Машина с детьми выехала на набережную Сены. Наперерез ей выскочило такси. Наш водитель круто свернул к реке. Мотор заглох. Шофер вышел из машины, завел мотор. Вдруг… Машина двинулась на него, он отскочил в сторону. Автомобиль с детьми упал в Сену… Пока шофер бегал зачем-то к моей сестре Элизабет, колотил там в дверь – ее не оказалось дома, время, время шло… Только через час машину удалось поднять краном. Мне говорили потом, будто Дердр еще дышала…
Я не мистик, но в этой страшной истории много такого, что, если вдуматься, сойдешь с ума… Еще до меня Лоэнгрин был увлечен женой профессора Дуайена. Лоэнгрин строил для него больницы, давал сотни тысяч на рекламу. Когда он оставил эту женщину ради меня, Дуайен лишился финансовой поддержки. Можете себе представить, как он стал меня ненавидеть! Деньги, везде эти проклятые деньги!.. То, что произошло, это его месть. И книга, присланная по почте, и то, что шофер, уйдя от меня, купил себе роскошную виллу за пятьдесят тысяч франков (цена моих детей!) – разве это случайность? Все продается в буржуазном обществе: человеческие чувства, искусство, сама жизнь…)
Музыка.
Ниобея, оплакивающая своих детей… Есть горе, которое убивает, хотя со стороны кажется, что человек продолжает свою жизнь. Я пыталась спастись бегством – от себя, от грызущих голову мыслей, от людей. Я носилась, как призрачный корабль по призрачному океану, меняя города и страны. Ночи я проводила без сна, ожидая рассвета. А днем, затворялась от людей, мечтала о наступлении ночи. Я заплывала далеко в море – так далеко, чтобы уже не вернуться, но сила жизни каждый раз выбрасывала меня на берег.
Как-то серым осенним днем, бродя по дюнам, я внезапно увидела своих детей. Обоих малышек… Они шли, взявшись за руки.
- Дердр! Патрик! Не уходите! Это я! Я!
Как безумная я бросилась за ними, но они не оборачивались, уходили вдаль. Я кричала, звала – все напрасно. Через мгновение две маленькие фигурки растворились в прибрежном тумане. Страх овладел мною, леденящий страх: неужели я сходу с ума? Бросилась навзничь на сырой песок и зарыдала.
Своим спасением я обязана Элеоноре Дузе – великой актрисе и мудрой женщине. Я жила тогда на ее вилле. Однажды в сумерки она пришла в мою комнату. Обняла и властно сказала:
- Айседора, вы должны вернуться к вашему искусству. В этом ваше единственное спасение. Прошло несколько дней. Я преодолела себя и приехала в студию. Вошла в большой танцевальный класс с голубыми занавесками. Стайка учениц окружила меня. Мои девочки, как я рада снова увидеть вас!..
Они не пытались утешить меня. Они просто сказали:
- Айседора, живи ради нас. Разве мы не твои дети?
11.
В музыку вторгается фонограмма войны: грохот разрывов, треск пулеметных очередей.
В безумном мире бушевала война. В сводках сообщалось о тысячах убитых и раненых. В помещении моей школы был размещен военный госпиталь. Со стен сняли барельефы танцующих детей – вместо них во всех комнатах висели дешевые распятия. Не было и голубых занавесок в большом танцевальном зале – здесь тоже стояли койки с ранеными. Санитары несли по коридорам все новых и новых мучеников. В 1915 году я подписала контракт и уехала в Америку. В Сан-Франциско, городе моего детства, я встретилась с мамой, которую уже не видела много-много лет. Безжалостное время превратило ее в тихую маленькую старушку. Однажды, во время завтрака, я увидела в зеркале наши отражения – мое печальное лицо и ее седину и морщины – и вспомнила тех отважных смельчаков, которые почти двадцать два года назад пустились в путь с надеждой обрести славу и богатство. Надежды исполнились – почему же результат оказался столь трагическим? Может быть, так называемого счастья и вовсе не существует? Разве что мимолетные его просветы…
Война, кровопролитие, удушливые газы – весь этот вселенский ужас наконец окончился. Но возродить свою школу я так и не смогла.
