— А зачем вам ехать в отпуск? — голос Тамары Гавриловны был ровным и будничным, будто она спрашивала, который час.
Лика замерла с чашкой в руке. Они сидели на кухне — светлой, современной, с глянцевыми фасадами, которые так раздражали свекровь. Витя, ее муж, только что с мальчишеским восторгом рассказывал матери об их планах: две недели в маленьком отеле на побережье Италии, у самого моря. Они копили на эту поездку почти год. Это был их первый настоящий отпуск за пять лет.
— В смысле «зачем»? — переспросил Витя, не уловив подвоха. — Отдохнуть, мам. Море, солнце. Лика вымоталась на своей работе, я тоже.
— Отдыхать надо на даче, — отрезала Тамара Гавриловна, аккуратно разрезая ножом яблочный пирог. Она всегда приносила с собой пироги, словно это был ее пропуск в их дом, ее тихий укор Ликиному «магазинному» образу жизни. — Воздух свежий, все свое. А море... Что вы там не видели? Вода соленая да пляж грязный.
Лике было сорок. Она работала финансовым аналитиком, и цифры в ее голове порой гудели, как высоковольтные провода. Она мечтала об этом отпуске, как о глотке воды в пустыне. Ощущение, что его сейчас отнимут, было почти физическим.
— Тамара Гавриловна, мы уже все решили, — сказала она так мягко, как только могла.
— Решили, — хмыкнула свекровь, не глядя на нее. Она обращалась только к сыну, словно Лика была частью интерьера. — А я вот что вам предлагаю. У вас же деньги отложены? Отложены. Так вот. Зачем вам их на ветер выбрасывать, на этих итальянцев? Лучше отдайте их нам на ремонт дачи.
Она произнесла это так просто, так обыденно. Словно предлагала взять остатки пирога. Не попросила. Не поинтересовалась их мнением. Предложила, как само собой разумеющееся.
Вите, сорокатрехлетнему мужчине, руководителю отдела, стало не по себе. Он заерзал на стуле.
— Мам, ну при чем тут дача? Мы же...
— А при том, Витенька, что крыша течет. В прошлом году латали — опять течет. Веранда гниет. Отец твой один не справляется, ему уже семьдесят. А дача — это же родовое гнездо! Это для вас, для внучки, для Анечки. Вы же туда приезжать будете. Вот и вложились бы в общее дело. А море ваше никуда не денется.
«Общее дело». Лика почувствовала, как внутри все сжалось в ледяной комок. Их «общее дело» с Витей было в этой квартире, в их дочери Ане, в их планах и мечтах. Дача была делом Тамары Гавриловны и ее мужа. Местом, куда их сгоняли на все майские праздники сажать картошку и на все летние выходные ее полоть.
— Мы не можем, — сказала Лика, и ее голос прозвучал громче, чем она хотела.
Тамара Гавриловна наконец удостоила ее взглядом. Холодным, оценивающим.
— Это почему же?
— Потому что мы хотим в отпуск. Мы его заслужили.
Свекровь поджала губы.
— Заслужили... Все сейчас только и думают, что они заслужили. А о родителях подумать? О семье? Эгоисты. Витя, я надеюсь, ты-то умнее.
Она встала, давая понять, что разговор окончен. Витя провожал ее до двери, что-то виновато бормоча. Лика осталась сидеть за столом, глядя на нетронутый кусок пирога на своей тарелке.
Поездка в Италию все-таки состоялась. Но она была омрачена. Лика постоянно ловила на себе отсутствующий взгляд Вити и знала, о чем он думает. О протекающей крыше, о стареющем отце и о матери, которая теперь считала их предателями. Между ними и остальной семьей была возведена невидимая стена. И возвели ее не они.
***
Прошло десять лет.
Лике было пятьдесят, Вите — пятьдесят три. Их дочери Ане исполнилось восемнадцать, она училась на первом курсе и жила своей, отдельной от родительских проблем, жизнью. Дача все так же стояла. Крышу в итоге перекрыли — Витя взял небольшой кредит. Веранду подлатали своими силами.
За эти десять лет они так ни разу и не съездили в полноценный отпуск за границу. То Аню надо было готовить к поступлению, то машина ломалась, то возникали еще какие-то «неотложные нужды». Но главной неотложной нуждой всегда оставалась дача. Она превратилась в черную дыру, которая засасывала их время, силы и деньги.
— Лик, надо на выходные на дачу, — говорил Витя каждый второй вечер пятницы. — Отец звонил, насос надо чинить.
— У меня отчет горит, я не могу, — отвечала Лика, не отрываясь от монитора.
— Ну я один съезжу...
— Езжай, — равнодушно бросала она.
Она перестала спорить. Она просто мысленно отгородилась от этой части их жизни. Дача стала его личным проектом, его сыновним долгом. Лика появлялась там только по большим праздникам, привозила продукты, вежливо улыбалась свекру, выдерживала тяжелые взгляды Тамары Гавриловны и старалась уехать как можно раньше.
Конфликт перешел из острой фазы в хроническую. Он больше не выражался в словах. Он сквозил в интонациях, в долгих паузах, в том, как Витя с энтузиазмом рассказывал про новый сорт огурцов, а Лика в ответ лишь неопределенно хмыкала.
Тамаре Гавриловне было семьдесят пять. Она уже не пекла пироги, но ее власть не ослабла. Она просто сменила тактику. Теперь она играла на чувстве вины.
