Туман стоял над поместьем Касьяновых густой ровной пеленой. Октябрь выдался тихим, безветренным, и в этой тишине из главного дома доносились приглушённые голоса и скрип половиц под ногами пришедших проститься. Чёрные ленты на портретах предков свидетельствовали о присутствии горя, а свечи в парадном зале плавили воск на серебряных подсвечниках.
Слуги молились о новопреставленном Петре. Статский советник Пётр Михайлович Касьянов покинул этот бренный мир. Его лицо сохраняло ту же строгость, что и при жизни, когда он принимал доклады управляющих или зачитывал указы из столицы. Георгий стоял у изголовья, не в силах поверить, что отец больше не встанет и не скажет своим властным голосом: «Довольно горевать, сын мой».
Прощание с отцом
Пятнадцать лет Георгий знал этого человека живым, деятельным. Руки юноши дрожали, когда он поправлял ленту ордена Святого Владимира на груди усопшего.
— Барин наш, светлая ему память, — тихо произнёс старый Семён, подойдя ближе и низко поклонившись. Сорок лет верной службы приучили его сохранять достоинство и в горе. — Не плачьте, Георгий Петрович. Ваш батюшка жил не зря.
Семён казался юноше единственной опорой в этом внезапно изменившемся мире.
— Расскажи о нём, Семён, — попросил Георгий. Голос срывался. — Расскажите, каким знал его ты.
— Батюшка Петра Михайловича служил при самом государе, — начал он размеренно, с той особой речью, с какой передаются семейные предания. — А сам Петр Михайлович как возмужал, так и принялся поместье обустраивать. Винодельню построил, мельницу поставил, дороги проложил. Справедливый был, строгий, но справедливый. Мужики его почитали.
Георгий жадно внимал каждому слову. Отец никогда подробно не рассказывал о своих достижениях, считая хвастовство недостойным дворянина.
Свечи потрескивали, роняя воск. В зале стояла тишина, какая бывает только в присутствии потери. Георгий чувствовал, как с каждым словом Семёна на его плечи ложится невидимая ноша наследства.
— И что теперь? — тихо спросил он. — Что будет с поместьем, с людьми?
Семён внимательно посмотрел на юного барина. В его глазах читались и любовь, и тревога.
— Теперь всё в ваших руках, Георгий Петрович. Вам пятнадцать лет, а по закону вы уже полноправный хозяин. Тяжёлое это дело — управлять поместьем, вести за собой людей. Но в вас течёт кровь Касьяновых. Чай, справитесь.
Георгий кивнул, хотя внутри у него всё сжалось от страха. Ещё вчера он был просто сыном, а теперь стал главой древнего рода, владельцем поместья, хозяином трёхсот душ.
В кабинете предков
После предания тела земле, когда последние гости разъехались и в доме воцарилась скорбная тишина, Георгий направился в кабинет отца. Он медленно шёл по коридору, словно совершая паломничество. Тяжёлая дубовая дверь скрипнула, и он переступил порог.
Кабинет встретил его торжественным полумраком. Высокие окна были занавешены тёмными портьерами, лишь несколько свечей освещали строгую обстановку. Вдоль стен висели портреты всех Касьяновых, начиная с прадеда Михаила, получившего первые поместья от самой императрицы Екатерины. Их лица, написанные лучшими художниками, взирали на потомка с немой требовательностью.
— Семён Егорыч, — позвал Георгий, заметив в дверях старого слугу.
— Разрешите войти, барин?
— Входи. Ты здесь свой.
Семён с благоговением переступил порог. Даже для него, проработавшего сорок лет, кабинет оставался особым местом.
— Георгий Петрович, — торжественно произнёс он, — я должен вам кое-что показать. Пётр Михайлович, светлая ему память, наказал передать это вам в руки, когда вы станете полноправным хозяином.
Старик подошёл к письменному столу из красного дерева, провёл рукой по полированной поверхности, словно что-то вспоминая.
— Вот здесь, — пробормотал он, нащупав незаметную пружину.