- Дамы и господа! – взывала я к публике после каждого концерта. – Я обращаюсь к вам за помощью. Мое искусство умрет вместе со мной, если вы не поможете мне создать школу нового танца. Я направляла свои послания богачам-миллионерам, писала королю Англии, правительствам Франции и Германии. Но отовсюду приходили вежливые отказы: «Мы вас любим, дорогая Айседора, но поймите… война, инфляция, безработица… Мы будем иметь в виду… при первой же возможности…» И все в таком же духе, с неизменными восторгами по поводу моего искусства.
Отчаявшись, я написала в Москву, столицу далекой страны, объятой пламенем революции. Ответа долгое время не было. И вдруг…
Стук телеграфного аппарата.
Голос. «Лондон. Айседоре Дункан. Советское правительство приглашает вас в Москву. Приезжайте. Мы создадим вашу школу.»
Всего несколько слов, но они решили мою судьбу. Я стала готовиться к отъезду. Сердце ликовало. Да, я еду к вам, еду! Я буду обучать ваших детей, мы создадим академию революционных танцев!
Ах как меня стали травить. Пугали, называли безумной.
Дорогая Айседора, умоляем вас: не надо ехать в Россию!
- Комиссарам не нужны ваши танцы.
- Вас изнасилуют пьяные матросы!
- Радия всего святого, откажитесь от этой нелепой затеи!
Нет, господа, я не из пугливых! Я еду в Россию, это решено!
12.
Бой кремлевских курантов.
Часовой кремля, курносый мальчишка в фуражке с красной звездой, долго и внимательно рассматривал мой пропуск, подписанный наркомом просвещения Луначарским. Затем наколол его на штык и взял под козырек. Я улыбнулась ему и вошла в Кремль…
Голос: «Председателю комиссии по снабжению рабочих при народном комиссариате продовольствия товарище Халатову… Дорогой товарищ! Обращаюсь к вам по вопросу совершенно исключительному. Как вы знаете, мною приглашена была товарищ Дункан. Настроение ее очень хорошее, дружественное по отношению к нам, и она, безусловно, может быть нам полезна, но первым условием для ее полезной деятельности является питание… Вот почему я прошу установить для Дункан и ее ученицы два полных наркомовских пайка. Нарком по просвещению Луначарский».
- Спасибо, но мне ничего не нужно, - сказала я Луначарскому. Я готова голодать вместе со всеми, только дайте мне тысячу мальчиков и девочек из самых бедных пролетарских семей, а я сделаю из них людей, которые будут достойны новой эпохи. И ничего, что вы бедны, это ничего, что вы голодны, мы все-таки будем танцевать! Глаза Луначарского весело блеснули за стеклышками пенсне.
- Будем танцевать, товарищ Дункан. Непременно будем!
В автомобиле наркома я ехала по улицам Москвы. Заколоченные витрины магазинов, бедно одетые люди, чумазые ребятишки, изрытые ямками мостовые… Москва 1921 года…
«Удивительные люди эти красивые комиссары, - думала я. – В нищей, разоренной стране они находят время и желание, чтобы помочь какой-то сумасбродной даме воплотить в жизнь ее фантастическую мечту!»
13.
Напевная русская мелодия.
- Как тебя зовут, девочка? Давай познакомимся. Я – Айседора. А как твое имя? Таня? Какое красивое имя – Таня!.. Кто твой папа, Таня? Машинист? А мама? Прачка? А ты сама кем хочешь стать, когда вырастешь? Еще не знаешь? Ну, хорошо, скажи мне, Таня, ты любишь танцевать? Очень? Прекрасно! Послушай, как я произношу твое имя: Та-а-а-а-аня… Та-а-а-а-аня… Будто ветерок подул, не правда ли? Та-а-а-а-аня…А ты – березка в лесу. Ветер тронул твои зеленые листочки, они заколыхались, заволновались… А ветер подул сильнее, на небе собрались тучки, вот-вот колыхнет дождь. Маленькая березка дрожит от холода, она борется с жестким, колючим ветром. А он прибегает березку к земле, хочет ее сломать. «Нет, ветер, ты не одолеешь меня, - упрямо твердит маленькая березка. – Я все равно буду жить на земле, я не упаду!» И ветер, выбившись из сил, затихает. Снова выходит доброе солнышко. Оно ласкает тебя, нашу маленькую березку, своими нежными теплыми лучами.
Ты мне очень хорошо все показывала, Таня. Ты мне очень, очень понравилась. Приходи завтра. Мы опять будем с тобой танцевать. Придешь? Айседора тебя ждет.
Шум зрительного зала, разноголосица настраиваемых инструментов.