— Аня-то совсем нас забыла, — жаловалась она Вите по телефону так, чтобы Лика слышала. — Не приезжает к бабушке с дедушкой. Городская стала. Не то что ты, сынок, ты у меня помощник.
Она хвалила его, превозносила его преданность «родовому гнезду», и этим еще больше отдаляла его от Лики. Он был «хорошим сыном», а она, соответственно, «плохой женой», которая не разделяет его святых порывов.
Однажды летом Витя вернулся с дачи особенно уставший. Сел на кухне, обхватив голову руками.
— Отец совсем сдал, — тихо сказал он. — Еле ходит. А на даче дел — непочатый край. Теплицу надо новую ставить.
Лика молча налила ему чаю.
— Я вот думаю... — продолжил он, не глядя на нее. — Может, продать мою машину? Все равно на метро на работу удобнее. А денег как раз на теплицу и еще по мелочи хватит.
Лика поставила чашку на стол. Резко.
— Ты серьезно? Продать машину, чтобы построить на даче теплицу, в которой твой семидесятивосьмилетний отец уже не сможет работать?
— Но... это же для всех. Мы будем приезжать...
— Витя, очнись! — Лика не выдержала. — Какое «мы»? Ты будешь приезжать! Ты будешь вкручивать лампочки, чинить насосы и ставить теплицы! А я буду сидеть в Москве и ждать, когда ты вернешься! Эта дача сожрала десять лет нашей жизни! Десять лет без отпусков, без спонтанных поездок, без жизни для себя! Все ради «общего дела», которое нужно только твоей маме!
Он смотрел на нее так, будто видел впервые. В его глазах была обида и непонимание.
— Это память. Это дом моего отца. Ты не понимаешь.
— Нет, Витя. Это ты не понимаешь. Ты давно уже не живешь со мной. Ты живешь с мамой и ее дачей. А я так, просто соседка по квартире.
В ту ночь они впервые спали в разных комнатах. Стена между ними стала почти осязаемой.
***
Прошло еще пять лет.
Отец Вити тихо ушел во сне. Дача осиротела. Тамара Гавриловна, которой исполнилось восемьдесят, после этого словно сломалась. Она отказалась ездить туда одна.
— Не могу я там, Витюша. Все об отце напоминает.
Витя, которому было уже почти шестьдесят, продолжал мотаться туда по инерции. Косил траву, которая росла с удвоенной силой, протапливал пустой дом, смазывал петли на воротах, которые никто не открывал. Он делал это, словно исполняя некий ритуал, завещанный ему отцом.
Лика, которой исполнилось пятьдесят пять, наблюдала за этим с тихой грустью. Ее злость прошла, осталась только усталость.
А потом Тамара Гавриловна собрала их на семейный совет. Она сидела в своем старом кресле, маленькая, высохшая, но с прежним стальным стержнем во взгляде.
— Я решила дачу продавать, — объявила она без предисловий.
Витя замер.
— Как... продавать? Мам, ты чего? Это же...
— Что «это же»? — перебила она. — Тяжело мне. Да и вам обуза. А деньги... Деньги Анечке отдам. Ей на учебу или на первый взнос за жилье пойдут. Ей нужнее. У нее своя жизнь, своя семья скоро будет.
Лика молчала. Это был самый неожиданный поворот за все эти годы. Абсурдный финал их пятнадцатилетней холодной кампании. Крепость, которую они так долго выстраивали, оказалась больше не нужна главнокомандующему. Все! Капитуляция! Можно открывать новую главу жизни.
Через несколько месяцев, в один из серых октябрьских дней, они снова приехали на дачу. Теперь уже в последний раз. Забрать оставшиеся вещи перед продажей. Дом пах сыростью и забвением. Витя ходил по комнатам, трогал старую мебель, смотрел в окна. Лика молча упаковывала в коробки посуду и старые фотографии.
В одной из коробок она наткнулась на пачку выцветших туристических брошюр. Италия. Побережье Амальфи. Те самые, пятнадцатилетней давности. Она держала их в руках, и вся горечь тех лет, вся несправедливость, все несказанные слова поднялись к горлу.
Витя подошел, увидел брошюры в ее руках. Его лицо дрогнуло.
— Помнишь? — тихо спросил он.
Он хотел сказать что-то еще. Попросить прощения. Объяснить. Но не смог.
В этот момент в комнату, опираясь на палочку, вошла Тамара Гавриловна. Она обвела пустым взглядом коробки, голые стены.
— Все собрали? — спросила она. А потом, посмотрев на Лику и Витю, на их напряженные лица, вдруг сказала своим обычным, практичным тоном:
— И зачем вам в отпуск-то было ехать? До сих пор ума не приложу… Деньги на ветер...
Она оборвала фразу на полуслове. То ли забыла, что хотела сказать, то ли вдруг поняла всю чудовищную бессмысленность этой своей мантры. Эта фраза, когда-то бывшая оружием, теперь прозвучала как эхо из прошлого. Пустое и жалкое.
Она покачала головой и вышла из комнаты. А Лика и Витя остались стоять посреди пустого дома, с пачкой старых брошюр между ними. Они смотрели друг на друга, и в их взглядах не было ни упрека, ни прощения. Только осознание огромного, пустого пространства в пятнадцать лет длиной, которое уже ничем не заполнить. И вопрос, который так и не был задан: а что теперь?
🎀Подписывайтесь на канал. Ставьте лайки😊. Делитесь своим мнением в комментариях💕