Я тебя так ненавижу, что, наверное, влюблюсь
Тут Маша бросила на него обеспокоенный взгляд. Ну, конечно. Там, на ее даче, он каким-то образом вызвал на подмогу своего друга, и теперь будет мстить за похищение.
— Меня будут искать, — предупредила она, неприятно удивившись, как тоненько прозвучал ее голос. — И обязательно найдут. Тогда вас, Николаев, ждут большие неприятности. Может, даже посадят.
К ее удивлению, Николаев, прежде чем ответить, горько усмехнулся.
— Увы, Мария Игоревна, но вас уже никто и никогда не найдет.
В подтверждение его слов конь лихо заржал, а бородатый Егор еще выразительнее уставился на Машу, которая, в свою очередь, обвела их всех неторопливым и, как она надеялась, презрительным взглядом, после чего, криво усмехнулась.
— Так я и знала. Мстить будете. Но, если честно, я удивлена, — Маша уже придумала, на что сделает ставку, и незамедлительно приступила к исполнению своего плана. — Вы, Андрей, казались мне таким возвышенным, благородным. А, оказывается, что чести у вас и нет, — заметив, что Николаев собирается возражать, она упреждающе подняла руку. — Подождите. Я не закончила. Понимаю ваши чувства. Я напоила вас снотворным, — Николаев поморщился, а Маша попыталась изобразить раскаяние, — да, что уж теперь скрывать. Я напоила вас снотворным, притащила к себе на дачу. Но! Вы сами меня к этому принудили, — из Маши поперли возвышенно-книжные слова, которые сразу захотелось запихнуть обратно. — Вы же прекрасно знали, что мне самой эту выставку никак не организовать? Ну знали же? — на этот раз она сделала паузу, чтобы дать Николаеву возможность ответить и тем самым получить обратно мяч. Пусть устроит скандал. Тут Маша будет в своей стихии.
Однако Николаев ее снова удивил. Он вытерпел и ничего не сказал. Только, склонив голову на бок, продолжал внимательно на нее смотреть. И что самое мерзкое — смотреть с жалостью. Пусть себя пожалеет, культурный пижон!
Так и не дождавшись ничего вразумитильного, Маша продолжила, но уже не так уверенно (хотя сей факт она пыталась скрыть, чтобы не доставлять ему удовольствия).
— Будем считать, что знали. И бросили меня на произвол судьбы. Но теперь-то, теперь, когда вы все равно опоздали на встречу со своими нидерландцами, давайте обсудим условия вашего возвращения в галерею.
Изначально Маша не собиралась обсуждать с Николаевым никаких условий. Ей казалось, что, потеряв перспективу зарубежной работы, он будет рад, если его просто не уволят. И мысленно она видела себя в роли благотворительницы, благородно принимающей его обратно: «Я сделаю вид, что ничего не было. И Кравцов не узнает о вашем предательстве. Не надо, не стоит целовать мне руки. Не унижайтесь так, Николаев».
Но его удивительное равнодушие к главному предмету беседы поколебало былую уверенность. Придется торговаться.
— Итак, — продолжила Маша, откашлявшись. — Удерживать меня в заложниках смысла у вас нет никакого. Давайте поговорим, как разумные люди.
Молчавший по воле Николаева все это время Егор, не выдержал, отнял ладонь ото рта и, выпуская едва видимый морозный пар, разразился длинной и, с точки зрения Маши, эмоциональной речью.
— Вы эту заразу, Андрей Александрович, с собой притащили что ли? Ай-ай-ай. Ух, и страшилище. Вот матушка-то ваша расстроится. Уж, почитай двести лет такого не было. Как не аккуратно, не слажено. Но вы только слово молвите, — резко обернулся он к Николаеву и неожиданно согнулся в поклоне. — Я ее сейчас легонечко придушу, а потом тут, под елью и прикопаю. Никто ничего не узнает. А? Зачем матушку огорчать? Лады? — с надеждой поднял он на Николаева добрые глаза, полные обожания и преданности. — А, если вам не гоже на это смотреть, так и вовсе без вас управлюсь. Не сомневайтесь, Андрей Александрович! И матушке вашей слова не скажу. Вот те крест, — тут он и вправду осенил себя крестом и наклонился еще ниже.