Моих питомцев стали называть смешным словом «дун-ка-ня-та»! Не забуду тот день, когда мы впервые выступили в Москве. Волновались все, а больше всех я. Ведь это был не просто концерт. Мы должны были танцевать в праздничном представлении в честь четвертой годовщины Октябрьской революции.
Большой театр… Кумачовые полотнища на позолоченных ярусах, над бывшей царской ложей. В зале рабочие, красноармейцы, матросы…
В музыке фрагмент «Интернационала».
Луначарский говорил мне после концерта: «Милая Айседора, вы танцевали, как никогда. Я видел на сцене пылающий факел, зовущий людей к свободе».
Я и мои «дунканята» танцевали под пение всего зала.И вместе со всеми – я это видела, видела! – стоя в правительственной ложе пел Ленин! Мы выступали с концертами перед шахтерами Донбасса, перед морякми «Авроры», во многих больших и малых русских городах. А потом…
14.
Свет меркнет, дорожит огонек свечи.
Голос.
Закружилась листва золота,
В розоватой воде на пруду,
Словно бабочек легкая стая
С замираньем летит на звезду…
В тот вечер я была в гостях у художника Георгия Якулова. В его студии, как всегда, собрались известные московские артисты, музыканты, поэты.
Голос.
Я сегодня влюблен в этот вечер,
Близок сердцу желтеющий дол.
Отрок-ветер по самые плечи
Заголил на березке подол.
И в душе и в долине прохлада,
Синий сумрак, как стадо овец.
За калиткою смокшего сада
Прозвенит и замрет бубенец…
Кто читает эти стихи? Как имя этого поэта? Я хочу видеть его… Якулов подвел ко мне человека в светло-сером костюме:
- Это наш знаменитый поэт Сергей Есенин.
- Айседора…
Из-под копны золотых волос на меня глядели голубые глаза моего Патрика. Я бросилась в эти глаза, как в озера, и они проглотили меня целиком!..
Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.
Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поет.
Целый вечер он не отходил от меня и читал, нет, не читал, а пел свои удивительные стихи. Я ничего не понимала, ни единого словечка. Я слушала их, как музыку…
Будто лавина солнечного голубого сна обрушилась на нас двоих. Сбила с ног, закружила, понесла в низ – в зияющую неотвратимую пропасть.
Я задыхалась от счастья, я забыла обо всем кроме тебя, Есенин! Безумее, бред, наваждение!
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищурила глазом
Хулиганка свела с ума.
Есенин! Спасательный круг, брошенный мне судьбой, моя лебединая песня… Знал ли он, что между нами пятнадцать лет? Перед нашим бракосочетанием я отдала свой французский паспорт нашему общему другу.
- Умоляю вас, измените мой возраст. Мы не чувствуем этих пятнадцати лет. Но завтра… Завтра мы отдадим эти паспорта в чужие руки. Ему, может быть, это будет неприятно. Прошу вас, не для меня, ради Есенина.
2 мая, в день регистрации нашего брака, я стала моложе на целых шесть лет! Нет, судьба, мне было в тот день восемнадцать! Есенин привез меня в кафе поэтов «Стойло Пегаса». Мы собрались в самой большой комнате, было много цветов, мы пили шампанское и смеялись. Тосты следовали один за другим. Глаза Есенина сияли счастьем. Но среди улыбок и приветствий я ловила на себе косые взгляды, слышала за спиной неодобрительный, ехидный шепот.
Голос. Женился на ее славе и богатстве.
- У нее золотой дворец в Париже, слыхали?
- И миллионы в швейцарских банках.
- Эх, Сергунька, пропала твоя головушка…
Ни золотого дворца, ни миллионов у меня, к сожалению, не было. Библиотека, мебель, все мое имущество было расхищено, на деньги в банке наложен арест. Но людская молва упорно считала меня миллионершей.
Веселье в кафе поэтов продолжалось далеко за полночь.
Есенин влез на стол, вытянул вперед руку. Все смолкли.
- Други мои, черти полосатые! Сын у меня непременно будет такой, что и отца за пояс заткнет! И он стал читать стихи. Все слушали как завороженные.
И тут мне пришла в голову великолепная мысль…
Стук телеграфного аппарата.
«Импресарио Юроку. Нью-Йорк. Соединенные Штаты Америки. Можете ли вы организовать мои спектакли с участием моей ученицы Ирмы, двадцати восхитительных русских детей и моего мужа, знаменитого русского поэта Сергея Есенина. Телеграфируйте немедленно. Айседора Дункан».