С тихим щелчком выдвинулся потайной ящик. Георгий ахнул — он столько раз бывал в кабинете, но даже не подозревал о тайнике.
Семён бережно достал шкатулку из чёрного бархата и поставил на стол. Крышка была украшена золотым гербом Касьяновых.
— Откройте сами, барин, — почтительно произнёс он, отступив.
Дрожащими руками Георгий поднял крышку. Внутри на белом атласе покоились диадема и серьги такой красоты, что дух захватывало. Рубины горели, как капли крови, изумруды отливали зеленью, бриллианты рассыпали радужные искры.
— Боже мой, — выдохнул он. — Что же это такое?
— Это душа вашего рода, барин, — сказал Семен с глубоким почтением. — Эти драгоценности хранятся в доме со времен вашего прадеда. Говорят, их пожаловала сама государыня Екатерина за особые заслуги. Петр Михайлович завещал: пока они в доме, род не оскудеет.
Георгий не мог оторвать взгляда от сокровищ. Диадема казалась живой в пляшущем свете, серьги то вспыхивали, то гасли.
— Когда их носят?
— В торжественных случаях, барин. Когда род празднует великие события. Ваша матушка, царство ей небесное, надевала их в день свадьбы. А до неё — ваша бабушка. Так они и передаются из поколения в поколение.
Семен помолчал, глядя на заворожённого юношу:
— В них не только красота, Георгий Петрович. В них заключена родовая сила. Пока эти камни в доме — Касьяновы будут стоять крепко. А коли продать или потерять... — старик не договорил, покачав головой.
Георгий осторожно дотронулся до диадемы. Металл был холодным, но внутри камней словно билась тёплая жизнь.
— Сберегу, — торжественно произнёс он. — Клянусь памятью отца.
Семён удовлетворённо кивнул. В эту минуту Георгий казался ему не мальчишкой, а настоящим наследником. Портреты предков словно одобрительно взирали на передачу священного наследия.
Осмотр владений
На следующий день Георгий едва успел позавтракать овсяной кашей и выпить стакан горячего чая, как уже стоял на крыльце главного дома. Утро выдалось на редкость ясным для октября — на небе ни облачка, солнце играло в жёлтой листве старых лип, которые росли по обеим сторонам подъездной аллеи ещё со времён прадеда. Конюх Митька уже подвёл к крыльцу Орлика, любимого гнедого жеребца Георгия, которого отец подарил ему на тринадцатилетие. Конь нетерпеливо переступал копытами и встряхивал гривой, словно тоже чувствовал важность предстоящего дела.
Рядом почтительно ждал управляющий Кузьмич — мужчина лет сорока пяти с аккуратно подстриженной бородой, уже тронутой сединой. На нём был добротный суконный кафтан тёмно-синего цвета, высокие сапоги из яловой кожи и картуз, который он то и дело снимал, кланяясь молодому барину. В руках у Кузьмича были кожаные перчатки и хлыстик — верные спутники всякого, кто много времени проводит верхом, объезжая поместье.
— Доброе утро, Георгий Петрович, — поклонился Кузьмич, снимая картуз. — Изволите объехать владения?
— Да, Кузьмич. Хочу всё увидеть своими глазами.
Они сели на коней и двинулись по главной дороге поместья. Кузьмич ехал чуть поодаль, почтительно пропуская молодого барина вперёд.
— Здесь, Георгий Петрович, триста душ мужского пола, — начал управляющий, указывая рукой на раскинувшиеся поля. — Земли на семь вёрст в длину, на пять в ширину. Лесов у нас два — дубовый и сосновый. При речке мельница стоит, винокурня новая. Всё в исправности содержится. Отец был хотя и мудрый человек, но сына от хозяйства держал на расстоянии. Планировал сначала его выучить, а потом уж передавать хозяйственную мудрость.
Георгий молча слушал, стараясь запомнить каждое слово. Впереди показались крестьянские избы — добротные, крытые соломой, с дымящимися трубами.
— А как живут люди? — спросил он.
— Да слава богу, барин. Пётр Михайлович, царство ему небесное, о мужиках заботился. Подати платят исправно, на барщину выходят без ропота. Хлеба хватает, скотины достаточно.