Маша забеспокоилась. Чересчур убедительно бородатый Егор шутил относительно ее удушения. Настолько убедительно, что маленькая капелька холодного пота, петляя, потекла по спине вниз. Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева.
— Ваш друг всегда такой остроумный? Нет, — Маша почувствовала, что начинает оправдываться, но остановиться уже не могла, — я и сама за любой кипишь, но это реально не смешно. Чего вы молчите? Сколько вам надо? Я договорюсь и вам повысят зарплату, — черт, черт, черт — нельзя так с похитителями разговаривать. В кино, таких, как она убивают первыми. Маша очень на себя злилась.
Егор, тем временем, упрямо продолжал гнуть свое.
— Барин, да она и мучиться не будет. Это ж в таком чудном месте смерть принять — удовольствие одно!
В «чудном месте» стало уже совсем темно. Фигуры на поляне потеряли все свои краски и превратились в угрожающие черно-белые тени. Утомившийся конь нетерпеливо переступал на месте с ноги на ногу, ожидая, когда хозяин, наконец, соберется домой. День растворился, и острые на фоне обманчивого спокойствия ночи звуки, распаляли и без того, напряженную беседу.
— Скажите вашему другу, — не выдержала Маша, — чтобы замолчал. Он меня пугает.
Николаев все еще не торопился с ответом, точно тщательно его обдумывал. Но, в конце концов, принял решение и прицыкнул на Егора.
— Все, довольно барышню пугать. Домой поехали. Поздно уже.
— Да я-то что, — расстроенный неласковым тоном Николаева пробурчал Егор. — Вот матушка ваша, что скажет?
— Куда это мы поедем? Ко мне на дачу? В Москву? — Маша перебила Егора и подошла так близко к Николаеву, что тот был вынужден отстраниться.
И, тем не менее, он стоял совсем рядом, глядя на ее сверху вниз. Когда он протянул к Маше руки, она непроизвольно выставила вперед локти, защищаясь. Но Николаев только накинул ей на голову капюшон. И сразу же отступил.
— Так лучше... Сейчас, конечно, темно, но внимание к вашим волосам лучше не привлекать. Еще за ведьму примут. Тут народ темный живет.
— В смысле? — возмутилась Маша из-под капюшона. Она недавно была в парикмахерской, и там ей сделали очень симпатичные и стильные розовые прядки. Равномерно розовых, равно как и зеленых волос она терпеть не могла. Однако новая прическа ей определенно нравилась. Хоть и не совсем по возрасту. Как мама с сестрой в один голос сказали. — Это типа шутка?
— Конечно, — легко согласился Николаев. — Но впредь постарайтесь не употреблять подобные слова в речи. Это, право, невыносимо.
— Какие такие слова? — продолжала возмущаться Маша, но Николаев уже не обращал на нее никакого внимания.
Он велел Егору привести коня, и тот, все еще бурча, что-то грозное себе под нос и недобро поглядывая на Машу, повиновался.
— Садитесь, барин. Держу.
Но Николаев покачал головой.
— Верхом поедет дама.
У Егора борода аж распушилась от возмущения.
— Это кто тут дама? Если б не ваша воля, я бы эту даму да под ель. Полноте, Андрей Александрович, пешком, зараза, дойдет, не развалится.
Пешком Маша ходить любила. Но в данном случае из чувства противоречия и все возрастающей неприязни в бородатому Егору вскинула голову и решительно пошла к лошади.
— На лошади поеду я. Только, — спохватилась она. — Вы, Николаев, так и не сказали, куда мы едем?
Николаев вновь подошел к ней и, прежде чем она успела охнуть, поднял на руки и легко усадил на спину предвкушающего прогулку коня. Маша не то, что выдохнуть не успела, она не сказала, что в детстве занималась конным спортом и вполне могла обойтись без посторонней помощи.
— Я приглашаю вас в свое имение. Пока вы мой гость — вас никто не тронет. Там и подумаем, что с вами делать дальше.