Пауза. Снова, потрескивая, стучит телеграфный аппарат.
Голос. «Интересуюсь. Телеграфируйте условия и начало турне. Юрок».
Стали готовится к отъезду. Вдруг – неожиданное сообщение. Как гром среди голубого неба. Правительство Соединенных Штатов отказалось выдать визы ученикам моей школы. Почему? Неужели ты испугалась русских детей. Америка, моих «дунканят»? Нет, Есенин, все равно мы поедем. Не сдадимся, не отступим, нет! Ты мой муж, пусть попробуют не дать тебе визу! Ты один заменишь древнегреческих хор. Слово поэта и танец создадут неожиданное по красоте зрелище… Клянусь, мы покорим весь мир!
15.
Первые концерты состоялись в Берлине. Репортеры окружили меня и Есенина.
- Да, господа, я почти год провела в красной Москве. Как видите, не умерла голодной смертью, даже чуть-чуть пополнела. Представьте, меня не изнасиловали на границе и не расстреляли. И вообще, господа, я теперь руководитель единственной в мире государственной школы танца. Вот так… (Словно прислушиваясь к задаваемому из зала вопросу.) работают ли в Москве театры? (Смеется.) Каждый день до сорока спектаклей! Мой великий друг Станиславский, глава Художественного театра, с аппетитом ест бобовую кашу вместе со своей семьей, но вы бы поглядели, что он творит на сцене!.. Что?! Не слышу вашего вопроса… Да, я приехала сюда с мужем – замечательным русским поэтом Сергеем Есениным. Правда, ваше германское правительство посчитало брак, совершенный по советским законам недействительным. Ну, что же, мы повторили сегодня эту приятную процедуру. Я вышла за Есенина второй раз. Хотите, могу и третий, и четвертый, сколько вам угодно! Что? Есенин, этот вопрос к тебе: самый счастливый год в твоей жизни. Он отвечает, господа: зима тысяча девятьсот девятнадцатого. В комнате пять градусов. В комнате пять градусов, ни полена дров, писал стихи, чтобы согреться. Много, много стихов. Потому и был счастлив… Что? Как он пишет стихи? Есенин, расскажи журналистам. Он говорит, господа: вот присяду перед обедом на полчасика… (Смеется.) И напишу, говорит, стишка три-четыре…(Меняя тон, негромко и серьезно.) Мне он потом сказал: «Зачем им, дуракам, знать, - что стихи писать – как землю пахать, семи потов мало!» Ваш вопрос я не расслышала, повторите, пожалуйста. Что произошло вчера в Берлинском Доме искусств? А ничего особенного, господа. Нас с Есениным просто захотелось спеть гимн «Интернационал». Мы запели, зал подхватил. А какие-то подонки подняли шум, начали топать и свистеть. А Есенин, я вам должна сказать по секрету, свистит так, как этот… как его… Соловей-разбойник! Это в России самый большой специалист по свисту. Ну вот, Есенин как засвистит…. В четыре пальца! После этого так тихо-тихо стало, и мы спокойно допели «Интернационал».
Пауза. Перемена света.
В Берлине мы проболи довольно долго: не давали визы для проезда через Францию. Мы нервничали… Появилось много новых друзей – искренних и лживых. Банкеты, встречи, обеда… В один из дней мы побывали в гостях у Алексея Толстого. Был приглашен и Максим Горький. За столом горький пристально рассматривал Есенина и неодобрительно посматривал на меня. После обильного ужина я слегка захмелела и отяжелела. Попросили танцевать – скорее из вежливости, так показалось мне.
Я кружилась в тесной комнате, прижав к груди букет измятых, увядших роз. Было очень неловко. После танца я подошла к Есенину, он положил мне руку на плечо и не сказал ни слова. «Неужели я танцевала так плохо?» - спросила я его взглядом. Он резко отвернулся. Стало горько и обидно до слез.
И вдруг он начал читать стихи. Тихо, словно самому себе.
Утром в ржаном закуте
Где златятся рогожи в ряд
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать.
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь…
Я смотрела на Горького. В его глазах стояли слезы. Ты колдун, Есенин! Как легко и просто тебе удается завоевать непостижимые души этих великих русских… Бедняжка Терпсихора, в этом заезде ты определенно проиграла!..