Проезжая мимо поля, Георгий увидел крестьян, собиравших картофель. Мужики снимали шапки и низко кланялись. Бабы с детьми выглядывали из-за плетня. На их лицах читались любопытство и почтение к молодому барину.
— Вон там наша мельница, — Кузьмич указал на строение у реки. — Доход с неё триста рублей в год. А винодельня приносит и того больше.
Георгий смотрел на свои владения и чувствовал, как в душе поднимается гордость. Теперь всё это принадлежало ему — поля, леса, дома, люди. Но вместе с гордостью приходил и страх. Как управлять таким хозяйством? Как быть справедливым хозяином для сотен душ?
— Кузьмич, — сказал он наконец, — ты у нас давно служишь?
— Двадцать лет будет, барин. Ещё ваш дед, Фёдор Михайлович, назначил меня управляющим.
— Значит, ты всё как следует знаешь?
— Дерзну сказать — знаю. И людей всех поимённо знаю, и каждый клочок земли.
— Тогда помоги мне, Кузьмич. Научи, как надо. Не хочу позорить память отца.
Управляющий с уважением посмотрел на юношу.
— Извольте, Георгий Петрович. Рад стараться. Покойник, царство ему небесное, тоже молодым был, когда хозяйство принял. Ничего, выучился, стал лучшим помещиком в губернии.
Солнце клонилось к закату, когда они вернулись в усадьбу. Георгий был уставшим, но довольным. Он увидел своё наследство, ощутил его масштаб и значимость.
Клятва перед предками
Вечером в доме воцарилась тишина, Георгий зажёг свечи в отцовском кабинете. Пламя затрепетало, осветив портреты предков. Юноша встал посреди комнаты и медленно обвёл взглядом лица своих дедов и прадедов.
— Слышите ли вы меня? — произнёс он вполголоса. — Я принимаю ваше наследство. Буду достоин носить имя Касьянова.
Он подошёл к столу, на котором стояла открытая шкатулка с драгоценностями. Диадема переливалась в свете свечей всеми цветами радуги, а рубины пылали, как угольки в печи. Изумруды казались кусочками летнего леса, навеки застывшими в камне, а бриллианты рассыпали искры, словно звёздная пыль упала с небес в эту комнату.
— Обещаю приумножить славу рода, — торжественно произнёс Георгий, поднимая глаза на портрет отца. — Буду справедливым господином для своих крестьян, мудрым хозяином земли предков. Не опозорю память о ваших делах, не растрачу богатства, которые вы собирали годами. Храните меня, благословите на правое дело.
Портреты словно оживали в мерцающем свете — то казалось, что дед Фёдор Михайлович одобрительно склонил голову, то прадед в кафтане будто подмигнул внуку. А диадема в шкатулке отвечала юноше особым блеском камней, словно сама душа рода Касьяновых благословляла наследника на долгое и мудрое правление.
Завтра для него начнётся новая жизнь — жизнь помещика, главы древнего рода. Георгий бережно закрыл шкатулку, словно укладывал в неё младенца, и спрятал в потайном ящике. Он ещё молод, неопытен, многого не знает о хозяйстве и людях. Но в нём течёт кровь Касьяновых, а значит, он справится с любым испытанием, которое пошлёт ему судьба. И ближайшие годы показали – барин, хотя и молод, но старается. Вникает, бережет, хозяйствует. А чтобы не слыть неучем и выполнить волю отца, когда подошло время, поступил на обучение в Московский университет.
Сентябрь выдался в Москве на редкость тёплым. Георгий Петрович стоял во дворе главного здания университета, задрав голову и любуясь величественными колоннами, подпиравшими фронтон с барельефами древних муз. Студенческая форма сидела на нём ещё непривычно — плечи казались шире, а сам он выглядел старше своих семнадцати лет.
В руках у него был отчет от Кузьмича и кошелёк — сто рублей серебром на жизнь. Немалые деньги для студента, хватит на полгода безбедной жизни. Управляющий писал коротко: перечислил все статьи, которые приносят доход и какой.