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
И снова потянулись тягостные дни ожидания. Поездки, концерты, приемы вконец измучили Есенина. Я не отпускала его ни на шаг, он злился. В один прекрасный день он просто исчез из отеля. Боже! Я подняла на ноги всю полицию, обзвонила больницы, морги. Есенин! Но его нигде не было… На четвертый день, объездив все кабаки и притоны, я ворвалась в тихий семейный пансион – кажется , на Уиландштрассе. В одном из номеров, на смятой пастели, сидел Есенин. Огрызком карандаша он что-то писал на папиросной коробке.
Не помню, что со мной было!... Я завыла, как раненая волчица. Схватила хлыст и в исступлении стала колотить посуду, люстры, зеркала. Летели на пол вазочки и тарелки, рушились полки с сервизами. Я бушевала до тех пор, пока бить стало нечего.
- Я заплачу за все, - сказала я насмерть перепуганной хозяйке. – Пришлите мне счет.
- Ты дьяволица, - прохрипел Есенин.
Надел цилиндр, набросил на плечи пальто и молча пошел со мной.
Что я натворила, безумная…Неужели не понимала тогда, что душа поэта требует уединения? Почему небеса не вразумили меня, не удержали мою руку? Не разбила ли я вместе с сервизами и зеркалами то, что было для меня дороже всего на свете?
16.
Наконец визы были получены. На пароходе «Париж» мы пересекли Атлантический океан. В белой фетровой шляпе, в красных русских сапожках и длинном плаще я стояла на палубе под руку с Есениным, а впереди, на горизонте, окутанные свинцовым фабричным дымом, вырастали серые громадины небоскребов.
В нью-йоркском порту чиновник долго вертел в руках наши документы и наконец изрек, что в Штаты он впустить нас не может. Ночь мы должны провести на пароходе, а утром нас отправят на Эйлис-Айленд. Остров слез, где находится карантин и всякие следственные комиссии. Там нас заставили пройти все круги ада.
- Мистер Есенин, - сказал толстый чиновник в комнате политических экзаменов. – Подойдите к столу. Поднимите правую руку и отвечайте на вопросы. В Бога верите? Есенин с недоумением посмотрел на меня. Я кивнула – мне хотелось побыстрее покончить с этой унизительной процедурой. Он сказал: «Да».
- Какую признаете власть? – продолжал свой допрос чиновник.
Несчастный Есенин начал путано объяснять, что он поэт и в политике ничего не смыслит, но вообще-то он за народную власть.
Задав еще несколько вопросов, чиновник сказал:
- Повторяйте за мной: «Именем господа нашего Иисуса Христа обещаю ни в каких политических делах не принимать участия и гимн «Интернационал» в общественных местах не петь».
И только после всего этого Америка открыла перед нами свои врата. В отеле, где мы остановились, безжалостная судьба приготовила мне еще один страшный удар. Едва мы распаковали чемоданы, я вошла в ванную комнату. На стеклянной полочке лежало мыло. Обыкновенное туалетное мыло в яркой красочной обертке. Я взяла его в руки и вдруг… Крик, дикий крик вырвался из моей груди, будто я прикоснулась к раскаленному железу. С этикетки смотрел на меня белокурый смеющийся мальчик с голубыми глазами – мой Патрик!.. Изверги, садисты! Кому в голову взбрела эта кощунственная затея?!
«Покупайте ароматное и душистое мыло фирмы «Пирс и компания!» - это рекламные плакаты с голубоглазым Патриком неотступно преследовали меня на улице, в метрополитене, в ярко освященных витринах. Мыло, мыло, мыло! Как будто толстокожему господину Доллару доставляло особое удовольствие издеваться надо мной.
Лишь на сцене я забывала об этом (Берет со стола несколько газет). «Чикаго стар»: «Айседора бросает вызов Америке: каждый ее спектакль заканчивается «Интернационалом». «Бостон ньюс»:В партер театра, где выступала товарищ Дункан, введена конная полиция…», «Балтимор сан»: «Дункан и Есенин привезли секретные инструкции большевиков…» «Вашингтон пост»: «По заявлению Министерства юстиции, Айседора Дункан лишена американского гражданства за красную пропаганду. Ей и ее мужу Есенину предложено немедленно покинуть Соединенные Штаты». (Отбрасывает газеты, резко отходит от стола).
17.
Париж… Мы возвращаемся в Россию. Есенин считает каждый день, торопит меня, злится.
- Я тебе в тягость, Есенин? Скажи…
- Да! Да! – вдруг злобно и отчужденно крикнул он. Будто выстрелил в меня. Целый день сидел в своей комнате, не вышел к обеду. Утром, чуть свет, ушел куда-то. На скомканной постели я заметила обрывок бумаги. Стихи… Они были написаны ночью. И посвящались не мне, а той, кого он любил сильнее всего, - России.
Не искал я ни славы, ни покоя,
Я с тщетой этой славы знаком.
А сейчас, как глаза закрою,
Вижу родительский дом…
Впервые тогда я почувствовала различие наших судеб, ощутила сердцем тревожную близость неминуемого разрыва. В Москве один из друзей Есенина сказал мне:
- Милая, дорогая Айседора, и надо же было вам повстречаться на его пути. Поймите, он женился на вашей славе. Нонсенс! Абсурд! Разве у него своей славы не было? Мы долго не виделись. Вдруг однажды он пришел ко мне в Пречистенку.
Скажи, Есенин, ты… ты любил меня? Только не лги. Ни себе, ни мне…
Изадора, чертова дочь, дьяволица… Была страсть, а потом все прошло, сгорело… Слепой был, понимаешь? Разные мы с тобой, чужие…
- Замолчи, Есенин! Не смей так говорить!... О, нет, не уходи, останься! Стэй, донт гоу! Ай имплоу ю! Ты нужен мне, слышишь?
И в ответ:
Излюбили тебя, измызгали -
Невтерпеж,
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Или в морду хошь?
Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с тобой не покончу,
Иди к чертям.
К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая, плачу,
Прости… прости…
Призрачная синекрылая птица счастья, ты выпорхнула из моих рук. Теперь уже навсегда. Навеки… Я должна уехать! Поеду в Париж, положу хризантемы на могилку детей… Через месяц-два снова вернусь в Россию. Время лечит, я забуду тебя, Есенин, забуду… Я должна забыть… Последний концерт в Москве, последний танец… И вдруг слышу из-за кулис: «Изадор-ра!»
Он! Пришел проститься со мной! Есенин…
Когда дали занавес, он бросился ко мне, стал целовать руки, плакал… Это было последнее наше свидание. Телеграмму о его смерти я получила уже в Париже.
Голос.
Нет, нет, нет! Я совсем не хочу умереть!
Эти птицы напрасно над нами вьются.
Я хочу снова отроком, отряхивая с осинки медь,
Подставлять ладони, как белые скользкие блюдца…
18.
Актриса снимает с себя красный шарф.
- Через полтора с лишним года погибла и она. В Ницце ее отказались хоронить, так как среди бумаг Айседоры было найдено заявление о принятии советского гражданства. За несколько часов до смерти она дала свое последнее интервью: «Вы спрашиваете, какой период моей жизни я считаю наиболее счастливым? Запишите, господа журналисты: Россия! Только Россия! Мои три года в России со всеми их страданиями стоили всего остального в моей жизни… Нет ничего невозможного в этой великой стране, куда я скоро опять поеду и где проведу остаток своей жизни… Нет ничего невозможного в этой великой стране, куда я скоро опять поеду и где проведу остаток своей жизни». Она ожидала гонорар от издательства – не было денег на билет в Москву. Перевод пришел слишком поздно…
А в школе-студии имени Айседоры Дункан дети, узнав о смерти своей великой наставницы, танцевали в день ее похорон «Арию» Баха. Так завещала Айседора Дункан.
Музыка.
И казалось, среди девочек и мальчиков в своей огненно-красной тунике танцует и сама Айседора, снова и снова рассказывая людям о своей прекрасной и трагической жизни…
P.S. Премьера спектакля состоялась 4 марта 2004 года в помещении Молодежного Художественного театра г. Улан-Удэ.
Спектакль «Айседора» был представлен на театральных фестивалях:
Театрально-музыкальный фестиваль «Вертикаль» г. Байкальск
Театральный фестиваль «Сибирский транзит» г. Улан-Удэ
Режиссер-постановщик Владимир Витин
В ролях: Айседора-женщина Софья Гущина, Айседора-девушка Ольга Хорошева, Айседора-девочка Татьяна Калинкина и Ирина Конденко.
Ссылка на первую часть: https://dzen.ru/a/aHyRyYxd8FInDbNn